— Не кляни, это перст судьбы, — прятал глаза от супруги кузнец: виноват, чего уж там. Не гнали, а пошел.

Тракт, тракт, земля задубелая, промороженная. Чего же плакать-то? Смерть уберет все хилое, слабое, оставит сильное и жилистое племя. Род обновится.

— Вона глубокий сугроб, суй туда!

— Слышь-ко, волки воют за лесом и эту сожрут.

— Знамо, сожрут, всех сожрали, и эта не святая. Загребай, и побежали. Нас бы не слопали!

Волки давно пристали к обозу, заменив ворон; так и идут следом, идут на расстоянии, ждут добычи. Могилы… Могилы в волчьих животах. Безвестие и забытье. Все трын-трава.

Воют волки, стонут ветры, трещат морозы, умирают люди.

А тут робкий голос Романа Жданова:

— Тятя, благослови, Стешка от меня забрюхатела! Жениться надыть. Срамотно будет ей перед людьми.

— Сдурел, парнище! Тута люд мрет, все устали, едва на ногах держатся, а он прелюбодействует! Вона у Фомы кобыла загуляла, женился бы на ней.

— Не дури, Ефим! Благословляй, чего уж там! — вмешался Феодосий — Моя дочь, твой сын, пусть их повенчает сибирский мороз. Так крепче, так навсегда.

— Вот те тихоня, — во все горло ржал Иван Воров — Устроил дело Ромка, ну и ну! И верно говорят, что в тихом озере все черти водятся. И где только приспособитесь? Благословляй, Ефим!

— Пропасть бы вам! Я за дорогу свою бабу не тронул, а они? Когда успели?.

— Не тронул, потому староваты мы стали. Свою то я тоже хотел было благословить вожжами, но потом пожалел. Мы их сорвали, они несут через нас эти муки.

— Мать вашу! — выругался Ефим, может быть, за всю жизнь впервые. — Этих хоронить не успеваем, а уже новые на свет божий спешат.

— Не ярись, Ефим, волки следом идут, приберут и этого, — махнул рукой Феодосий в сторону волчьего воя.

— Благословляю и катись от меня! — прошипел Ефим. Отвернулся. Господи, что деется на земле? Уж Ефим ли не воспитывал Романа в духе божьем, а он что отмочил? — Бог им судья, — высморкался Ефим и ушел вперед обоза.

Все просто: парни и девушки живут в своих палатках. Гудит печурка. И под этот гул, среди этих смертей — все спешат жить. Умирать неохота. А раз смерть рядом, чего же любви бояться. Может быть, она завтра кого-то из них выхватит? День, да мой!

Греет свои руки Степка Воров в коленях Любки Плетеневой. Жарко рукам. Хорошо и сладостно. Смотришь, и еще одна пара "повенчана", под звездами у костра, под волчий вой и треск мороза.

А Ларька Мякинин давно живет с Софкой как муж. Они в пятую ночь страшного похода "повенчались". Одного боялась Софка, как бы это венчание на нос не полезло. Но все сходило.

Зло кусает пунцовые губы Лушка Ворова, тоже спешит жить. Но нет для нее путящего парня. Хорошие все заняты, а сопляков и на дух не надо.

Маются мякининские девки. Дорога прибрала их малышей. Остались одинокими. Для них и вовсе нет парней, да что парней, мужики-то настоящие вывелись. Разве когда-никогда нескладный Митяй занырнет в палатку, чуть порадует. Но за ним следит Марфа. Иван было начал поглядывать на них, но Харитинья быстро поставила ему голову прямо…

Так и проходят ночи, так и бредут ссыльные за мечтой и надеждой… Была бы вера — пройдут, свое найдут.

Забредали ватагой в деревни, вставали на ночлег у ссыльнопоселенцев, таких же бедолаг, как и сами, слушали безрадостные рассказы.

— Наша житуха не лучше, чем была дома. Ить живем-то без прав гражданского состояния, вроде никто и ничто. Раскрепили нас по сибирякам-старожилам, а те рады рвать с нас до костей. Жандармы им в помощь. Дали нам самые худые земли, хоша здесь хорошей земли край непочат. Денег дали в залог, хлеба в долг, вот и стали мы кабальными. Батрачим, ажно спина трещит. Из нужды не можем вырваться. Вам наш совет: сами пашни закладывайте, не берите в долг, свою деревеньку стройте. Ежли нет, то погибель. До седьмого колена не расплатитесь. Как получается: земская подать здесь плевая, взял ты деньги в долг, зерно в долг, пришло время пахоты, надо свою пашню подымать, а тут тебя кличет твой мироед. Пока пропашешь справщику, весну ему отдашь, а свои пашни уже пересохли, трава в рост пошла, майся. А там неурожай, и снова в долги лезешь. Так и мыкаемся. Бежать хотели в другие места, нас жандармы не отпустили. Так что бойтесь этих добреньких сибиряков. Околпачат — и не моргнете.

Чешутся мужики. Слушают. Верят. Без веры здесь нельзя. Чего врать-то. А ежли кто и врет, так сами видят, что и почем.

Холодная и неприветливая Сибирь — страна. Знобкими звездами смотрит она на переселенцев, засыпает их снегами, жжет ветрами.

Плывет по небесной реке луна, ей одной ведом путь, не собьется. А вот переселенцы своего не знают. Льет она холоднючий свет на тайгу, на степи неоглядные, морщит в горестной ухмылке свое оспенное лицо, будто что-то хочет сказать людям. Ведь ей сверху виднее. Но что?

Идут ссыльные, слушают тягучие песни кандальников, звон цепей. Идут, хоронят, венчаются, любят и ненавидят. Все обычно, как на "сей земле, во всем мире…

Бежали кони, бежали через дни и ночи, через снега и бури, мчали беглецов через города и села, деревеньки и аулы. Разные люди встречались на их пути: русские, башкиры, казахи, киргизы. Одни добры и приветливы, другие подозрительны и злы. Но светлые улыбки Андрея и Вари многих обезоруживали. Отвечали улыбками и хмурые люди. Желали ровной дороги и счастья, за которым они бегут на край света.

Андрей пристально смотрел на Сибирь и народ сибирский; Пытался познать людей и землю эту. Если приходилось встречаться с купцами на постоялых дворах, заводил с ними разговоры. Шумные это люди, хваткие мужики. Было чему у них поучиться. Купцы говорили:

— Сибирь для умного человека — это золотое дно. И земли здесь не паханы, и горы здесь не тронуты. Ум есть — ищи золото, скупай соболей, паши земли. Вези сюда железо, ружья, мануфактуру, и жить будешь не хуже царя.

Орали, пили стаканами водку, распаривали себя чаем. И сколько видел Андрей купцов, никто из них и лба не перекрестил. Спросил и об этом. Ответил могучий купчина:

— Здесь на бога надейся, но и сам не плошай. Этим заняты раскольники, нам недосуг. Мы должны ставить Сибирь на ноги, а не набивать на лбу синяки. Бог нам надобен, как занавеска при торге, а боле он не нужен. С богом мы0 торгуем, с богом и обманываем. А ты мне нравишься, — обнял Андрея купец — Пошли со мной, и сделаю из тебя человека!

Скоро понял Андрей, что в Сибири и бог и царь — не в почете. Молятся больше по привычке, а вот клянут царя во всякое время: в молитве и после молитвы.

Перед Кокчетавом Андрея предупредили купцы, что, мол, на дороге шалит большая разбойная шайка. Даже осмеливается нападать на царские обозы. Правда, простой люд не трогают, а купцам от них житья нет.

И гнал, и гнал коней на восход солнца Андрей, гнал через леса и перелески, через степи. Коней кормил досыта. Никто у них бумаг не спросил. А чего спрашивать: едет человек в добровольную ссылку. Пусть едет, здесь всякие люди нужны. А Сибирь широка, места всем хватит. Летят кони-птицы. Морозный пар на мордах, иней на крупах.

А вот и разбойники, которых так боятся купцы. Позади пальба. Пули плюхаются в снег, чавкают.

— Разбойники! — сжалась Варя.

— Вижу, авось убежим, до Кокчетава недалеко.

Андрей достал пистолеты, ружье, но тут же снова спрятал. Жаль гнать коней, могут запалиться. Натянул вожжи и пустил их трусцой.

Окружили кибитку разбойники.

— Выходите, господа купцы, приехали! — ржал рваная ноздря.

— Вижу, — степенно ответил Андрей — Но только вы во звании ошиблись чуток, мы просто крестьяне, едем на вольное поселение в Сибирь.

— Крестьяне и на тройке. Ха-ха-ха! Ну что, борода, к атаману поволокем аль здесь прикончим?

— Знамо, к атаману, его приказ — каждого волочь для опознания, знать, и этих туда же.

— Дался ему тот купчишка. Раньше куда было проще: уторскали, деньги по карманам и в лес.

— А баба у тебя хорошая, купец! Ха-ха! Може, хлопнем молодца-то, а бабу атаману. У меня так и зудит рука.