Сбоку выстрел, пуля обожгла щеку Андрею и с воем ушла в перелесок. Из леска вылетели всадники. Кто они? Разбойники или казаки? Раз стреляли в человека, то, наверное, плохие люди. Что говорить, Сибирь — страна разбойная, особенно летом.

Кони рванули и понесли: Барин меринок, Чалый, мчался в распластанном беге, стлался над землей, легко уносил хозяйку от преследователей. Спасибо Абугалию! Не отставал и Серко, тоже нес Андрея в широком намете. Андрей выстрелил в преследователей, — кажется, убил коня, он вместе со всадником покатился по земле.

Еще сильнее заорали, заулюлюкали преследователи, хлестали коней нагайками, стреляли вслед.

Копыта простучали по твердой дороге, может быть по Сибирскому тракту, Андрей не приметил в пылу скачки. Кони уносили всадников по проселочной дороге. Но проселочной ли? Дорога становилась все уже, глуше. Лес, который сначала был светлым, начал темнеть, густеть. Дорога превратилась в тропу. Уже нельзя было гнать коней. Да и разбойники отстали. Пустили шагом, в надежде, что эта тропа приведет к тракту. Где-то он должен быть рядом.

Тропа оборвалась. И повернуть бы Андрею коней назад, но он побоялся разбойников. Пришла ночь. Беглецы остановились, развели костер. Задали коням овса. В тайге еще трав не было.

С рассветом Андрей попытался определиться, где они. Пошел на восход, чуть забирая на север. Местами тайга была чистой, но чаще приходилось прорубаться через нее. Теперь Андрей и рад бы повернуть назад, но они заблудились. Даже несколько раз выходили на свои следы. Кружили. А небо было хмурое, определиться было трудно. Но показалось солнце, и Андрей пошел ему навстречу, забирая чуть севернее.

Шли дни, складывались в недели. Тайга стала непроходимой. Кони вязли в болотинах: утонул в реке Чалый, а скоро и Серко — засосала трясина. А с ними утонули ружье, снедь, осталось у Андрея два пистолета и нож. А скоро он и пистолеты выбросил, порох отсырел. Чего же железины таскать с собой?

Все чаще и чаще попадались ельники, где трудно было даже плечо протиснуть. Наступала ночь, падали на моховую подстилку и тут же забывались в тревожном сне, без огня, без оружия. Кого бояться? Сколько идут — ни зверя не встретили, ни голосов птиц не услышали. Пустая тайга, не любит такую тайгу зверь. Но комарья и мошки было много. Опухли лица, в расчесах руки. Заблудившиеся посерели и осунулись.

Первым начал сдавать Андрей, духовно сдавать, сел на пень и сказал:

— Пропали мы, Варюша, теперь я дохожу умом, что мы проскочили Сибирский тракт, идем к Студеному морю. А стоит ли идти?

— Стоит! И не пропали мы, — твердо заговорила Варя — Бог спасет. Пошли, чего раскис? Молиться будем, и спасет.

— Молюсь, ежечасно молюсь, а он ведет и ведет нас по тайге, тропу не укажет. Так же я молился в подземелье, но спас меня не бог, а убивец-горбун, да еще Ермила с заводскими, они будто бунт ради нас хотели устроить.

— Пошли! — приказала Варя, пошла первой.

Андрей вяло плелся за ней, голодный, разбитый. Рубашка в клочья, от штанов одни ремни остались. Варя была еще более ободрана, будто ее медведь драл и превратил сарафан в полосы. Ноги в царапинах, опухли.

"А может быть, и верно, есть бог", — подумал Андрей, когда к вечеру они вышли на тропу, широкую, торную. Горько усмехнулся. Тропа эта может увести за сотни верст. И куда идти? Налево, направо? Присмотрелся к следам на тропе. Конский след шел налево. Он был совсем свежим.

Молча сели у тропы. Устали. Развести бы костер, воды горячей напиться, отогнать бы этот гнус, полегчало бы. Прижались друг к другу, набросив на себя еловых веток, чтобы не так точил гнус, да и теплее, задремали. Чуть свет на ногах, заспешили по свежему конскому следу. Должен он куда-то привести. На берегу речушки нашли черемшу. Поели, тронулись дальше…

И вот тайга расступилась, стало светло. Перед путниками лежала широкая долина. А на ней пашни, за пашнями дымы, которые шли из-за потемневшей крепостной стены.

Андрей посмотрел на Варю. Она была почти голой. Она была страшной. Вместо глаз — щелочки. На теле десятки ран, одни кровоточили, другие гноились. Но Варя смеялась, смеялась опухшими губами, показывая белые ровные зубы.

Теплый ветерок гулял над тайгой, раскачивал ее, гнал по небу сиротливые тучи. Тучки тянулись на север. Цвела по пойме широкой реки черемуха, ее терпкий запах приносил ветер. Здесь цокали облезлые белки, свистели рябчики, заливались на все голоса пташки.

Добежали до пашни и замерли. Пришли. Улыбаются. Да, это была крепость. Деревянные стены из бревен в два обхвата, башни, а на них пушки. По стенам ходили дозорные с ружьями. Чудно! В такой глухомани и крепость. Уж не попали ли беглецы в другое царство-государство? Донесся крик петуха. Залаяла собака. Наплыл людской говор.

— Может, все это блазнит, как поблазнило на покосе? А?

— Нет, там все было немо, а здесь мы слышим голоса. Мы пришли к людям. Передохнем чуток, я сарафан полатаю, хоть свяжу ремни в узлы.

По берегу шел старик: лыс, горбат, борода замочалена, на плечах едва держалась изопревшая рубаха, штаны тоже рваны, руки и ноги закованы в цепи.

— Это верижник, блаженный, такие водятся у раскольников, — прошептал Андрей — Дураковаты, как один.

Верижник увидел людей, остановился, долго, каким-то отсутствующим взглядом, смотрел на пришельцев, вдруг истошно закричал:

— Зрю Адама и Еву! Голешенькими снизошли с облацев! Сошла блудница, чтобыть сомущать люд, коий погряз в грехах неотмолимых. Бей блудницу, бей совратительницу святого Адама! Ёей!

— Очумел старик, — подалась за спину Андрея Варя.

Из землянок, что были вырыты отшельниками в откосом берегу Иртыша, начали выползать верижники. У одного цепь прикована к ноге, тяжелая, пудовая цепь, другой носил чурку на шее, как ярмо, третий тянул такую же чурку за собой. Все косматые, страшные. Оскалили гнилые зубы и начали вторить старику:

— Зрим! зрим, святой Исайя, зрим Адама и Еву! Выходи, предадим блудницу огню!

Всходило солнце, над пашнями курился туман. Пахло землей, всходами. Туман наплывал на пришельцев, кутая разбитые ноги.

— Бежим в крепость, Андрей, должны же быть там умные люди! — крикнула Варя. Побежали в крепость. Но им навстречу выскочили верижники и преградили дорогу.

— Бей блудницу, лихоимицу! Бей змею-искусительницу.

— Стойте, аль разум у вас помутился, ить это же приблудные люди, аль не видите, что через тайгу они продрались! — нашелся верижник, который хотел заступиться за пришельцев — Разум у тя помутился, Исайя, рваны, заедены гнусом. И не могет сойти Адам и Ева с небес, такое можно только Исусу Христу. Стойте!

— Перечить! Исайе не верить!.. Бейте супротивника, он давно здеся воду мутит! — приказал Исайя.

На старика набросились верижники. Он был худой, высокий. Его били цепями, чурками, но он не сопротивлялся, скрестив руки, брезгливо смотрел на беснующихся отшельников. Но вот кто-то сильно ударил его цепью по голове, старик упал. Его тут же затоптали, он, дважды икнув, забился в агонии, испустил дух.

— Бей блудницу! — повернулись верижники к пришельцам.

Вонючие, гниющие, они тянули свои костлявые руки к Варе.

В крепости загудел колокол, тревожно и часто. Распахнулись ворота, из них выплеснулась толпа, с нарастающим гулом приближалась. Андрея и Варю не пускали в крепость несколько верижников.

Андрей выхватил нож. Но верижников и это не остановило, они шли, ползли, надвигались, источая смрад.

— Бей, вся наша маета пошла через Еву! Бей! — орал Исайя, но на нож не шел, трусил.

Толпа все ближе, толпа нарядная, — значит, сегодня воскресенье, мужики в красных, зеленых, синих рубахах, бабы в разноцветных сарафанах, в глазах рябь.

— Это раскольничий скит, пропали мы, Андрюша! Из огня да в полымя!

— Может быть, обойдется? Может, те не будут нас убивать? Эти вот обалдели, — отступая перед верижниками, говорил Андрей.

Варя и Андреи прижаты к реке. Либо надо заходить в воду, либо защищаться до последнего вздоха.