Жили-были когда-то и где-то мать и сын. А жили-были они так: сын норовил поскучать, а мать старалась сына к делам приучать.

Подходит время, мать просит:

— Сынок, наруби дровец, обед сварю.

Сын рубит дрова, эхает:

— Эх, каждый день рубить и рубить дрова — скука смертная!

Подходит время, мать просит:

— Сынок, наноси водицы, рубашечку тебе постираю.

Носит сын воду, эхает:

— Эх, каждый день носить и носить воду — скука смертная!

Подходит время, мать просит:

— Сынок, попаси корову, молока надою.

Сын пасёт корову, эхает:

— Эх, каждый день пасти и пасти корову — скука смертная!

Однажды сын не выдержал, сказал:

— Скучно каждый день делать обычные дела — дрова рубить, воду носить, корову пасти. Слыхал, за рекой мудрая девушка живёт. К ней бы сходить надо. Может, она подскажет, где моё счастье?

Вздохнула мать, собрала сына в дорогу, сказала:

— Раз уж пошёл, пусть у тебя дорога будет лёгкой.

Вышел сын на дорогу, от радости ног под собой не чует. Идёт, подпрыгивает, бежит. А к обеду и есть захотел. Сунулся в мешок, а там вместо кренделей и пирогов — крупа, картошка, соль, котелок, топорик.

Эхнул сын:

— Эх, далеко от дома ушёл, а к тому же делу пришёл!

Не буду дрова рубить, не буду обед варить!

Забросил топорик, выкинул соль, выкинул картошку, высыпал крупу, рукой махнул:

— Пусть у меня дорога и взаправду будет лёгкой.

Длинная дорога в пот вгоняет. Брёл, брёл сын, почувствовал — пропадает. Соль тело разъедает. Сунулся в мешок, а там вместо чистой рубашки — туесок да мыло.

Эхнул сын:

— Эх, далеко от дома ушёл, а к тому же делу пришёл!

Не буду воду носить, не буду рубашку стирать!

Выбросил туесок, забросил мыло, закинул грязную рубашку, рукой махнул: — Пусть у меня дорога и взаправду будет лёгкой.

Ковылял, ковылял сын по дороге, домик мудрой девушки на крутом берегу реки увидал. На крылечке — никого, а около крылечка — корова хвостом крутит, мычит.

— Эх, далеко от дома ушёл, а к тому же делу пришёл! Нечего и речку переплывать. Не буду корову пасти, не буду корову доить!

Повернул от реки и, где кувырком, где ползком, добрался до родного дома, замертво упал. Так бы ему и пропасть, да мать вышла. Увидела сына, попросила:

— Сынок, дровец наруби, обед сготовлю. Воды наноси, рубашку постираю. Корову попаси, молока надою.

Ничего не сказал сын. Из последних сил дров нарубил, воду наносил, корову попас.

Мать сына накормила, напоила, сама поела, рубашку нашла, постирала, сказала: — Ты за обычными делами скучал, а того не знал, что они волшебники из волшебников. Они и кормят, и поят, и одевают.

— И счастье дают? — поморщился сын.

— И счастье принесут, если к тому же и такое обычное дело сделать: пойти и найти.

Сын молчком собрал мешок, к мудрой девушке пошёл. Дров нарубил, воды наносил, корову попас, спросил:

— Не пригожусь ли?

Посмотрела девушка на его дела, сказала мудро:

— По твоим делам тебе и привет.

И усадила в красный угол, и угостила, и приласкала, и на ушко сказала: — Давно ждала!

Ну разве обычные дела и впрямь не волшебники из волшебников?

Однажды сказала мать сыну:

— Сходил бы к соседке. Она и красива, и неспесива. И умом богата, и в работе таровата.

— Вот ещё! — возразил сын. — Пойду, а вдруг она мне дверь не откроет?

А если откроет, понравлюсь я ей или не понравлюсь?

А если понравлюсь, пойдёт замуж или не пойдёт?

А если пойдёт, переедет ко мне в дом или не переедет?

А если переедет, умеет щи варить или не умеет?

А если умеет, сварит она мне щи или не сварит?

А если сварит, подаст она щи на стол или не поставит?

А если поставит, будет сама есть или не будет?

А если будет, хватит мне щей или не хватит?

А если хватит, сказать ей спасибо или не сказать?

А если сказать, улыбнётся она или не улыбнётся?

А если улыбнётся, дать ей местечко на печке или не дать?

А если дать, я-то куда денусь?

Нет уж, лучше печка, чем колечко!

Бараны бьют в барабаны, утки дуют в дудки, собаки квакают, коты гагакают, раки задом наперёд идут, щуки сети рвут, петушок заломил гребешок, коза таращит глаза, комарики-сударики камаринскую выкамаривают, воробышек поскакивает, чирикает:

— Прочь с дороги, не давите ноги!

Что за притча? Что за веселье? Свадьба, пир честной, новоселье? Ни то, ни другое, ни третье! Это вышел на прогулочку по родному переулочку Ванька, Ваня, Ванюша-сапожник, в своём деле великий художник!

Ах, как он широко двери мастерской открывает! Ах, как он заказчиков привечает! Ах, какие он сапожищи, сапоги, сапожки тачает!

Зайдёт заказчик, отдаст товар, поклонится, к двери заторопится, а не успеет дверь толкнуть, Ваня-Ванюша обрывает путь:

— Куда? Не успел словом перемолвиться, а без сапог домой торопится! Бери на радость моё изделие, носи без году неделю!

А сапоги блестят! А сапоги хрустят! А сапоги скрипят! Носить будешь — во век мастера не забудешь!

Вот так-то вот работает Ваня-сапожник, Ванюша-художник! Да что там! На ходу подмётку старую срежет, новую поставит! На товар взглянет, и сапоги тут же перед тобой стоят! И каждому по желанию, каждому по ожиданию, каждому по его вкусу!

Работникам царя Еропки он сапожищи сошьёт поуже, чтоб на любимую мозоль жали потуже, заставляли повеселее подскакивать, попрыгивать, побегивать. Подскакивают работнички, прыть выказывают работнички, бегают работнички, похваливают мастера:

— Ну, Ванька! Ох, Ванька! Ух, Ванька! Не был бы ты художником, быть бы тебе вместо любимой мозоли!

А вечерком, когда снимут сапожищи, подсчитают, сколько раз похвалил царь Еропка за расторопность, добреют:

— Ах, Ванятка! Ох, Ванятка! Ух, Ванятка! Художник!

Мужикам мастер шьёт сапоги-скороходы. Хрустят мужики скороходами на всю деревню, скрипят мужики скороходами на всю округу, грохают мужики скороходами на всю вселенную, поминают мастера:

— Ну, Ванюха! Ох, Ванюха! Ух, Ванюха! Не был бы ты художником, быть бы тебе вместо пробки в ушах!

А вечерком, когда снимут сапоги, подсчитают, сколько дорог исходили, добреют:

— Ах, Ванёк! Ох, Ванёк! Ух, Ванёк! Художник!

Девицам-красавицам мастер шьёт такие сапожки, такие сапожки! И чулочек так не натянется, ножку так не стянет! Прямо танцевать охота! Пританцовывают девицы-красавицы перед парнями, похваливают мастера:

— Ну, Ваня! Ох, Ваня! Ух, Ваня! Не был бы ты художником, быть бы тебе вместе ноженек!

А вечерком, когда стянут сапожки, подсчитают, сколько взглядов завистниц словили, добреют:

— Ах, Ванюша! Ох, Ванюша! Ух, Ванюша! Художник!

Дочка царя Еропки так-то ахала-охала и вбила себе в голову, что Ванюша и есть её суженый. И скажи, как получается! Не гадаешь — повстречаешь, а захочешь увидать — ходи год, а не повстречать.

Так и с дочкой царя Еропки приключилось. Нечаянно Ванюшу встречала — не замечала, а захотела встретить — кругом беда, кругом незадача! То Ванюши нет, то отец в светлицу загоняет, наставляет:

— Доченька ты моя ненаглядная! Не смотри ты на сапожника, а смотри на заморского гостя матросика! Что тебе сапожник? Сапожник всегда без сапог! А заморский гостюшка матросик сам в шелках щеголяет, тебя в шелка нарядит! И язык у него не наш — заморский, и мастер он отменный! Хочешь — лодочку-самоходочку смастерит, хочешь — кораблик с паруском построит! Да и меня заморский гостюшка не обойдёт, штаники с колокольцами подарит!

А сердце девичье попробуй в золотую клетку запереть! Все самые хитрые запоры отомкнёт, не заметишь, как упорхнёт!

Не надобен царской дочке заморский гостюшка матросик, а надобен царской дочке этот ветродуй Ванюша-художник!