Новый главнокомандующий с воодушевлением принял командование на Кавказе; никакая должность не отвечала столь амбициозным запросам и самому характеру Ермолова, как служба в крае, полном экзотики, батальных сюжетов и поводов для славы. Назначение Ермолова главнокомандующим на Кавказе состоялось еще в начале 1816 года, однако исполнение этой должности фактически откладывалось до следующего года, поскольку состоялось еще одно его назначение – чрезвычайным и полномочным послом в Персию «для устройства... пограничных дел и решения других... вопросов». При этом Ермолову предписывалось в первый год «всецело отдаться» второй должности, что касается первой, то он был обязан ограничиться ознакомлением с краем. На время до возвращения Ермолова из Персии исполнение обязанностей главнокомандующего возлагалось на генерала А.П. Кутузова. Несмотря на такую «схему» деятельности генерала Ермолова, спущенную ему из Канцелярии Александра I, уже 9 мая 1816 года Аракчеев вручил своему выдвиженцу все бумаги, связанные с делом князей Эристави. В них содержались две копии с решениями Комитета министров о князьях Эристави и об учреждении Осетинской духовной комиссии, призванной заниматься в Южной Осетии миссионерской деятельностью. Судя по всему, Аракчеев рассчитывал, что генерал Ермолов, как только прибудет в Тифлис, займется делом князей Эристовых, поскольку не исключено было, что последние вновь спровоцируют антироссийские выступления крестьян. Но главнокомандующий успел лишь ознакомить Верховное правительство Грузии и членов Синодальной конторы в Тифлисе с решениями Комитета министров и сообщить о намерении обсудить на общем собрании грузинских властей эти решения. Вскоре генерал Ермолов был вынужден выехать в Тегеран и к вопросам, связанным с феодальными владениями грузинских князей в Южной Осетии, вернулся только в середине ноября 1816 года, когда он приступил к исполнению обязанностей главнокомандующего. Можно было допустить, что такой перерыв в обсуждении сложных вопросов, какими были взаимоотношения грузинских князей с Южной Осетией, вполне устраивал самого главнокомандующего на Кавказе. Осенью 1816 года Ермолов провел в Тифлисе собрание Верховного правительства Грузии и членов Синодальной конторы. На нем присутствовал также архиепископ Досифей. Понятно, что вопрос о Южной Осетии обсуждался с грузинской знатью, что же до осетинской стороны, то с ней не принято было считаться. Российские власти, избравшие местом своего пребывания Тифлис, ежедневно испытывали напористое давление со стороны феодальных сил, вовлеченных в жесткую борьбу за собственность и привилегии. Объяснялось это давление не только особой агрессивностью знати, стремившейся с помощью российских властей повысить свой социальный вес, но и тяжелым экономическим положением, в котором Грузия продолжала находиться. Грузинская знать, по сути, ставила перед российской администрацией вопрос о новом распределении феодальных владений и всеобщем охвате грузинских и осетинских сел помещичьим господством. В этой непростой ситуации приходилось новому главнокомандующему рассматривать вопросы о феодальных правах не только князей Эристави, но и не в меру большого отряда претендентов на статус князя или же помещика. Что касается князей Эристави, то у Ермолова еще с Петербурга была готовая позиция, сводившаяся к поддержке Аракчеева, которому он был обязан возвращением к серьезной военно-политической деятельности. Истина заключалась также в том, что ни Аракчеев, ни тем более Ермолов в решении дела князей Эристави не видели каких-либо личных выгод для себя, а в поисках политической опоры думали заполучить поддержку у грузинской знати и тем самым создать в Грузии такую же социальную базу для самодержавной власти, какая существовала в самой России. При этом, конечно же, не рассматривался столь сложный аспект проблемы, каким являлась принадлежность российского и грузинского феодализма к принципиально разным моделям общественной организации.

На осеннем собрании Верховного правительства Грузии и Синодальной конторы Ермолов, естественно, находил полное понимание со стороны знати, относившейся к «первостепенной», однако ему приходилось вести полемику с архиепископом Досифеем, настаивавшим на лишении феодальных прав в Южной Осетии не только князей Эристави, но и другой родовой группы грузинских князей Мачабели. На этом этапе обсуждения вопроса архиепископ не ссылался более на независимость Южной Осетии от грузинских князей. Основным же аргументом, приводившимся Досифеем при требовании лишить князей Эристави и Мачабели феодальных прав в Южной Осетии, являлся религиозный – архиепископ утверждал, что жестокая эксплуатация и частые недозволенные насилия князей «отвращают» осетин от христианства, срывают деятельность Осетинской духовной комиссии. Развивая эту мысль, Досифей указывал на то, что восстановление прав князей Эристави вызывает у осетин страх, они считают, что каждый, кто примет христианство, обязательно будет отдан феодалу. Он настаивал на том, чтобы исполнить императорский рескрипт и лишить грузинских князей владельческих прав в Южной Осетии. В связи с этим Досифей поднял также вопрос о денежном вознаграждении и требовал, чтобы его размер был увеличен до такой суммы, на которую бы согласились князья. Наконец, архиепископ приводил конкретные факты насилия, которые позволяли себе Эристави в Южной Осетии, в частности – практику продажи осетин в Турцию и Персию.

Главным адвокатом Эристави и Мачабели, защищавшим интересы грузинских князей, был сам главнокомандующий.

Объясняя свою позицию императору, Ермолов признавался, что он действовал вразрез решениям Комитета министров. Несмотря на это, генерал Ермолов, хорошо подготовленный грузинскими властями, как «бывалый» кавказец проводил собрание в Тифлисе при формальном соблюдении чисто внешней непредвзятости. Например, он, как требовал того Досифей, сначала отвел князей Эристави от участия в работе собрания, а затем пригласил их, когда архиепископ выдвинул вопрос о денежном для них вознаграждении; сразу же отметим – князья наотрез отказались от какой-либо компенсации, заявив, что, даже лишаясь владений в Южной Осетии, они готовы жертвовать «своими владениями», если того пожелает император, и ничего не потребуют взамен. Такое «бескорыстие» – достаточное свидетельство того, что князья Эристави, а вслед за ними и все другие представители знати не опасались за исход своего дела. Архиепископ Досифей также хорошо видел, что он фактически остался один на том собрании, на котором лишь формально обсуждался вопрос о феодальных правах князей Эристави в Южной Осетии. Впрочем, сам архиепископ не проявлял особого беспокойства ни по поводу положения осетинского населения, подпадавшего под ничем не ограниченный гнет эриставских феодалов, ни даже по поводу судьбы Осетинской духовной комиссии. Со стороны Досифея борьба против князей Эристави и Мачабели являлась продолжением столкновения азнаурской феодальной группировки с тавадами за раздел Южной Осетии. На том же собрании, проводимом Ермоловым, Досифей, видя бесполезность приведенных им аргументов, был вынужден открыть свои подлинные социальные мотивы, которыми он руководствовался, вступая в полемику с главнокомандующим. Вначале он согласился на то, что еще в 1803 году, когда император предоставлял князьям Эристави владения в Южной Осетии, были забыты интересы других грузинских дворян, также желавших иметь владения в Южной Осетии. Генерал Ермолов отвел эту «претензию» архиепископа, сославшись на то, что вопрос о предоставлении владений не входит в компетенцию собрания. Тогда Досифей обратился к Ермолову с просьбой, чтобы он лично рассмотрел вопрос о предоставлении феодальных владений в Южной Осетии для дворян – «его родственников».

После собрания в Тифлисе главнокомандующий представил Александру I полный отчет о ходе обсуждения дела князей Эристави и принятом решении. На основании этого отчета в феврале 1817 года последовало «высочайшее повеление», в котором император, дезавуировав свой августовский указ 1814 года, объявил: «...указа моего от 31 августа 1814 года в исполнение не приводить... оставить по-прежнему во владение князей Эристовых на основании указа моего 5 мая 1803 года». Дело князей Эристовых, столь долго рассматривавшееся в самых высоких инстанциях, только внешне казалось частным, «эристовским». В сущности, речь шла о весьма важной проблеме взаимоотношений Петербурга с грузинской знатью. Как уже отмечалось, в основе глубоких, но едва видимых сторонами расхождений просматривалось столкновение двух моделей феодализма – российского и грузинского. Российский феодализм, базировавшийся на феодальной собственности на основные средства производства, в первую очередь на землю, создавал барщинное хозяйство и институт крепостничества. Несмотря на бесправие крестьян, в российском феодализме государство, выступая в качестве посредника, вело к регламентации правовых и социальных отношений, складывавшихся между феодалом и крестьянином. Само крепостное право вырастало из экономических процессов и законодательных норм государства и не было лишено правовой регламентации. Принципиально иная система феодализма складывалась в Грузии, в особенности в восточной ее части. Став в 1519 году одной из провинций Ирана, Грузия оказалась в жесткой системе восточного феодализма. Особенностью «сефевидского» феодализма являлось формирование его под знаменем агрессивных идеологических установок шиизма и создание в нем в качестве преобладающей формы государственной земельной собственности – дивани и шахских хассе. При такой форме собственности происходила раздача служилым людям земли в виде персонального и пожизненного титула, но не наследственного, и без административного иммунитета. В сущности, Грузия и грузинская земля, подпавшие под господство персидского шаха, представляли собой собственность Сефевидов, и в этих условиях грузинские цари, как служащие Персии, получали землю от шаха в качестве титула. Уже отмечалось – Ираклий II пытался освободиться от подобной зависимости и, оставаясь в рамках «сефевидского» феодализма, стремился централизовать земельную собственность и таким способом обрести административный иммунитет. Тем самым Ираклий II замахнулся на основы иранской государственности, что и стало главной причиной, по которой Ага-Мухаммед-хан в 1795 году устроил резню в Грузии.