Целый месяц Белый, яростно преследуемый самцами, все же продолжал держаться около стада, не решаясь отстать от него. Стадный инстинкт всегда тянул его туда, где были ему подобные, жить одиночкой казалось ему невыносимо трудно. Как ни бесновался вожак, все-таки в стаде он чувствовал себя уверенней, спокойней. Раньше услышишь врага, когда слушает много ушей, легче поймать добычу, когда за ней гонится много охотников.

Но сегодня с раннего утра Оскаленный был свирепее, чем всегда. Его мучила страшная резь в животе, словно он наглотался морских ежей, и они своими колючками разрывали ему внутренности. Не зная, как избавиться от этих мук, он бешено кувыркался в волнах и гонялся за самцами, угрожающе щелкая зубами. Случайно, сделав более высокий прыжок, он заметил белого дельфина, который плавал метрах в пятидесяти от стада.

Найдя, наконец, на ком сорвать душившую его ярость, Оскаленный молнией помчался туда. И прежде чем Белый успел почувствовать, что к нему приближаются, ударил его лбом так, как обычно толкают дельфины нападающую акулу, перелетел через него, с наскока ударил в другой бок, потом еще и еще и даже попытался вцепиться зубами в его челюсть. Он знал — стоит сломать ее, и враг непременно погибнет от голода; тогда эта ненавистная белая кожа перестанет мелькать у него перед глазами, перестанет напоминать ему о том, другом белом дельфине…

Оглушенный неожиданными ударами, Белый все же успел отдернуть голову, и зубы противника лишь разорвали ему кожу на шее. Он закричал от боли и пустился наутек, а Оскаленный продолжал преследовать его и кусать куда попало, пока не отогнал от дельфинов. И только тогда, несколько утолив свою злобу, повернул назад к стаду.

Избитый и обессиленный, Белый, часто дыша, лег на волны. Шея у него болела, раны кровоточили. Нужно было отдохнуть, нужно, а в это время стадо снялось с места и куда-то помчалось. Вскоре покрикивания дельфинов совсем затихли.

Неужели он останется один?

И вот, напрягая последние силы, Белый снова потащился в ту сторону, куда уплыло стадо. Показывался над волнами, набирал воздуха и нырял. Опять всплывал — тонул — всплывал…

По океану ползли длинные черно-синие волны, пышно убранные белой пеной, а по начинавшему темнеть небосводу плыли бесконечные стаи перистых облаков, обрызганных румянцем заката.

Дорогу Белому пересекла стайка летучих рыб. Увидев его, они свернули в сторону и полетели над водой. Он ясно слышал свист воздуха, разрезаемого их твердыми, неподвижными крыльями, но даже не взглянул в ту сторону.

Страх сжимал ему грудь, затуманивал глаза.

Только бы не потерять родное стадо, только бы не остаться опять одному, одному во мраке!

Неожиданно дельфин настороженно прислушался. Нет, это не было шипеньем набегавшей волны! Но что же тогда?

И вдруг метрах в ста от него поднялся высокий водяной столб, потом второй, пониже третий. Затем из воды высунулась огромная голова старого кашалота, который, сопя и пыхтя, довольно переворачивался с боку на бок.

Неужели это возможно — слепой кашалот! Там, где должны были быть глаза, белели два пятна, похожие на белую плесень. Но он, казалось, ничего не знал о своем недуге и покачивался на волнах легко, уверенно, даже как-то беззаботно.

Прочистив как следует свои легкие, кашалот сделал глубокий вдох, похожий на свист вылетающего из паровоза пара, вдохнул второй раз, чтобы наполнить резервный воздушный мешок в голове, и нырнул обратно.

Ниже, ниже! Сто-двести-триста метров!

Кругом становилось все темней, в воде, посиневшей словно чернила, мелькали неясные, расплывающиеся тени, пока, наконец, не исчез и последний тусклый свет.

Наступил мрак, непроглядный мрак морской пучины. Здесь кашалот не был беспомощным слепцом, а сильным, ненасытным хищником, знающим, где и как добыть себе пищу. Как и дельфин, как и множество других морских существ, он передвигался уверенно, будто освещая себе дорогу своими удивительными звуковыми фарами. Чем глубже, тем все меньше встречалось ему живых тварей: светящихся рачков, медуз, одиноких, зажегших свои причудливые фонарики рыб с огромными уродливыми ртами, которыми они могли заглатывать более крупную, чем они сами, добычу. Внизу, в ледяном мраке, пищу найти не так легко, но уж если она встретится, то не следует упускать ее! Кто знает, когда опять улыбнется счастье!

Неожиданно кашалот вздрогнул и сильно ударил хвостовым плавником по воде. Навстречу ему из черной мглы выплыли два огромных глаза, окруженных лесом мощных щупалец, перед которыми, словно доисторические змеи, извивались две исполинские руки.

Слепой не видел их, но его живой эхолот тут же безошибочно определил, кто перед ним. Кальмар! Крупный, жирный, как раз чтобы утолить его голод.

Но не успел еще кашалот начать атаку, как чудовищный моллюск в каком-то безрассудном порыве сам набросился на него сверху, оплел его своими щупальцами, впился зазубренными присосками в толстую черную кожу врага.

Кашалот изловчился и, зажав челюстями одну из рук кальмара, устремился наверх, увлекая за собой крупную добычу.

Небо уже померкло. Потемнел незаметно и океан. Лишь на пологих скатах волн, впитавших в себя пламень низко висящего солнца, продолжало гореть огненное зарево.

Белый дельфин все еще несся вперед, туда, где исчезло его стадо. Несколько гигантских скатов, как огромные черные ромбы, покачивались на волнах, размахивая воланами своих боковых плавников. Он миновал их стороной и внезапно почти столкнулся со стаей акул. Хищники тут же бросились вслед за ним, но Белый быстро оставил их позади. А может быть, наткнувшись на более легкую добычу, они сами решили прекратить погоню.

Вскоре дорога привела дельфина к обширному висячему лугу из сбившихся водорослей — зеленых, красных, коричневых. Вырванные волнами из прибрежного мелководья, они были занесены сюда течением. Множество морских коньков, почти сливающихся с ними, морских игл, улиток, маленьких рачков, червей и мальков копошилось в этих зарослях, прячась от стай пестрых рыб, сновавших взад и вперед над этим причудливым плавающим лугом без почвы, без корней.

Стадо Оскаленного исчезло. Ведь в море не остается ни следов, ни запаха. А среди бесчисленных его звуков — шипенья волн, плеска рыб, бульканья лопающихся воздушных пузырей, оставляемых рыбьими косяками, среди скрежета безостановочно работающих рачьих челюстей — уловить крики дельфинов было невозможно.

Белый остался один. Совсем один.

Перед ним, ухватившись спиралеобразным хвостом за стебель водоросли, подрагивал морской конек, а из его раздутого брюшка выскакивали один за другим крохотные прозрачные коньки. Это был отец. А мать, отложив икру в его брюшную складку, чтобы он высиживал потомство, уже давно беззаботно скиталась по своему синему миру.

Неожиданно раздался грозный шум, и из глубины с рычанием и хрипом вылетел слепой кашалот. Он стремительно подскочил над водой и рухнул вниз с таким грохотом, словно какой-то великан швырнул в океан целый утес. И опять подскочил, и опять обрушился, потом, разъяренный, бешено завертелся среди высоких покатых волн, которые поползли от него во все стороны. На его черной квадратной голове сидел огромный кроваво-красный кальмар, по которому пробегали лиловые полосы. Глаза моллюска — полуметровые диски — горели дьявольским огнем, а длинные щупальца оплели густой сетью все тело кашалота.

Битва между двумя гигантами разгоралась. Все чаще и чаще на коже моллюска появлялись разноцветные пятна, все сильнее стягивались узлы на щупальцах, все глубже впивались в противника его присоски. А кашалот, злобно рыча, вертелся с боку на бок и пытался дотянуться своим огромным ртом до тела врага.

В смертельном ужасе разбежались в разные стороны бесчисленные обитатели чудесного луга. Исчезли без следа морские коньки, копошащиеся рачки, морские иглы, тысячи рыб.

Лишь два великана, вцепившись друг в друга в чудовищной схватке не на жизнь, а на смерть, продолжали кувыркаться среди разорванных, беспорядочно перемешанных водорослей в кипящем море.