– Нет, нет, – сказал он. – Ни за что.

Конечно, надо было уехать раньше. Не то чтобы она не пыталась. Через три года таких отношений, поняв, что ничего не изменится, она сказала, что уходит. Он запаниковал и во всем признался жене. Та заявила, что ей нет дела до его любовных связей, но, поскольку они заключили деловое соглашение, никакого развода. И что было делать Мэгги? Он остался в несчастливом браке, а она осталась с ним. Она испытывала унижение, прячась все эти годы, но, по крайней мере, содержанкой никогда не была. Настояла на том, чтобы за все платить самой. Он пытался покупать ей вещи. В первый год в качестве подарка на день рождения оплатил половину взноса за квартиру, но она вносила ежемесячную плату, и всю мебель сама покупала. Сейчас – с расстояния прожитых лет – она видела, что этот отрезок жизни напоминал сюжет дешевого фильма: жена не любит мужа, но не дает развода. В то время их с Ричардом любовь казалась великой романтической трагедией, но на самом–то деле она была просто очередной дурой, втянутой в обыкновенную грошовую внебрачную связь. И теперь, потратив впустую годы, когда она могла бы завести ребенка, годы, которые не вернуть, она читает в своей биографии Мисс Алабамы: «Маргарет не была замужем, и в настоящее время у нее роман с недвижимостью». Боже правый, до чего жалкая судьба.

Хотя, учитывая ее неспособность к садоводству, сомнительно, что из нее получилась бы хорошая мать. Ей очень нравились цветы, но вырастить их никогда не удавалось. Каждую весну Хейзел присылала луковицы белой лилии, и она каждую весну их сажала, поливала и ждала. И каждый год Пасха приходила и уходила, но никаких лилий не вырастало. Она не понимала. Хейзел сажала абсолютно такие же луковицы, и пасхальным утром у нее по всему саду расцветали сотни лилий. Мэгги хотела прекратить попытки, но Хейзел была непреклонна: нет, не смей. Она говорила: «Просто подожди, Мэгс, когда–нибудь, когда ты меньше всего ждешь, они расцветут». Когда погиб посаженный ею кактус (как вообще можно убить кактус?), она сдалась и украсила весь дворик декоративными камнями, а в центре поставила купальню для птиц. Бренда, которая работает еще и в системе регулирования деторождения, говорит, что каждый, не родивший ребенка, в конечном счете оказывает планете большую услугу. Бренда утверждает, что не ядерная война убьет цивилизацию, а перенаселение, и, возможно, она права, но Мэгги все равно интересно: что она пропустила? По сей день она не может спокойно пройти мимо магазина детской одежды, мысленно не выбрав платье для девочки, которая могла бы у нее родиться.

Мэгги не ошиблась насчет Бренды. У той таки имелось желание баллотироваться на пост мэра. Бренда полагала, что пора уже Бирмингему избрать в мэры женщину, хватит с города мужиков. И, когда последнего из них посадили на двадцать семь лет за взятки, многие согласились с ее заявлением. А имя Бренды Пиплс сделалось довольно известным в местных политических кругах. Она состояла во множестве различных общественных организаций города, самостоятельно проводила в жизнь программу «Молодежь под ударом», была президентом местного филиала женского общества «Альфа Каппа Альфа», куда попала еще в студенческие годы. Бренда знала, что для успеха в любом деле нужно завести как можно больше знакомств. Этому она научилась у Хейзел.

В 1979–м Хейзел завершила большое выступление на обеде, посвященном «Женщине в бизнесе», такими словами: «Итак, девочки, оставлю вам напоследок три слова в качестве напутствия: связи, связи, связи». Это было кредо Хейзел, и Бренда, следуя ее завету, изо всех сил налаживала связи. Недавно Мэгги с Брендой ходили на концерт, так Бренда отправилась за кулисы и представилась всем музыкантам, а заодно и работникам сцены. «Все голосуют», – сказала она потом Мэгги. А к делу голосования Бренда относилась как нельзя более серьезно.

Пока Мэгги обучалась игре на арфе и мечтала стать Мисс Алабамой, Бренда на другом конце города пыталась разобраться в обстановке в стране. Она знала, что белые люди живут в одной части города, а ее семья – в другой. Родители иносказательно объяснили ей, что некоторые белые люди хорошие, а некоторые нехорошие, но на Бренду это не произвело должного впечатления. Ее родные вели бурную социальную жизнь. Отец был деканом колледжа для цветных, а мама – учительницей английского в старших классах. Они жили в красивом доме, с приличными соседями. Но когда ей было около десяти лет. Бренда начала замечать, что взрослые шепчутся о чем–то невеселом.

Позже, когда в Бирмингеме начались волнения, ее родители, как и многие их друзья и соседи, не одобрили привлечение к маршам протеста детей. Они боялись. Бренду, Робби и их младшего брата не пускали в школу в дни маршей. Но их старшей сестре, Тонье, в том году исполнилось тринадцать, и ее школьная подружка сказала: пошли на демонстрацию, это же так весело. В центре будет столько народу, сказала она, да никто дома и не узнает. Кто же откажется повеселиться? Только не Тонья. Она тайком выскользнула из дома, и они встретились на углу Четвертой Северной авеню. Было и в самом деле весело, они бежали и хохотали как ненормальные – потому что не пошли в школу и теперь направляются в центр города, не предупредив родителей. Так они бежали и хохотали, пока не завернули за угол.

Тонья до сих пор помнит, как это было: холодная вода, словно огромная круглая кувалда, ударила ее в грудь и сбила с ног. Она до сих пор помнит, как хохот сменился криком ужаса; а еще помнит лай собак, и бегущих людей, и воду, много воды. Тонья навсегда запомнит тот миг, когда мир перестал быть веселым.

Когда на следующий день на первых полосах газет появились фотографии, город был в ужасе. Как могло такое случиться? Неоправданная, непростительная жестокость. Начальник пожарной службы немедленно заверил городские власти, что его люди «больше никогда» не станут применять брандспойты против человеческих существ. Но было слишком поздно.

Не только Тонью ошеломил внезапный поворот событий, Мэгги испытывала то же самое. Это был не тот Бирмингем, который она знала. Она никогда не слышала, чтобы ее родители или знакомые сказали хоть одно недоброе слово в адрес цветных. До сих пор Мэгги не предполагала, что они так несчастливы. У них в школе не было цветных ребят. Ей объясняли, что они предпочитают учиться со своими. Когда оркестры чернокожих старшеклассников выходили на городские парады, они казались такими довольными. Всегда смеялись, и, судя по виду, им было весело. Какой–то частью сознания Мэгги понимала, что в этом мире лучше быть белым, но всерьез над этим никогда не задумывалась. В ее юности подростки не интересовались политикой, по крайней мере, девочки из ее окружения. Они были слишком озабочены мальчиками, нарядами и прыщиками, чтобы думать о завтрашнем дне, а уж тем более о социальной несправедливости. Грустно, но цветные жили в одном мире, а они в другом, и не замечали этого. Она–то уж точно не замечала. Но история, к сожалению, не смотрит, молодой ты или старый, и спрашивает со всех одинаково.

А затем в церковном подвале нашли тела четырех маленьких чернокожих девочек. И город был в таком шоке, что отказывался верить. Столь неожиданный и столь мерзостный поступок! Многие жители Бирмингема предпочитали считать, что девочек убили радикалы с Севера, пытаясь привлечь к себе внимание прессы, или, скажем, это какой–то кошмарный несчастный случай. Было слишком страшно поверить, что вокруг столько жестокости и ненависти, – нет, только не в нашем городе. Но много лет спустя, когда белых, совершивших это преступление, наконец арестовали и предали суду, городу ничего не оставалось, как признать факты, и это оказалось болезненно для всех.