Чем только не потчевал оборванцев! В слове им ласка, кушанья на золоте, на серебре, обещания одно другого краше. А за что? За то, что не русские? Иов кряхтел да тер прозябший нос скатертью.
После яств в столовую палату принесли ткани, соболей, было роздано жалованье, грамоты на поместья.
- Дворяне у меня все князьями будут! - пылал от своих щедрот Борис. Мещане дворянами. От вас же одного хочу, молитесь за мой Дом и не предавайте.
Дворянин Тизенгаузен в восторге от Бориса поклялся от им?ни всех ливонцев умереть за такого царя!
- Мы видели в твоем царстве, великий государь, среди сонма счастливых и всем довольных людей только одного огорченного. Его провезли по улицам города.
- То взяточник, - объяснил царь. - Я люблю всех моих подданных равной любовью. Гнев же мой - на взяточниках, сокрушающих порядок, и на корчмарях, потакающих пороку.
Пора было из-за стола, и ^се помолились Богу, а духовник Борисов сверх того прочитал к удивлению Иова совсем новую молитву:
- "Да пошлет Господь душевное спасение и телеснос здравие слуге Божия, царя Всевышним избранного и превознесенного, самодержца всей Восточной страны и Северной; о царице и детях их; о благоденствии и тишине отечества и церкви под скиптром единого христианского венценосца в мире, чтобы все иные властители пред ним уклонялись и рабски служили ему, величая имя его от моря до моря и до конца вселенныя; чтобы россияне всегда с умилением славили Бога за такого монарха, коего ум есть пучина мудрости, а сердце исполнено любви и долготерпения; чтобы все земли трепетали меча нашего, а земля Русская непрестанно высилась и расширялась, чтобы юные, цветущие ветви Борисова Дома возросли благословением Небесным и непрерывно осенили оную до скончания веков!"
- Хороша ли молитва, святейший? - спросил государь Иова. - Нет ли в ней такого, что не угодно твоему слуху? Все ли слова верны, так ли стоят?
- Хороша молитва! - ответил Иов, не умея возразить человеку, коему был обязан и саном митрополита, и патриаршеством. С глазу на глаз, может, и сказал бы чего, но при многих людях, при иноземцах! Спохватился: Благословляю всех читающих молитву, всех слушающих, да будет истина сих слов угодна Господу Богу.
Борис преклонил голову перед Иовом и вдруг положил ее, тяжелую, ему на грудь.
- Припадаю к тебе, как к отцу. Не о себе пекусь, о процветании и крепости государства. Ты, святейший уж постарайся, пусть читают молитву во всех домах, на всех трапезах, на всех вечернях, на всех праздниках за первыми чашами. Не грех церкви помнить царя; который помнит церковь. Кто и где возводил колокольню выше Ивановой? Нашей с тобою!.. Народ со всей земли идет поглядеть на чудо.
В тихой немощи покидал Иов царские палаты. Покинувши, приосанился - не гоже от царя хмурым выходить. Приосанился с натугою, ради людей, а на крыльце-то уж совсем просиял. Господи! Зачем ходил - все исполнено. Царь обещал школ не заводить.
Стало быть, слушает своего патриарха. Да и молитва складная.
Борис тоже был доволен прожитым днем. Добыл Дому своему тридцать пять ретивых заступников. Федору - опора, ее нужно готовить исподволь, пока время есть и казна нескудна.
Перед сном спели с Марьей Григорьевной'новую молитву, крестясь на образ "Спаса Нерукотворного".
Трижды спели.
А как легли, Марья Григорьевна спросила:
- Помнишь, слух был о царевиче Дмитрии?
У Бориса даже дыхания не стало.
- Ты чего? - всполошилась Марья Григорьевна. - Врача, что ли, покликать?
Подождала, выпросталась из-под одеяла, и тут схватил он ее за бок железной рукой. Так крутнул, что в глазах потемнело: однако ж не пикнула. Голосом спросил ровным:
- О чем это ты?
Марья Григорьевна взяла Бориса за ручку и, целуя, заговорила быстрым холодным шепотом.
- Приезжала ко мне княгиня Марья, мать Митьки Пожарского. Была она в гостях у княгини Лыковой, а та своими ушами слышала от жены князя Скопина-Шуйского, как жена князя Шестунова у себя в людской застала прохожую странницу, и та говорила, будто царевича Дмитрия за час до смерти подменили. Потому-то царица Манька Нагая и вопила притворным воем, потому всех и поубивали, кто правду сказать мог.
- Где же он, царевич Дмитрий? - спросил Борис пересохшей глоткой. Отчего не объявится? Не попросит своего? Мы бы ему, боясь Бога и любя корень Рюриковичей, с радостью вернули бы то, что не наше.
Теперь примолкла Марья Григорьевна.
- Так отчего же он не объявляется? Где его искать, чтоб взять за белые руки да отвести на высокий москевский престол?
- Говорят, время не пришло, - тихо откликнулась Марья Григорьевна.
Борис вздохнул, повернулся на бок.
- Коли так, давай спать. А княгинюшкам своим подскажи: пусть их мужья говорунов слушают и мне сказывают. Мне всякое слово знать дорого. И худое, и доброе. Я за глупости не накажу, а вот за утайку пусть доброго к себе отношения не ждут.
Первым приехал с доносом на князей Лыкова и Голицына князь Дмитрий Пожарский. Князья крепко полоскали Борисово имя за царскую награду холопу Воинке.
Уж чего наговорил холоп Воинка на своего господина князя Шестунова, про то один Годунов знал. О верности государю и о кознях Шестунова объявлено было принародно с крыльца Челобитного приказа. Воинке государь пожаловал поместье и взял в свою службу, в дети боярские. (Боярские дети - это не дети бояр, это служилые люди, одно из дворянских сословий.)
Шестуновым, однако, от царя ни опалы, ни укора. Да уж лучше бы, кажется, тюрьма, чем еженощное ожидание царевых слуг. За столом ложка из рук валится, мысли в голову не идут. Родня и близкие люди от тебя шмыгают, как мыши от кота. Дом торчит на виду у всех хуже зачумленного.
Всколыхнулась Москва от той Воинковой славы, как брага. Та же бражиая вонь пошла, та же пена безобразная изо всех щелей, из тьмы подполий полезла наружу. Кинулись холопы в Кремлевские приказы на господ своих с изветами. Стрельцы на стрелецких голов, дворяне на полковников, приказная строка на дьяков, попы на архиереев, бояре на бояр, жены бояркие на жен боярских" девы на дев. Словно все только и ждали, когда в доносчики позовут.