Надо ли говорить, что, "промывая" художественные сочинения, переводчики грубо их искажали? Только вернувшись к полному тексту буссенаровских романов, можно вести речь о том, какое же "истолкование событий" давал сам автор.

Луи Буссенар - сын своего времени, принадлежащий к наиболее просвещенным прогрессивным силам общества. Он никак не проявил себя в "семьдесят два солнечных дня", в дни Парижской Коммуны - в это время он после тяжелейшего ранения в сражении при Шампиньи (1870) во время франко-прусской войны был в больнице, почти на краю жизни. Встав на ноги и приобщившись к открытию новых материков и "человечеств", писатель недвусмысленно осудил жестокость европейских завоевателей. Документально подтверждается, например, его оценка англо-бурской войны (1899 - 1902): он принял сторону буров. Возмущаясь беспощадностью колонизации, Буссенар, однако, не мог поставить под сомнение самую идею необходимости поселения колонистов на завоеванных землях. Бесспорно, ноты идеализации хозяйственной деятельности европейцев, нанимающих на работу аборигенов, встречаются почти во всех его романах. Но если помнить, что Буссенар рисует не туристов, а людей, полюбивших новые земли, решившихся остаться здесь навсегда, то вполне естественно внимание писателя к их созидательной деятельности, к тем коренным преобразованиям, которые они несли. Ведь результатом этой противоречивой деятельности, омраченной трагическими нарушениями законов мирного "человечьего общежития", стали и Соединенные Штаты Америки, и Канада, и нынешние Бразилия, Аргентина, Мексика - государства высокого уровня технической цивилизации, не преодолевшие резких контрастов бедности и богатства, но открывшие головокружительные горизонты возможностей науки, поставленной на службу человеку.

Луи Буссенару импонировала в колонистах, которых он знал и с которых писал героев своих произведений, фанатичная преданность новому краю, самоотверженность, жертвенная готовность пренебречь невзгодами тяжкого существования ради дорогой их сердцу "образцовой колонии". Первые шалаши, сооруженные в сельве среди москитов, змей, хищников; первые палатки, поставленные при пятидесятиградусном морозе на просторах Аляски; первые просеки в тропических лесах; первые шурфы в вечной мерзлоте... и бесконечные жертвы - смыты наводнением, замерзли возле добытых золотых самородков, растерзаны гризли, засыпаны в золотоносном шурфе, отравились метаном... Устремившиеся к Клондайку нравятся автору гораздо меньше, чем, например, устремившиеся в Гвиану, хотя и те, и другие ищут золото. Клондайкский "ледяной ад" во времена, описываемые Буссенаром, для большинства - лишь перевал, после которого - если повезет - можно вернуться богачами в родную Европу. Гвиана притягивает не столь активно, но зато многие оседают здесь навсегда. О тех, кто уезжает, креолы в одном из романов Буссенара говорят: "Он старается нажить в колонии как можно больше, а прожить как можно меньше. Набив себе бумажник, извлекши из колонии все, что только возможно, он садится на первый отходящий пароход и затем - поминай как звали. Пребывание его не принесло колонии никакой пользы; он нажился и бросил ее, бросил самым неблагодарным образом... Перенесите сюда Францию, - убеждает креол француза, - и в недалеком будущем дети ваши сделаются гражданами большого, благополучного города".

Семья Робена ("Беглецы в Гвиане") именно так и поступает. Они живут "исключительно для своей новой родины", создавая примерную колонию "Полуденная Франция". И если до переселения они кричали "виват!" земле, где родились, то ныне они провозглашают: "Да здравствуют французы экватора!" Их детей уже не тянет в Париж, им хватает и дел, и развлечений здесь, на новых землях, которые щедрой отдачей благодарят их за вложенный труд.

Вполне достойны снисхождения иллюзии Буссенара, будто, достигнув определенного уровня, "образцовая колония" не изведает больше никаких противоречий. Важнее осознать, что писатель славит не тех, кто предается лености, паразитируя на чужом труде, а тех, кто трудится в поте лица вместе с нанятыми аборигенами, навсегда влюбившись в эту землю и считая ее своею не потому, что "завоевал", а потому, что "полуживую вынянчил".

Буссенар далек от пасторальной идиллии. Восхищаясь девственной природой, ее фантастическими богатствами, он предвидит стремительное развитие науки, появление плодов технического прогресса, у которого, конечно, будут издержки, но который в основном все-таки будет служить благу человечества.

Эта обращенность не назад - к руссоистской традиции, а вперед, к следующим виткам научного знания, предопределяет появление во многих его произведениях темы научной фантастики. В разных романах писателя возникает мотив научных открытий; причем нередко открытия вырастают из народного опыта. Это относится, например, ко многим советам, как излечиться от простуды, укуса змеи, отравления и т.п. Буссенар по образованию был врачом и именно в качестве полкового врача был мобилизован на фронт в дни франко-прусской войны сразу после окончания медицинского факультета в Париже. Да и в Гвиану Буссенар был направлен в 1880 году как врач - для инспекции санитарного состояния медицинских учреждений. Пристальное внимание его к тайнам медицины - как народной, так и обогащаемой прогрессом науки вполне объяснимо. Но писателя привлекают все направления науки - и синтез белка, и открытие особого магнита, притягивающего золото, и создание приборов, предсказывающих погоду...

Основное звено на пути научной фантастики - роман "Тайна доктора Синтеза" (1888) и его продолжение - "Десять тысяч лет среди льдов" (1890). Самые безумные планы роятся в голове главного героя: извлечь со дна морского целебное вещество, изменить направление земной оси, направив планету по иной орбите, осуществить синтез белка, избавив человека от необходимости потреблять горы пищи, получить из пробирки искусственного человека... Многие замыслы доктора Синтеза обусловлены практическими потребностями так, как он их понимает: ему жаль тратить время на сон, и он открыл свойство гипноза, который позволяет снять усталость не за шесть часов, а за шесть минут; он мечтает дать внучке в мужья "идеального мужчину" и уверен, что иначе как в пробирке его не изготовишь... Ныне, сто лет спустя, удивляют скорее побудительные мотивы, толкающие доктора к опытам, чем его научные гипотезы: давно используются возможности гипноза, синтезирован белок и нередко мелькают на телевизионном экране мордашки младенцев, зародившихся в колбе... А встреча доктора с "мозговыми людьми", разморозившими его не через полвека (как Присыпкина в пьесе Владимира Маяковского "Клоп"), а через десять тысяч лет с помощью биотоков, живо напомнит нынешнему читателю о Джуне Давиташвили, Анатолии Кашпировском, Алане Чумаке...