Туристский сезон закончился. Из огромного количества иностранцев, которые находились в городе, ни у кого не было причин посещать этот дальний уголок. Если не считать случайного прохожего или электроциклиста, Реймон и Линдгрен были практически одни.

— Мне будет трудно без всего этого, — сказала она.

— Здесь живописно, — признал он.

— Больше, чем живописно, Карл. Это не просто музей под открытым небом. Здесь живут настоящие люди. И те, кто жил здесь прежде, тоже остаются реальными. Башня Биргера Ярла, Церковь Риддархолма, щиты в Доме Знати, золотая Площадь, где пил и пел Беллман… В космосе будет одиноко, Карл, вдали от нашего прошлого.

— И все-таки вы летите.

— Да. Это нелегко. Моя мать, которая родила меня; мой отец, который взял меня за руку и вывел под звездное небо, чтобы показать мне созвездия.

Знал ли он тогда, к чему это приведет? — Она вздохнула. — Вот отчасти, почему я позвонила вам. Мне нужно было убежать от того, чтобы не думать о родителях. Хотя бы на день.

— Вам нужно выпить, — сказал он. — Вот мы и пришли.

Ресторан выходил фасадом на Главный Рынок. Нетрудно было представить, как рыцари весело гремят по камням мостовой между окружающими площадь домами. Реймон подвел Линдгрен к столу в освещенной свечами комнате и заказал аквавит и пиво.

Она старалась пить с ним наравне. Последовавшая за выпивкой трапеза была долгой даже по скандинавским стандартам. За едой они выпили много вина, а завершили ужин солидной дозой коньяка. Линдгрен рассказывала о доме рядом с Дроттнингхолмом, парк и сады которого были по существу ее собственными; о солнечном свете, струящемся в окна и отражающемся на полированных деревянных полах и на серебре, которое передается по наследству из поколения в поколение; о шлюпе на озере, кренящемся под ветром; об отце у румпеля с трубкой в зубах; о долгих, долгих ночах зимой и кратких светлых ночах лета; о праздничных кострах в канун дня Святого Джона — тех самых кострах, которые некогда были зажжены, чтобы приветствовать Бальдра, возвращающегося домой из подземного мира; о первой прогулке под дождем с парнем, когда холодный воздух был насквозь пропитан водой и запахом сирени; о путешествиях по разным уголкам Земли; о пирамидах, Парфеноне, Париже на закате, Тадж Махале, Ангкорвате, Кремле, Голден Гейт Бридж, и, конечно, о Фудзияме, Великом Каньоне, водопаде Виктория, Большом Барьерном Рифе…

…о любви и радости дома, но и о дисциплине тоже, о порядке и серьезности в присутствии посторонних. Музыка вокруг, любимейший Моцарт; хорошая школа, в которой учителя и соученики создали совершенно новый мир, ворвавшийся в ее сознание; Академия, работа настолько трудная, что она и не предполагала, что способна на такую, и как она радовалась, когда обнаружила, что способна; полеты в космос, на другие планеты, о, она стояла на снегах Титана и смотрела на Сатурн над головой, потрясенная красотой; всегда, всегда семья и родные, к которым она возвращалась…

…в добром мире люди, их поступки, их радости всегда хороши.

Разумеется, остаются проблемы, но их можно решить с течением времени при помощи рассудка и доброй воли. Хорошо бы принадлежать к какой-нибудь религии, это сделало бы мир более совершенным, придало бы ему окончательный смысл, но убедительных доказательств не существует, тем не менее, она все равно может отдать все силы, чтобы помочь человечеству на пути к высшей цели…

…но нет, она вовсе не педант, пусть он так не думает. Собственно говоря, она часто задумывалась, не слишком ли она склонна к гедонизму, может, она чуть более свободна, чем это необходимо. Как бы то ни было, она получает радость от жизни, не причиняя никому вреда, и она всегда надеялась на что-то необычное.

Реймон налил ей последнюю чашку кофе. Официант, наконец, принес счет.

— Думаю, что несмотря на недостатки нашего полета, — сказал Реймон, ты сможешь получить от него удовольствие.

Ее голос стал немного невнятным. Но глаза, глядящие на него, оставались ясными и спокойными.

— Я надеюсь на это, — сказала она. — И потому позвонила тебе.

Помнишь, еще во время подготовки я настаивала, чтобы ты приехал сюда, когда нам дадут отпуск.

К этому времени они уже перешли на «ты».

Реймон затянулся сигарой. В космосе курение будет запрещено, чтобы не перегружать системы жизнеобеспечения, но сегодня он еще мог позволить себе это удовольствие.

Линдгрен наклонилась вперед и положила ладонь на его руку.

— Я думала о том, что нас ждет, — сказала она. — Двадцать пять мужчин и двадцать пять женщин. Пять лет в металлической скорлупке. Еще пять лет, если мы сразу же вернемся. Даже учитывая процедуры против старения, десять лет — это большой кусок жизни.

Он кивнул.

— И, конечно, мы останемся для исследований, — продолжала она. — Если третья планета пригодна для жизни, мы останемся, чтобы основать колонию то есть навсегда — и заведем детей. Как бы мы ни поступили, возникнут связи. Каждый выберет себе пару.

Реймон спросил негромко, чтобы это не прозвучало слишком грубо:

— Ты думаешь, из нас может получиться пара?

— Да. — Голос ее окреп. — Это может показаться нескромным с моей стороны — неважно, усвоила я нравы работающих в космосе, или нет. Но я буду занята больше других, особенно в первые несколько недель полета. У меня не будет времени на нюансы и ритуалы. В результате я могу оказаться в таком положении, которое меня не устраивает. Если только не обдумать все заранее и не подготовиться. Что я и делаю.

Он поднес ее руку к губам.

— Большая честь для меня, Ингрид. Хотя мы можем оказаться чересчур разными.

— Подозреваю, что именно это меня и привлекает. — Ее ладонь скользнула по его губам и вниз по щеке. — Я хочу узнать тебя. Ты мужчина в большей мере, чем все, кого я встречала до сих пор.

Реймон расплатился по счету. Ингрид впервые заметила, что держится он не вполне уверенно. Он погасил сигару, проследив, как она гаснет.

— Я остановился в отеле на Тиска Бринкен, — сказал он. — Там не очень-то шикарно.

— Неважно, — ответила она. — Вряд ли я это замечу.

Если смотреть на корабль с одного из челночных катеров, которые доставляли команду, «Леонора Кристина» напоминала кинжал, указывающий острием на звезды.

Ее корпус имел коническую форму. Верхушкой конуса был нос корабля.

Его отполированная гладкая поверхность казалась скорее украшенной, нежели испорченной внешними приспособлениями. Среди них были шлюзы и люки, датчики приборов, гнезда для двух катеров, которым предстоит осуществлять посадки на планету, а также паутина бассердовского двигателя, пока еще свернутая. Основание конуса было достаточно широким, так как там среди прочего хранилось реактивное топливо, но корабль был слишком длинным, чтобы это было особенно заметно.

На острие кинжала развернулось веером сооружение, которое отдаленно напоминало баскетбольную корзину. Его обод служил опорой для восьми решетчатых цилиндров, направленных к корме. Это были трубы-ускорители, которые разгоняли реактивное топливо, когда корабль двигался на обычных межпланетных скоростях. «Корзина» заключала в себе приборы управления и энергетическую установку системы реактивного двигателя.

За ними тянулась рукоять кинжала, более темного оттенка, которая заканчивалась сложной головкой. Эта последняя представляла собой бассердовский двигатель. Остальное было защитным кожухом, предназначенным защищать от радиации двигателя, когда он будет включен.

Такова была «Леонора Кристина», седьмой и новейший из кораблей этого класса. Внешняя простота, продиктованная сущностью ее предназначения, была столь же обманчива, как простота человеческой кожи. Внутри корабль был сложен и хрупок. Со времени появления в середине двадцатого столетия самой идеи подобного корабля прошло, пожалуй, миллион человеко-лет мысли и труда, направленных на ее реализацию. При этом некоторые из работавших над проектом людей обладали интеллектом, сравнимым с умом любого гения, существовавшего до них. Хотя к моменту начала постройки «Леоноры Кристины» уже имелись практический опыт и необходимые средства и инструменты, и хотя технологическая цивилизация к этому времени достигла фантастического процветания (некоторое время ее не отягчала угроза войны) — все же стоимость корабля никак нельзя было назвать незначительной, и это служило причиной недовольства.