Он взял две бутылки с пивом и отправился к Егорычу. Тот открыл дверь. Его серый рабочий халат и руки были заляпаны краской.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил Аверин.

— Плакаты пишу, — сказал он.

— Зачем?

— Очередная демонстрация у телевидения.

— Так. «Телявивидение — опиум для народа». Примитивно.

— Предложи получше.

— Пожалуйста. Если хочешь быть здоров, то наплюй на дикторов.

— Еще глупее. И ударение не правильное.

— Выпьем по глотку?

— Давай. У тебя отгул?

— Ага… Про меня в газете написали, — Аверин протянул Егорычу газету. По мере того, как тот читал, его лицо становилось все угрюмее.

— А когда ты в «Память» вступил?

— Это шутка, Егорыч…. Это страна психбольных. Здесь нельзя острить. Ведь любая самая абсурдная шутка и самое абсурдное предположение может оказаться реальностью. Здесь шутки воспринимают всерьез.

— Или серьезное как шутку, — кивнул Егорыч. — Это охлократия по Платону.

— Ладно. Давай дернем… А этому критику я набью морду.

— А он заявит, что это и был долгожданный погром…

— Пошли они все.

— Как он пишет — дикарская Русь. Это про тебя, Славик. На дикаря ты похож…

К пяти часам Аверина ждал Долгушин.

Начальник отдела РУОПа сидел в своем кабинете. Он играл в нарды с Савельевым, символизируя дружбу между РУОПом и МУРом. Долгушин был зол, как черт. Шашки он переставлял на доске с треском. Кидал кости так, что они часто слетали с доски и падали на пол.

— Да не злись ты, — успокаивал его Савельев.

— Скоты, — сказал Долгушин.

— Чего вы такие мрачные? — поинтересовался Аверин.

— Максура, помнишь, мы задерживали? — Долгушин бросил кости, выпал дубль «шесть-шесть».

— Известная личность, — кивнул Аверин.

— На, посмотри, — Долгушин протянул листок.

На нем довольно неплохо изображался грустный субъект в полосатой арестантской одежде, сидящий в камере с гирей на ноге. А ниже шли стихи, суть которых сводилась к тому, что поганые руоповцы шьют Максуру дело. Хотят обидеть невиновного. Но следователь Слава не дурак. Следователь Слава разберется. Следователь Слава решит по справедливости.

Максур контролировал рынок в ЦСКА. Хозяева рынка, как положено, платили ему мзду, пока тот не начал требовать все больше и больше, а затем и вообще выживать их и рассаживать своих людей. Директор рынка написал заявление, и в момент передачи денег Максура взяли. Все было запротоколировано, задокументировано, заснято на пленку.

— Ну? — спросил Аверин.

— Что ты думаешь? Следователь Слава действительно не дурак. Он взял у Максура десять тысяч баксов и отпустил его под подписку о невыезде. Вольноотпущенник в тот же день заявился на рынок, заявил, что торгаши поганые опозорили его перед всем городом. Наложил на них контрибуцию — десять тысяч на подкуп следователя и еще больше за позор.

— Отдали?

— А куда денутся? Кто из потерпевших после таких фортелей к нам пойдет?

— А где этот сукин кот — следователь?

— Черт его знает. Выпустил Максура и без всякого спроса куда-то снялся. Кажется, в Крым — деньги пропивать.

— М-да. Надо дело по нему возбуждать, — посоветовал Аверин.

— Ага, кому надо? Прокуратуре? Где доказательства? Кто видел передачу денег? Его даже с работы за прогул не выгонишь, поскольку следователей не хватает и некому работать.

— Лучше вообще следователей не иметь, чем таких.

— Эх, его счастье, что он уехал. Клянусь, если бы вчера его застал — он бы уже в больнице лежал. Изувечил бы сволочь! — Долгушин начал щелкать шашками и под конец зло произнес:

— Марс тебе!

— Давай новую, — предложил Савельев.

— Вот, Слав. А вчера взяли Арсена.

— Грузинского законника?

— Да. Взяли у ресторана «Ханой». Он выступал судьей в споре между солнцевскими и грузинской группировкой. На кармане граната и анаша — все как положено. Так народный судья его отпустил. Меру пресечения изменил. Говорит, мы подбросили все это богатство. Мне больше делать нечего, как гранаты на такое дело расходовать?

— Продажные шкуры, — согласился Аверин.

— Если я гранату и подброшу, то в народный суд. И без чеки. Совсем ополоумели. Не дают, сволочи, работать. Долгушин расставил шашки и опять стал кидать кубики.

— Что с делом по расстрелу Артема Смолина?

— Нашлось дело, — сказал Долгушин.

— Как?

— В урну подкинули около прокуратуры. Перед этим бандюки копии со всех документов сняли, изучили.

— И что решили с ОМСНом делать?

— Мы вчера парочку ихних крутых выдернули, объяснили им что к чему. Они утихли. Решили, что милиция была права… Кстати, помнишь, я слушок им пустил, что авторитетов мочить приказано по списку? Что ты думаешь — трое тут же уехали в Штаты.

— А если их на самом деле мочить начать — они пешком до границы бежать будут, — поддакнул Савельев.

— Будут, — закивал Долгушин. — Только кому это нужно? Никому ничего не нужно.

— Значит, можем спать спокойно. Объявленная московской мафией кровная месть отложена на неопределенное время, — заключил Аверин.

— Точно так. Когда-нибудь мы устроим этим тварям Варфоломеевскую ночь. Всем — бандитам, взяточникам, ворам. И тогда они поймут, как были не правы, испытывая наше долготерпение, — Долгушин устремил злой взор куда-то за окно.

— Твоими бы устами. Как бы нам Варфоломеевскую ночь не устроили.

Сотрудник милиции живет в боевой обстановке. Его жизнь — война. Естественно, на войне бывают и потери. Триста человек ежегодно — потери при исполнении служебных обязанностей. Слетевшие с тормозов преступники все чаще перешагивают через жизни сотрудников МВД, что раньше считалось недопустимым. Аверин недавно готовил справку об убийствах сотрудников милиции. Статистика и примеры удручали. Девяносто раз ударили ножом сотрудника прямо в помещении отделения милиции метрополитена Санкт-Петербурга. В подмосковной Щербинке братва во главе с местным авторитетом Фиделем замучила до смерти оперуполномоченного МУРа, а когда их поехали задерживать, Фидель подорвал гранату, которой убило еще двух сотрудников угрозыска. В Долгопрудном воры, недовольные опером, который копал под них, подстерегли его — убивали долго: сперва били с гестаповской жестокостью, потом застрелили из обреза. В Москве в Печатниках заживо сожгли в помещении опорного пункта участкового инспектора. Балашиха — бандиты расстреляли поджидающую их милицейскую засаду, убили оперативника и постового.

Преступный мир доходит уже до того, что объявляет войну целым подразделениям — притом войну явную. В Санкт-Петербурге кавказцы, недовольные действиями ОМОНа, пытавшегося навести порядок на рынках, подстерегли двух бойцов, подрезали ножами и попросили передать, что на следующий день назначают разборку всему ОМОНу. Ошарашенные сотрудники отряда сперва потеряли дар речи. Потом заявили, что объявляют забастовку или пишут все как один рапорта, если их не пустят на эту стрелку. Вызов был принят. Подключили РУОП. В назначенное время на место грядущей разборки начали стягиваться кавказцы. Их встретили достойно. Выместили всю накопившуюся злобу. Машины «скорой помощи» только успевали увозить пострадавших детей Кавказа. Урок пошел на пользу. Бандиты поняли, что существуют не только закон писаный и закон гор. Есть еще неписаный милицейский закон. И по нему бандит всегда останется в проигрыше. Погром в Питере кавказцы запомнили надолго. После присылали ходоков в ОМОН мириться: «Не правильно нас поняли. Мы с теми, кто это устроил, разберемся». И, видимо, разобрались, поскольку людей, придумавших забивать стрелку милиции, больше никто не видел. Случай не единичный. В других местах мафия пробовала идти на такие же шаги, но всегда оказывалась в проигрыше, поскольку бороться в открытую, силовыми методами пусть и с сильно ослабевшей, но все-таки еще достаточно мощной правоохранительной системой ни одна банда, как бы велика, богата и влиятельна она ни была, не в состоянии. Ну, а там, где не действует сила, действуют адвокаты, путаные законы, подкуп.

— Марс, — сказал Савельев.

— Ты смотри, играть научился, — покачал головой Долгушин. — Давай еще?

— И давно вы в нарды режетесь? — спросил Аверин.

— С утра, — сказал Долгушин. — Японская забастовка. Люди сидят на рабочих местах, работают, но спустя рукава… Слава, я же говорю — всем до фонаря. А нам больше других надо?

— Получается, что больше.

— Ты прав, — Долгушин кинул кости и начал быстро переставлять шашки.

Голова у Аверина была как налитая чугуном. Спал он плохо. На соседку нашел очередной бзик, и начиная с восьми вечера до восьми утра с периодичностью в полминуты она распахивала дверь своей квартиры, а затем с размаху захлопывала ее. Псих-больные отличаются большой физической силой, Аверин в очередной раз смог убедиться в этом. Била дверью она так, что дом, казалось, рухнет. К двум ночи Аверин уже созрел для того, чтобы вызвать «Скорую», но потом передумал. Стало жалко соседку. Ее уже забирали в дурдом, она выходила оттуда высохшая, тихая, какая-то пришибленная, от былой неистовости и агрессивности не оставалось и следа, и такая она вызывала у Аверина куда большую жалость, чем во время приступов. Но если так дальше пойдет, придется организовывать ей путевку в скорбное заведение.

Утром он отправился сразу на Петровку. Савельев планировал задержание бригады из Астрахани, которую некая коммерческая структура пригласила убрать банкира. Информация пришла из Астраханского угрозыска, и Аверин занимался ее реализацией. Савельев сидел в своем кабинете, злой и угрюмый.

— Чего скучаешь? — спросил Аверин. — Как с астраханцами?

— Заказ отменили. Они утром встретились с представителем заказчика и укатили обратно. Тормозить мы их не стали — бесполезно. Оружия у них при себе, естественно, не было.

— Плохо.

— Вот, посмотри, — Савельев протянул сегодняшнюю «Правду».

На всю последнюю полосу шла статья известной журналистки КРИМ-ПРЕСС-ТАСС Ларисы Кислицыной, посвященная ее излюбленной теме — противоправной деятельности Отари Квадраташвили и связям с мафией народного артиста СССР Иосифа Кобзева. Писала она достаточно откровенно, факты о деятельности оргпреступных группировок, о связях мафии с высшими чиновниками никто ни подтверждать, ни опровергать не собирался. Квадраташвили, правда, неоднократно звонил Кислицыной, говорил с ней предельно вежливо. «С женщинами не воюю, — обмолвился он. — Но если такая махина, как я, сдвинется с места, вы сами понимаете… Все эти публикации напоминают взаимоотношения Слона и Моськи. Когда Слону это надоест, он раздавит Моську». И в этих словах известного мафиози была своя правда. Мол, собака лает, караван идет. А в народе лишь укреплялось мнение, что мафия бессмертна. В новой России разоблачения не интересуют никого. В стране не существует понятия репутации, одиозные криминальные деятели откровенно демонстрируют свои связи с госчиновниками, и ни у кого не возникает даже вопроса — как же такое возможно? Компрматериалы неинтересны никому, кроме любителей жареного. Их даже нет смысла выкрадывать, за них не надо убивать, достаточно лишь процедить на все обвинения — да что вы, какая чепуха. Все привыкли ко всему. И что может сделать журналист, вскрывающий общественные язвы?