Одного из лучших киллеров Москвы врачи откачали. Чтобы представить пред очи следователей. Когда он пришел в себя, ему начали задавать неприятные вопросы. И Салоник поплыл. Некоторые стволы, изъятые на его квартире, проходили по конкретным убийствам.

Саша Македонский взял на себя убийство Глобуса. Потом Бубона. Поплыл по Калине. Он отступал, припираемый доказательствами, постепенно становясь еще одним завсегдатаем газетных полос. Журналисты упрекали сотрудников уголовного розыска в том, что они вешают на него все нераскрытые преступления.

На следственные эксперименты его водили в бронежилете, помня многочисленные приговоры преступного мира и обещание помощников Глобуса поквитаться. Он достаточно четко воспроизводил обстоятельства убийств, так что крепла окончательная уверенность — все это дела его рук. Он совершил все эти убийства.

Из документов, допросов свидетелей вырисовывался образ в своем роде человека уникального. Родился Салоников в Кургане, отслужил в армии, пришел в милицию. Дисциплинированный, исполнительный, отлично подготовленный, смелый сотрудник — вот его характеристики тех лет. Не пил, не курил. Единственная слабость — женщины. На них и горел всегда. Развелся с одной женой, женился повторно. Поступил в высшую школу милиции, но там что-то не заладилось, ушел. Работал шофером. В восемьдесят четвертом был объявлен комсомольский набор в милицию, и Салоникова как честного и принципиального работягу направили туда. На этот раз попал Работать во вневедомственную охрану, на офицерскую должность. Работал отлично. И опять — сгорел на женщине. Подвозил на служебной машине знакомую продавщицу. Сначала с ней побаловался Салоников. Но когда того же захотелось напарнику, дама взбрыкнула. Разразился скандал. Салоникова снова поперли из милиции. Он устроился на кладбище копать могилы. Пошли легкие деньги. Но это длилось недолго. Через полгода всплыло на свет какое-то замшелое заявление о изнасиловании. Дело было тухлое, обстоятельства какие-то малопонятные, но отвесили Салоникову на полную катушку — дали восемь лет. И выпустили на свет монстра. После приговора он попросил разрешения попрощаться с женой, шагнул ей навстречу, сшиб с ног обоих охранников и выпрыгнул из окна.

В бегах пробыл полгода. Взяли его в Тюмени. Он явился в кабинет косметолога — избавляться от особых примет. Заложила его тюменская братва. Кому нужен находящийся в бегах бывший мент? В милицию его — пускай разбираются со своим коллегой. И братаны просчитались очень сильно. Но поняли это поздно.

Салоникова направили в Пермскую зону. Перспектив ему там не светило никаких. Статья — изнасилование, биография — бывший мент. Быть ему опущенным — и никаких гвоздей. Его и попытались опустить. Вся камера — десять человек. Он бился с ними, сжав в руке железный штырь. Оказался в больнице — но туда же отправил почти всех, кто наседал на него. Опущение отсрочили, но бывшему милиционеру воры вынесли смертный приговор, отложив его исполнение до лучших времен. Между тем он стал набирать очки у администрации — стал гнать план, его начали отмечать, поставили бригадиром. Потом просочились сведения, будто он готовит побег, от греха подальше его отправили в другую колонию. Он пришел туда с бумагой — склонен к побегу. Еще пришла информация о воровском приговоре ему. И когда однажды он не стал на поверку, никто не сомневался — его убили.

Но его не убили. Он газосварочным аппаратом разрезал решетку и с километр прополз по канализационной трубе. Собаки отказались брать след из-за вони.

Салоников вышел на оперативный простор. Чем занимался, что делал — сведения доходили обрывочные. Гулял он на всю катушку. Перво-наперво отправился в Тюмень, заявился на сходняк к местной крутизне, заявил, что они сдали его милиции, и потребовал возмещения ущерба в сто тысяч баксов. Обалдевшая от такой наглости братва потеряла дар речи. Сашу послали на три буквы. Он ушел. Но появился через некоторое время.

— Двое ваших братанов вверх ногами в лесу висят, — заявил он — Морозец ныне. Замерзнут ведь до утра. Жалко. За сто тысяч скажу, где вы их найдете.

Уголовники прозвонили своим старшим, получили ответ, что с Сашей связываться бесполезно, надо делать как говорит. Он получил свои сто тысяч долларов.

Потом пошли годы скитаний. Прятался на блатхатах, ждал ареста. Завязался с крупными авторитетами, выполнял специфические задания.

Из-за остервенения, с каким он валил авторитетов, появилась легенда: Салоников — агент КГБ. Даже прилепили ему якобы его сексотовскую кличку — Мухомор. Но прижилась другая кличка — Александр Македонский. Он прекрасно стрелял по-македонски, с двух рук.

В ту ночь он находился на съемной хате, когда туда завалился его знакомый — самый серьезный авторитет Тюмени Причина и его помощники. Они сорвались с ресторана, где устроили поножовщину, им требовалось срочно уходить из города.

— Давай ключи от твоей машины, — потребовал Причина. — Быстрее.

— Куда тебе ключи? На ногах еле стоишь, — возразил Саша Македонский.

И тогда вся попробовавшая в тот вечер человеческой крови стая набросилась на него. Избить, унизить, изувечить, уничтожить — они хотели этого. Завалил Саша их всех.

И подался в стольный город Москву. Что делал — до конца не узнает никто. Его стараниями переселились в мир иной Глобус, Калина, Бубон.

Говорили, что Салоников работал под солнцевскими, под курганскими, якобы считался их человеком. Это было не совсем так. Салоников работал только на себя. Он выполнял отдельные заказы. Менял одну квартиру за другой. Не зависел ни от кого. И являл собой пример, как одинокий волк способен держать в напряжении весь лес — огромное преступное воровское сообщество. На нем продолжали висеть приговоры воровских сходок, а он плевал на всех — ходил где хотел и валил кого хотел. И боялись его все как огня. И становилось понятно, что не такая уж и всесильная она, ее величество мафия, что жестокий и умный головорез может вить веревки из самых крутых ее представителей.

На допросах Салоников держался отлично — уверенно, независимо, не сопливился, не вымаливал прощения, но и не хамил, не угрожал. Но когда с ним говорил Аверин, на миг расслабился, на лице появилась печать обреченности. С Авериным у него вообще установился какой-то близкий психологический контакт, сложились доверительные отношения, и оперативник не раз ловил себя на том, что жалеет киллера, пытается его если и не оправдать, то хотя бы понять.

Салоников был ростом где-то сто шестьдесят пять, но очень плотный, крепкий, в прекрасной физической форме, на поддержание которой тратил немало времени и сил, даже находясь в следственном изоляторе.

— А знаешь, я ведь хорошим ментом был, — грустно произнес Салоников. — И работа мне нравилась. Ни ворья, ни хулиганов не боялся. Один на задержания ходил. И начальству в рот не смотрел. Может, призвание это мое… Что теперь, все в прошлом.

— Ты встал не на ту сторону, Саша.

— Но ничего теперь не изменишь. И жалко, что те менты на мне. Не хотел этого, но так получилось — или они, или я.

— А ведь знал, чем такая жизнь кончится.

— А меня это не пугало. Жил я взаймы. Осудили меня не по совести. Не было на мне того изнасилования, мне терять нечего и врать резона нет. Пока в милиции работал, нажил себе врагов. Как споткнулся, накинулись. Ты думаешь, мне восемь лет дали? Нет. Мне смертную казнь тогда дали. Меня в колонию для обычных уголовников — что это значило? Мент да еще по такой статье в колонии восемь лет не проживет. И когда меня опустить пытались, я знал, что никому не позволю этого. И что скорее всего умру. Отбился чудом. И после этого мне уже все равно стало. Считай, я умер, а это время смерть просто подождала. Зато пожил красиво, — скривился Салоников кисло.

— Красиво, — задумчиво произнес Аверин.

— А, мне все равно конец. Что ваши судьи вышак дадут. Что в тюрьме ничего не светит — вон сколько авторитетов на мне.

— Вспомни еще раз, как с Бубоном получилось.

— Бубон лидером бауманцев был. Правил ими неважно. Авторитет его падал. Курганцы решили поставить на группировку своих ребят — братьев Черновых. Те приехали в Москву на переговоры. Мне поручили их сопровождать на стрелку с Бубоном… Эх, братья неплохие парни были, но провинция, не знали, что такое с московскими волками жить. Я на хате оставался, а они без меня на улицу поперли. Меня будто что-то дернуло. Почуял неладное. Выскочил на лестничную клетку. А тут автоматные очереди. Братья до первого этажа доехали, двери лифта раскрылись, их там встретили — свинца не жалели. Курганские решили Бубона за такие дела в распыл. Я взялся — дело чести. На корте его и завалили. Просчитал-то я как четко все.

— Куда уж лучше.

— Умею. Компьютер, — Салоников похлопал себя ладонью по лбу.

— А Отари — не твоя работа? — спросил Аверин, зная, что минуты, когда человек приоткрывается, надо ловить. Иногда в такие моменты люди говорят то, чего не сказали бы никогда.

— Отари? — улыбнулся Салоников. — Нет. Не моя. Мне того, что есть хватит. Не то что я боюсь — хуже уже не будет. Но мне чужой славы не надо.

И Аверин поверил ему. Почерк убийцы Квадраташвили чем-то напоминал почерк Салоникова, но Аверину казалось, что там действовал профессионал гораздо более высокого уровня.

Между тем дело по убийству Отари Квадраташвили, которое продлевалось несколько раз, наконец приостановили за нерозыском лица, совершившего преступление. Казалось, все следственные возможности для установления истины исчерпаны, отработано гигантское количество материала, выявлено и задержано несколько преступных групп. Старший важняк Мос-горпрокуратуры Нина Николаевна Камышова копала глубоко, но, как обычно, все начало буксовать там, где дело касалось больших денег. По поводу предоставления Отари льгот, откуда дул ветер и кто к этому причастен — так и не удалось получить более-менее вразумительных ответов.