– А Лехнович?

– С той поры, кажется, он стал отзываться о своем учителе только в превосходной степени. Впрочем, должен сказать, что все это я слышал из третьих уст, поскольку как раз в то время Лехнович бегал от меня как черт от ладана. Хотя с полной ответственностью могу подтвердить, что в доме Войцеховских в субботу доцент буквально засыпал профессора комплиментами и всяческими похвалами.

– Кстати, опять об этом вечере. Что вы могли бы еще добавить по поводу случившегося в тот день?

– Ну что? Вполне понятно, всем собравшимся тогда у профессора хотелось хотя бы из уважения к хозяину избежать огласки этой истории. Старания в этом направлении доктора Ясенчака зашли, пожалуй, слишком далеко. Но я отнюдь не хочу этим сказать, что считаю его виновником преступления.

– А скажите мне откровенно, профессор, не были ли у вас с самого начала сомнения по поводу смерти доцента?

Бадович с минуту колебался.

– Поскольку я не терпел Лехновича, то, признаюсь, поначалу с чувством даже некоторою удовлетворения подумал: «Наконец-то черт его прибрал». А когда столь известный кардиолог, как Ясенчак, констатировал смерть от сердечного приступа, я был очень далек от сомнений в верности диагноза.

– А на какою цвета салфетке стоял ваш бокал?

– На фиолетовой. Хорошо помню, что такого же цвета была салфетка и у жены адвоката.

– И вы их не путали?

– Нет. Я пил коньяк, а она – ликер, по цвету похожий на денатурат и пахнущий фиалками. Притом ее рюмка была совсем другой формы.

– Скажите, в химических лабораториях трудно достать цианистый калий?

– Ну что вы! Вопреки мнению дилетантов, этот яд имеет довольно широкое применение в фармакологии, кожевенном деле и в других отраслях. Есть он и в наших лабораториях. Хранится в специальных закрытых на ключ шкафах. Всегда строго учитывается, кто, сколько и с какой целью его получает. Вы легко, например, можете убедиться, что лично я по крайней мере в течение года в своих работах не использовал этого соединения.

– Мы все, конечно, проверим. Это наша обязанность.

– Ничего не имею против. Но если речь идет о смерти Лехновича, нет нужды искать цианистый калий в Силезии. Он преспокойно стоит в домашней лаборатории профессора Войцеховского в подвале его дома.

– Вы видели там цианистый калий?

– Конечно. Профессор показывал нам свою лабораторию. Вход в нее из холла по лестнице вниз. На одной стене там висит предупредительная табличка:

и в шкафчике рядом – целый набор склянок. На одной из них я сам видел написанную от руки этикетку:

а в скобках

Содержащегося в ней порошка вполне хватило бы отравить половину населения Катовиц.

– Шкафчик был заперт?

– 'Не знаю – не проверял.

– В течение вечера кто-нибудь заходил в лабораторию?

– Да, и притом не раз, и многие. Дело в том, что в лаборатории стоит мощная холодильная установка. В отличие от обычного холодильника она образовывает лед в несколько раз быстрее, и Войцеховские используют ее для приготовления пищевого льда. За ним в течение вечера несколько раз спускались и сам профессор, и его жена. Приносили лед Лехнович и, по-моему, доктор Ясенчак. В лабораторию можно незаметно спуститься и без всякого предлога, сделав вид, будто вышел в туалет или в ванную комнату. Никто ведь друг за другом не следил.

– Ну да, понятно.

– В этой связи еще одна деталь, – продолжал Бадович. – За ужином адвокат Потурицкий с увлечением рассказывал о недавно приобретенных им редких экземплярах бабочек, пополнивших его коллекцию – одну из лучших, как он уверял, частных коллекций в Польше. Бабочки – его хобби. А надо вам знать – энтомологи широко пользуются цианистым калием для умерщвления насекомых. Не думаю, что получить цианистый калий и для врача составляет особые трудности. Ведь основы химии преподаются во всех медицинских институтах, а изготовление этого соединения даже в домашних условиях – дело довольно простое. Тем более что различные соли калия можно купить в любой аптеке, был бы рецепт. Говорю все это для того, чтобы вы, полковник, не заблуждались, подозревая в преступлении только химиков. Даже не спускаясь в лабораторию Войцеховского, практически любой из его гостей мог принести с собой этот яд.

– Но как вы думаете, кто все-таки совершил преступление?

– Изобличение преступника – ваша прерогатива. И я лично желаю вам в этом преуспеть, хотя, как уже говорил, этой смерти не оплакиваю. Что касается меня, то я рассказал вам все, что знал. Если это поможет, буду рад.

Полковник Немирох поблагодарил профессора за «искренние на этот раз» показания и предложил ему подписать протокол. Бадович долго и внимательно читал машинописный текст, отпечатанный Межеевским, в нескольких местах попросил внести поправки и только потом поставил на документе свою подпись.

– И как долго мне придется еще оставаться в Варшаве? – поинтересовался он.

– Теперь это уже ваше дело, можете только до ближайшего поезда, идущего в Катовицы. Если вы нам понадобитесь, мы вас найдем. Правда, в случае отъезда куда-нибудь на длительный период прошу нас уведомить и сообщить свой новый адрес.

– Я никуда пока не собираюсь. – Бадович попрощался и вышел из кабинета.

– Чем дальше в лес, тем больше дров, – рассмеялся поручик, – с каждым допросом подозреваемых становится все больше. Поначалу мы Бадовича исключали, но теперь выясняется, что и у него имелись основания свести счеты с Лехновичем.

– Да, действительно, все, что мы узнаем о людях, собравшихся в прошлую субботу у Войцеховских, придает делу новую окраску, – согласился Немирох, – по-иному высвечивает и саму жертву, и игроков в бридж, но по-прежнему нет ответа на главный вопрос: кто и зачем?

– Для меня лично на сегодняшний день вызывает наибольшие подозрения доктор Ясенчак.

– Почему? – полюбопытствовал полковник. – Не оттого ли, что он пытался замять дело? Но, возможно, любой из нас на его месте поступил бы так же.

– Да нет, дело не в этом. Как-никак у него был не один, а два серьезных повода свести счеты с Лехновичем. Первый – скандальная история с судебным процессом, и второй – ревность. Не исключено, что жена Ясенчака сохранила какие-то чувства к бывшему мужу. Не зря же она на похоронах тайком смахивала платочком слезы. Даже наши ребята это заметили. На кладбище никто не был так убит горем, как пани Кристина.

Пани Кристина Ясенчак в противоположность Мариоле Бовери явилась в управление на пятнадцать минут раньше назначенного времени и казалась явно испуганной. Она молча села на указанный ей стул и отвечала на вопросы так тихо, что поручик Межеевский то и дело вынужден был их повторять:

– Имя и фамилия?

– Кристина Ясенчак.

– Девичья фамилия?

– Ковальская.

– Год рождения?

– Седьмое сентября тысяча девятьсот тридцать пятого года.

– Место рождения?

– Седльцы.

– Образование?

– Инженер, магистр химии.

– Место работы?

– Промкооператив «Соболь».

– Это скорняжное предприятие?

– Нет, кожевенное. У нас дубят ценные шкурки. Норку, лису, нутрию…

– Сколько у вас детей?

– Двое: сын и дочь.

– Кто их отец?

– Как вы смеете! – Лицо пани Ясенчак покрылось красными пятнами.

– Я спрашиваю об этом, поскольку вы продолжаете скрывать от нас, что доктор Ясенчак не первый ваш муж. А дети могут быть от разных браков.

– До этого я была замужем за Станиславом Лехновичем. От него у меня не было детей. Если вы имеете в виду судебный процесс о непризнании Ясенчака отцом моего ребенка, то это мерзкая инсинуация Лехновича, который любым способом стремился нам досадить.

– Прежде вы работали в больнице? Кем?

– Я была медицинской сестрой.

– Как вы стали химиком?

– После школы мне не удалось поступить в институт, и я окончила курсы медицинских сестер при обществе «Красного Креста». Затем училась на химическом факультете Политехнического института. После развода с Лехновичем – я была тогда на третьем курсе – осталась без всяких средств к существованию, поскольку благодаря стараниям моего бывшего супруга меня лишили стипендии. Пришлось прервать учебу и пойти работать в больницу на прежнюю должность. Позже, выйдя замуж за Ясенчака, я вернулась в институт и закончила химический факультет.