Отец ее, старый судоремонтный рабочий Александр Стругов, мечтал видеть единственную свою дочь капитаном парохода, мать — врачом. Старики до ожесточения спорили о будущем дочери.

— При ее росте ты только представь нашу Верушу на капитанском мостике большого, белого, как лебедь, пассажирского парохода! «Отдай чаа-алки-и-и!» — Старик рупором складывал у рта руки и басом командовал: — «Носо-о-ву-у-ю-у отда-а-ай!» Вся наша струговская порода у судов, на воде выросла.

— И где это видано, — возражала мать, — чтоб образованная, красивая девушка в капитанах ходила! Чего доброго, еще и косы обрезать заставят и фуражку на голову нахлобучат… Нет и нет! То ли дело, войдет она в белом накрахмаленном халатике, в белой, чуть подсиненной косыночке, с кожаным чемоданчиком в дом. «А где у вас тут больной?» — «Проходите, товарищ доктор». — «Пожалуйте, товарищ доктор!..»

Но Вера стала агрономом.

В разговорах с Андреем ей не приходилось скрывать свои заветные мысли: каким-то тайным чувством она всегда верно угадывала, как он охотно отзывается на все, связанное с работой. А говорили они почти всегда только о работе. И в этом не было никакой искусственности. Говорить о семенах, об удобрениях, о почвах и их обработке было для нее такой же потребностью, как для музыкантов говорить о музыке, для литераторов — о книгах.

Встречались они довольно часто. И хотя говорили почти всегда только о работе, дома Вера вспоминала каждое слово, сказанное «им».

Еще недавно Валю Теряеву Вера считала и веселой и остроумной, а теперь она совсем не слушала ее болтовни: подруга казалась ординарной, скучной.

Однажды Валя, заглянув в окно, пошутила:

— Верка, к нам Андрей идет!

Вера вздрогнула и, побледнев, выбежала на улицу. Долго она стояла на холодном ветру, ждала. «Я с ума схожу», — думала она, стыдясь возвращаться в комнату.

Как-то Андрей попытался заговорить с Верой о последней из нашумевших книг, но попытка его оказалась неудачной: она даже и не слыхала об этой книге.

— Как можно, ну как можно не следить! — невольно вырвалось у него.

Вера густо покраснела, а Андрей замкнулся и уже больше не начинал разговора о книгах.

Узнав о том, что Андрей любит художественную литературу, Вера тоже стала брать книги в библиотеке и внимательно читать их, стараясь, как и он, о каждом из прочитанных произведений составить собственное мнение, хотя бы оно и шло вразрез с мнением Вали и ее подруг-учительниц. Вера не раз убеждалась, что девушки не имеют своего суждения о книгах, а повторяют вычитанное из газет. Ей это было так же противно, как щеголять в чужом, не по фигуре сшитом платье.

Еще в первые дни, поймав ироническую улыбку Андрея, Вера спрятала свой зеленый джемпер. Ей хотелось делать только то, что нравится ему.

Заметив, что Андрей прямо и резко высказывает свои мысли людям в глаза, Вера решила поступать так же. Как-то, выслушав восторженную тираду о музыке, она сказала:

— Твоя болтовня о музыке — поза. Музыку ты не чувствуешь и не любишь. Твои любимые пластинки, все эти сладкие романсы, еще не музыка!

Как и Андрей, Вера незаметно для себя в разговорах с трактористами и колхозниками стала часто повторять любимую его фразу: «Трудно сделать только то, что мы не хотим сделать».

Они возвращались с проверки зяблевой вспашки. Андрей ехал молча и вдруг оживленно заговорил:

— Я перечитал все статьи Мальцева. И мне стыдно… — Андрей взглянул Вере прямо в глаза. — Мне очень стыдно того, что я тогда нагородил вам о Мальцеве… Не доверять тому, что доказано практикой, нельзя. Я… просто болтал тогда о нем с чужих слов: в министерстве так его поносили… Нынче мы уже запоздали, а с будущего года я обязательно, обязательно добьюсь разрешения на опыты по безотвальной пахоте… Я уже написал ему письмо…

Вера старалась скрыть свою радость и не могла.

Ехали по давно убранным полям, а ни на одном из них стерня не была взлущена, Андрей замолчал, лицо его нахмурилось, и Вера поняла: рассердился, что поля не взлущены сразу после уборки.

— Казалось бы, такая азбучная истина, — заговорил Андрей с раздражением, — а потом сами же плачут: «Сорняки задавили!»

Пытаясь отвлечь его, Вера завела речь о любимейшем его ученом, Тимирязеве, о котором Андрей всегда говорил охотно и как-то особенно радостно.

— Я вчера снова перечитывала главу Климента Аркадьевича о росте. Помните, Андрей Никодимович, как она начинается? Я дословно помню: «В поэтических сказаниях некоторых народов Севера богам и вещим людям приписывается способность не только видеть, даже чутким ухом «слышать травы прозябание»…

Расчет Веры оправдался: Андрей быстро повернулся к ней и заговорил с увлечением:

— Меня больше всего потрясают четвертая и пятая главы — о корне и листе растения…

В эту минуту спокойный буланый меринок Андрея неожиданно подпрыгнул и рванул в сторону так, что чуть не сбил с ног горячего, норовистого Курагая. Андрей вылетел из седла на скользкую, глинистую, усыпанную мелкими камнями тропинку крутого спуска. Правая его нога застряла в стремени.

Под крутиком шумела речка Бобровка, вздувшаяся после осенних дождей; она сорвала мост, и на его месте зиял провал с кипящей меж валунов водой. Вскидывая задними ногами, маштак волочил Андрея к провалу.

Вера спрыгнула с Курагая и повисла на поводу взбесившегося буланого конька. Мгновение ей казалось, что она вместе с волочащимся в стремени Андреем и храпящим маштаком скатится в пролом. Но вот ноги ее уперлись во что-то твердое, и она, напрягая все силы, почувствовала, что удерживает на своей груди непомерную тяжесть.

Близость провала Вера ощутила только тогда, когда ей удалось повернуть скользящего с крутика коня на отвороток к броду и когда она высвободила из стремени ногу Андрея. Остальное происходило словно во сне. Как промывала Андрею раны и, разорвав косынку, бинтовала ему голову, Вера плохо помнит.

Доставить раненого ей помогли возвращавшиеся по той же тропинке с колхозной пасеки два старика. С трудом усадив Андрея на лошадь, пасечники хотели везти его в больницу, но он неожиданно запротестовал и успокоился, только когда Вера сказала:

— Хорошо, хорошо… — Вере хотелось добавить «милый», но она сдержалась. — Я повезу тебя домой.

У пойманного буланого меринка обнаружили несколько ран под брюхом: оказывается, конь наступил на конец колючей боярышниковой ветки, и она, спружинив, ударила маштака по животу.

— Бывает, что и до кишок распарывает таким случаем. В рубашке, видать, родилась, дочка, уберегла мужа. На эдаком крутике в таком разе только бы мокренько осталось, — сказал старый пасечник.

Она ничего не ответила старику, лишь опасливо покосилась на Андрея. Но тот, казалось, ничего не слышал.

В сумерках добрались до МТС. Всю дорогу Вера поддерживала ослабевшего Андрея, ощущая под своей рукой каждое движение его сильного, горячего тела. Старики помогли Вере снять больного с седла и ввести в комнату. Она готова была ухаживать за ним, кажется, всю жизнь, но приехала врач Софья Марковна. Опытная женщина лишь только взглянула в глаза Веры — и поняла все.

Присланного вместо пьяницы Шпанова нового главного инженера, курносого белокурого Игоря Огурцова, все мастера ремонтной мастерской, точно сговорившись, стали звать «Огурцом». В его «зелености», в наивной доверчивости, в манере лихо носить шапчонку — во всем его облике было что-то задорное, как у молодого петушка. И, как петушок, он часто срывался с голоса.

Уж очень он был молод не только годами, а и сердцем и характером, обидно неустойчив: быстро соглашался с чужим мнением, если только оно было высказано авторитетным тоном. За всякое дело Игорь брался, не обдумав его как следует, но с неизменным жаром.

— Мигом! Эт-то мы мигом! — говорил он обычно. И только много позже убеждался, что дело, за которое так легко брался, «мигом» сделать нельзя. И когда ему намекали на это, он смущенно краснел и забавно, по-ребячьи шмыгал носом.