Опережая весну, невысоко над землей, вторым ярусом зловеще-черных туч, с криком летели грачи. Под облаками, пересекая мир с юга на север, с хрустальным звоном неслись первые табуны лебедей. Голые, продрогшие за зиму березы и осины в предчувствии близкого тепла и солнца медленно оживали, покрывались весенним глянцем. В безлюдных еще полях кое-где белел снег. Местами до горизонта поля были залиты талой водой, и лишь дымились горбатые гривы да древние могильные курганы, точно в черной их глубине горели жертвенные костры.

Иванов смотрел на все это, но красота алтайской природы его не трогала. «Потомственный москвич» «не любил никакой другой природы, кроме прославленных курортов. А какие же в Сибири курорты?!

Вдруг в глазах администратора запрыгали веселые огоньки, а толстые мягкие губы растянулись в насмешливой улыбке. Он вспомнил: залитая светом люстр, сверкающая золотом церковь и Неточка в венчальном наряде (хлопотливый толстяк разыскал этот наряд в театральном реквизите местной оперетты). «Напрокат? В церковь?» — удивился костюмер. Но Иван Иванов уговорил его «не шуметь». Церковный хор, содрогая своды, торжественно пел: «Гряди, гряди, голубица!» Опустив глаза, с застенчивой полуулыбкой, с букетом белых роз в руках (цветы Иван Иванович заказал своему другу в Москве, и их оттуда доставили самолетом) шла Неточка к венцу.

Да, ничего не скажешь, спектакль вышел на славу. Веселый толстяк вспомнил жениха — красивого молодого цыгана из театра «Ромен». Неточка влюбилась в него «до безумия», как говорила она, и захотела непременно обвенчаться. Иван Иванович пробовал отговорить свою повелительницу («Венчанье повредит карьере!»), но ничего не помогло.

…И вот хор поет «Гряди, голубица», а Неточка, натурально разыгрывая роль невинной невесты, не идет — плывет, как белая лебедь, в венчальном своем платье… Свадебный пир длился семь дней.

«Семь дней пили, три дня жили, месяц разводились…» Иван Иванов не смог удержаться и громко захохотал при воспоминании об этой эстрадной «хохме» собственного сочинения. Сколько стоило трудов и ему и Неточке сохранить в тайне эту злополучную свадьбу!

— Семь дней пили, три дня жили, месяц разводились, — вслух сказал толстяк и, колыхаясь всем жирным телом, опять громко расхохотался.

— Что такое? — Неточка взглянула на него с удивлением.

— Я вспомнил нашу свадьбу в Свердловске, — продолжая смеяться, пояснил Иван Иванов.

— Идиот! — выругалась Неточка, но тоже засмеялась.

— Гению все дозволено. Ты же Шаляпин в юбке! — полушутливо сказал льстивый толстяк, хотя Неточка и без него была убеждена, что она «гений» и что ей все дозволено.

…Из тумана, откуда-то с середины реки, показался пляшущий на сильной весенней волне паром. Задремавший шофер встряхнулся.

— Ну, катит наш крейсер, теперь как по воздуху перелетим.

…Газик остановился у недавно собранного, пахнущего смолой стандартного дома общежития, где были комнаты для приезжающих в Войковскую МТС.

— Приехали! — торжественно сказал Лихарев и распахнул дверцу автомобиля.

Опираясь на руку администратора, Неточка легко выпрыгнула из машины. Шофер подхватил два огромных чемодана. Гостей окружила стайка ребят. Они с любопытством рассматривали необычных приезжих. Коротконогий, толстый человек в мягкой шляпе, в «нерусском» клетчатом плаще казался им необыкновенно смешным.

Странной показалась и тоненькая девушка в светло-сером пальто и в таких же серых туфлях, с маленькой шляпкой на золотистых кудрях.

От Васьки Лихарева ребята узнали, что это артисты из Москвы. Мальчишка в женских ботинках опасливо подошел к Ивану Иванову и спросил:

— Дяденька, а концерт сегодня?

— Сегодня, — ответила за администратора Неточка. При виде даже этой «публики» лицо ее приняло выражение беспечной веселости.

Вошли в небеленую, не обжитую еще комнату. Шофер поставил чемоданы в угол и сказал:

— Приятно отдыхать с дороги! Повариха вам принесет молоко и яйца — кушайте… Начальство наше в бригадах и в колхозах, вернется в эмтээс толичко к вечеру. До свиданьица! — Лихарев сорвал замызганную кепку, помахал ею и вышел.

Неточка остановилась посреди комнаты, сведя тонкие черные брови и опустив глаза. Узкой маленькой рукой, затянутой в замшевую перчатку, она нервно открывала и закрывала замок дорожной, перекинутой через плечо сумочки.

«И здесь не встретил! Увлекся какой-нибудь ударницей…»

Лицо и вся поза Неточки выражали такой упадок духа, что Иван Иванов сразу же решился: «Пора». Он подошел к своей повелительнице с осторожностью любящей няньки и стал ее раздевать. Еле касаясь волос, снял с головы шляпку, с плеч — сумку, с холодных, несопротивлявшихся рук — перчатки, потом так же осторожно снял пальто.

Делал он все это молча и бесшумно, сохраняя на некрасивом своем лице умиротворенную кротость. При этом живые умные глаза светились искренним сочувствием. Раздев и усадив Неточку, Иван Иванов раскрыл один из чемоданов и достал для певицы атласную пижаму и атласные же туфельки-шлепанцы.

— Не надо хмуриться, веселинка моя! — ласково мурлыкал толстяк.

Неточка, уткнув голову в мягкий его живот, давясь слезами, спросила:

— Иванчик! Почему он меня не встретил?

— Ай, ну его, дрянь, мальчишка, — ворчливо, как бабка любимой внучке, сказал Иван Иванов. — И кроме того, он агроном… В поле. Это ж тебе не что-нибудь, а целинно-залежные земли!..

Уверенный тон Ивана Иванова и заботливая его возня успокоили Неточку. Встретив смеющийся взгляд ее синих глаз, заботливый администратор проговорил улыбаясь:

— Вот и развеселилась, моя снегурочка! Отдохни от мерзкой дороги, а я переоденусь и займусь завтраком.

Несмотря на тучность, Иван Иванов двигался очень быстро: в одну минуту он сменил дорожный костюм на желто-зеленую пижаму (у толстяка было пристрастие к ярким цветам), накинул на плечи шотландский плащ и поспешил к выходу. Квадратный, он напоминал пестрый тюк, до отказа набитый чем-то мягким.

На кухне Иван Иванов околдовал своим галантерейным обхождением повариху Марфу Дормидонтовну. Он с таким отеческим беспокойством сокрушался о здоровье «райской птички», которая «вот уже два дня ничего не ела», с таким ужасом передавал все неудобства тяжелого пути и так отчаянно и ловко врал о гастролях по Европе и о мечтах «райской птички» выступить перед тружениками целинных земель, что даже равнодушную ко всему Марфу Дормидонтовну разобрало любопытство: она заторопилась с ужином, чтобы не опоздать на концерт.

Рассказывая, Иван Иванов успел выспросить у простодушной женщины все, что нужно, о руководителях МТС и, вернувшись к Неточке, зачастил:

— Сейчас, детка, все будет! И сливочки, и гоголь-моголь… Покушаешь, и я приведу к тебе твоего агронома.

Втайне он считал, что только приторной нежностью и еще своей исключительной практической сметкой он и мог держать в плену «талантливейшую, бескорыстнейшую» молодую актрису. К щедрым же дарам «восходящей звезды» он относил и ее царственное дозволение ему, немолодому, толстому и некрасивому, любить ее.

…Иван Петрович протиснулся в дверь, снял шляпу и одним взглядом окинул комнату. «Коттедж не из роскошных. Ни кровати, ни дивана… Голытьба!»

У стола сидели молодой человек и девушка.

— Я имею удовольствие видеть Андрея Никодимовича Корнева? — чуть склонив голову, со сладкой улыбочкой спросил Иван Иванов. Глаза его, казалось, впитывали и удивление девушки, своеобразную красоту которой он успел отметить, и недоумение на обветревшем, с разлетистыми черными бровями лице молодого человека.

— В чем дело? — спросил Андрей с досадой: Вера приехала из колхоза всего на два дня.

Девушка поднялась и сказала:

— Садитесь, пожалуйста. У нас только два стула, и если кто придет, то и усадить некуда, — а сама прислонилась к подоконнику.

— Я администратор Иван Иванов, из Москвы… Концертное бюро, в порядке шефства, посылает свои лучшие артистические силы для организации концертов на целинных землях… В наши планы входит и ваша эмтээс…