У засыпанного еще вчера снегом культиватора гудел старый, черный, чиненый-перечиненный трактор. Три женщины прицепляли к крюку трактора-инвалида агрегат из культиватора и борон. На полосе было еще очень сыро, но им не терпелось. Агроном подошел к весело переговаривающимся колхозникам.

— Теперь только сей не робей, будут у Маланьи с маслом оладьи, — сказала одна из женщин.

Трактор местами пробуксовывал, натужно фыркал и, как старый мерин в гору, тянул агрегат по полосе на первой скорости. На его след неизвестно откуда тотчас же слетались синицы. Разные. И песочно-голубоватые с черным подзобком и яично-желтые, как канарейки. Живым радужным шлейфом они перелетали вслед за агрегатом и что-то быстро склевывали со взрыхленной, жирной, угольно-черной земли.

Под шпорами высоких, облепленных грязью колес пролегали глубокие канавы. Женщины заботливо очищали зубья борон от полынной ветоши и колючих кустов прошлогоднего катуна, стаскивали все это в кучи, сжигали, а пепел разбрасывали по полосе. Наблюдая их работу, Андрей думал: «Какие люди! Какие замечательные люди! И это из самого отстающего колхоза! Да ведь с такими людьми, при умелой обработке наших земель, — весь земной шар хлебом засыпать можно!..»

Андрей заспешил к стогектарке пшеницы, посеянной «в первую горсть», как говорили деды. Земля, пробитая ростками, изумрудно зеленела под солнцем. Не отрываясь, смотрел он на эти первые долгожданные всходы. Зоркий его глаз все дальше и дальше охватывал низкие еще, но уже победно торчащие ростки над черными полями, и молодому агроному, нетерпеливо дожидавшемуся «своих первых всходов», казалось, что они веселым зеленым пожаром все шире и шире разливаются по родной его земле. Что безбрежный их разлив, убежавший к самому горизонту, заполнив собою все на земле, ликующим зеленым флагом уже поднялся в небо, трепещет над раскинувшимися в степи деревнями, вселяет в сердца людей радостные надежды.

…Андрей чувствовал себя еще не совсем хорошо: быстро утомлялся. Страдал от головных болей и отсутствия аппетита, но думал лишь о том, что мало успевает сделать. Сразу же после выхода из больницы он получил анонимное письмо, написанное печатными буквами:

«Убирайся из эмтээса, пока жив. Не послушашси — убем. А любовь твою Верку пропустим чириз очередь — так и знай».

Андрей с трудом дождался утра, заседлал коня и поехал в бригаду Фунтикова.

Никанор Фунтиков когда-то был примечательной фигурой районного масштаба. Малограмотный практик-водитель, выбившийся в трактористы и комбайнеры из прицепщиков, когда еще только создавались первые МТС, вышел в соревновании в передовики. Фамилия Фунтикова замелькала даже в краевой газете.

С того и пошло.

Ему и новая машина, и двойной комплект запасных частей, и удобные рельефы, и чистые массивы хлебов для уборки. У Фунтикова больше и вспахано и скошено. Никанором Фунтиковым козыряли в докладах. Отблеск его славы падал и на руководителей района и на дирекцию. О создании для Фунтикова лучших условий в соревновании заботились все, начиная от секретаря райкома и кончая кладовщиком МТС. При такой практике рвач, гоняющийся за длинным рублем, сходил за передовика. В сущности, это была порочная практика, плодившая зазнаек и лгунов, обманывающих народ, государство. И Фунтиков зазнался, обнаглел. Главный агроном Корнев первый подмочил его репутацию штрафом за бракодельство. Новый директор МТС Боголепов, еще раньше знавший плутоватого «рябого Никанора», окончательно нарушил его душевное равновесие.

Фунтиков, и без того приверженный к бутылке, стал все чаще и чаще появляться в «мокром виде». «У народа глаз зорок, а ум догадлив. И хотя горазды трутни на плутни, а разгадали, вот он и хлещет от злости…» — говорил о Фунтикове Шукайло.

Бригада — в бригадира: каждый думает, как бы побольше «зашибить», половчей обвести агронома и председателя колхоза. Боголепов ввел в бригаду Фунтикова несколько москвичей в надежде, что они оздоровят обстановку, но положение не изменилось.

Фунтиковцы, как и бригада Маши Филяновой, работали на полях колхоза-миллионера «Знамя коммунизма». Массивы девушек и фунтиковцев разделяла широко разлившаяся в половодье река. Ни у Веры Струговой ни у взыскательного председателя колхоза Лойко заречные поля не под руками. Семена в отрезаемый половодьем полевой стан обычно забрасывались по дальнему объезду через мост. Редко кто заглядывал в эту бригаду, и Никанор Фунтиков чувствовал себя полным хозяином.

В горячку первых дней сева Вера, переправившись на рыбацкой лодчонке, побывала у Фунтикова, поругалась с ним, составила акт на плохое качество сева и больше туда не заглядывала: очень уж трудно было попасть в Заречье. Да и помнила она слова Боголепова: «Бригада Филяновой на виду у всей страны. За урожай на девичьих массивах ответ спросим с вас, Вера Александровна. Подведете, пеняйте на себя».

Лойко, готовый «вытрясти душу» из тракториста за каждый огрех, узнав от Струговой о неблагополучии на заречных массивах, рвал телефонные провода, грозился через все разливы добраться до «рябого пса» и успокоился лишь тогда, когда услышал, что в бригаду Фунтикова выехал главный агроном.

— Этот парень поставит ленивого храпоидола на место. Он его, рыжего лисовина, научит работать!

Павел Анатольевич Лойко с первой встречи проникся симпатией к Андрею Корневу. И Андрей ценил Лойко. Молодого агронома приятно поразило то, что в эту тяжелую зиму у Лойко сохранился весь скот. Дальновидный председатель осенью исполу выкосил все пустоши у соседей, выбрал и пустил в дело пожнивные остатки с полей. Соседи еще только собирались сажать лесные полосы, а у лойковцев деревья были уже — «глянешь — шапка с головы валится». Поэтому и снег у них зимою лежал на полях, как в закромах.

Из всего рачительный хозяин извлекал пользу. Особенно же богатели лойковцы на посевах подсолнечников.

— У него свой маслобойный завод. Кругом все сдают семечки по два рубля за килограмм, а он превращает семечки в масло и этот же килограмм в четыре рубля с полтиной вгоняет. У него каждая копеечка, как у гоголевского Костанжогло, рубль тащит.

И вот Андрей Корнев на самых дальних полях колхоза «Знамя коммунизма». Уже наметанный глаз агронома даже и весной отметил взыскательность Лойко. Поля у него нарезаны правильно, точно расчерчены рейсфедером. Ни бурьянов, ни межников. Границы стогектарок обсажены в несколько рядов высокими тополями, а в междурядьях — акацией. Сенокосные угодья тоже выглядели по-иному, нежели у нерадивых соседей: кочки срезаны, кустарники раскорчеваны.

В центре заречного массива, на живописном холме, большой стан, бригадный крытый ток, инвентарный сарай, амбары. Андрей было повернул к стану, но передумал и поехал к ближнему трактору с агрегатом сеялок. Но не проехал и сотни метров, как остановил коня и стал слушать… По звукам он пытался определить ритм работы бригады. «Как будто все нормально… Неужто Вера погорячилась и сгустила краски?» — думал он, вспоминая ее письмо в МТС.

…Андрею казалось, что он хорошо знает свой вспыльчивый характер, но сегодня вновь «сорвался с нарезов». Первая же засеянная по весновспашке стогектарка, которую он пересекал, настолько потрясла его, что он, не веря глазам, спрыгнул с коня и опустился на колени. Отборное, еще недавно золотисто-желтое, а теперь побуревшее от дождей и ветров зерно рядками лежало на поверхности почвы… Ведя коня в поводу, Андрей шел по засеянному полю и задыхался от возмущения. Всюду, куда хватал глаз, вправо и влево, виднелись рядки незаделанного зерна. «Ах, подлецы, ах, негодяи!»

Вскочив в седло, он обжег коня плетью и поскакал наперерез агрегату.

— Сс-то-ой! — закричал он еще издали.

Заметив всадника с нагайкой, немолодой тракторист Михаил Картузов остановил трактор и выскочил из кабинки. С тревогой окинув взглядом свой агрегат и, видимо, не обнаружив в нем никаких изъянов, он, приседая на затекших ногах, пошел навстречу скачущему главному агроному. А тот, на ходу спрыгнув с лошади, бежал к трактористу.