– Я хотел бы сказать вам одно слово, Роберт. Можно зайти?
Мы прошли через качающиеся створки дверей и поднялись ко мне в комнату; переступив через порог, он поставил на пол ящик, который до сих пор держал под мышкой, и присел на кончик стула. Вертя в натруженных умелых руках шапку, он смущенно смотрел на меня открытым, честным взглядом.
– Роб… я пришел просить у тебя прощения.
Ему стоило немалого труда выговорить это, зато ему сразу стало легче.
– На прошлой неделе мы были в Далнейрской больнице. Мы собрали на чердаке все игрушки Сима – жена надумала отвезти их больным детям. Потом мы долго беседовали с начальницей. И она по секрету все нам рассказала. Мне очень жаль, что я напрасно обвинил тебя тогда, Роберт. Сейчас я за это готов отрезать себе язык.
Я просто не знал, что сказать. Всякое проявление благодарности необычайно стесняло меня. Я был очень огорчен тем, что нашей дружбе с Дьюти пришел конец, и сейчас очень обрадовался, узнав, что недоразумение выяснилось. Я молча протянул ему руку. Он сжал ее, точно в тисках, и на его обветренном красном лице появилась улыбка.
– Значит, снова мир, дружище?
– Конечно, Алекс.
– И ты поедешь со мной на рыбалку осенью?
– Если возьмешь.
– Возьму, – веско произнес он. – Понимаешь, Роб, со временем все проходит.
Мы немного помолчали. Он потер руки и с любопытством оглядел комнату.
– Ты все еще занимаешься своей научной работой?
– Да.
– Вот и прекрасно. Помнишь, ты хотел получить пробы молока? Я принес их тебе.
Я подскочил, точно через меня пропустили электрический ток.
– У вас снова заболел скот?
Он кивнул.
– Тяжелая эпидемия?
– Очень, Роб. Пять наших коров перестали кормить телят, и, как мы ни старались их спасти, они подохли.
– И ты принес мне пробы их молока? – я весь напрягся от волнения.
– От всех пяти. В стерильной посуде. – Он кивнул на ящик, стоявший на полу. – В этом оцинкованном ящике.
Не в силах выразить свою признательность, я молча смотрел на него. До сих пор мне так не везло, что я с трудом мог поверить этому счастливому повороту судьбы.
– Алекс, – в избытке чувств воскликнул я, – ты и представить себе не можешь, что это для меня значит! Как раз то, что мне нужно…
– Это ведь не только одного тебя касается, – серьезно возразил он. – Должен тебе прямо сказать. Роб: эта штука здорово встревожила нас, фермеров. Во всех лучших стадах – падеж. Управляющий сказал, что, если ты хоть чем-то сумеешь нам помочь, он будет тебе очень благодарен.
– Я попытаюсь, Алекс, обещаю, что попытаюсь. – С минуту я помолчал, не в силах продолжать. – Если ты так просто не хотел со мной мириться… то ничего лучшего не мог бы придумать…
– Ну раз ты доволен, то и я доволен. – Он посмотрел на свои большие серебряные часы. – А теперь мне пора.
– Посиди еще, – принялся уговаривать я. – Я сейчас принесу чего-нибудь выпить.
На радостях я готов был отдать ему все, что имел.
– Нет, дружище… мне ведь надо поспеть на автобус, который отходит в шесть пятнадцать. – Он улыбнулся мне своей медлительной, спокойной улыбкой. – Я уже и так добрый час прождал тебя на улице.
Я сошел с ним вниз и, горячо поблагодарив его, распростился. Постояв у подъезда, пока его коренастая фигура не исчезла в темноте, я вернулся в гостиницу окрыленный надеждой.
Только я хотел было подняться к себе наверх и открыть ящик с дримовскими пробами, как вдруг в холле, в отведенном для меня отделении, увидел письмо. По почерку я сразу узнал, что письмо от Джин. Задыхаясь, я схватил его, одним духом взбежал по лестнице, запер дверь и дрожащими пальцами разорвал конверт.
«Дорогой Роберт!
Люк уезжал в Тайнкасл на целых три недели. Поэтому я только сейчас получила Ваше письмо и теперь не знаю, что отвечать. Не скрою: я искренне обрадовалась Вашей весточке – я очень соскучилась по Вас. Возможно, мне не следовало бы Вам это говорить. Возможно, вовсе не следовало писать Вам это письмо. Но у меня есть кое-какие новости, вот я и воспользуюсь ими как предлогом, чтобы написать Вам.
Я снова держала экзамены и, хотя допустила некоторые ошибки, рада сообщить Вам, что в общем сдала не так уж плохо. Профессор Кеннерли, как это ни странно, был очень мил. И вчера, после последнего устного экзамена, он отвел меня в сторону и сообщил, что я выдержала с отличием – по всем предметам. Счастливая случайность, конечно, но у меня точно гора с плеч свалилась!
Выпуск будет только в конце семестра, 31 июля, и я решила до тех пор прослушать курс по тропической медицине, который начинается на будущей неделе в Сандерсоновском институте. Лекции будут читаться с девяти утра, каждый день по часу.
Ваша Джин Лоу».
Выдержала… выдержала с отличием… и соскучилась по мне… очень соскучилась. Глаза мои заблестели, когда я читал эти строки: после стольких тягостных месяцев печального и безнадежного существования они были как бальзам для моего одинокого сердца. Моя жалкая комната словно преобразилась. Мне хотелось прыгать, смеяться, петь. Снова и снова перечитывал я эти слова, и от того, что писала их Джин, они казались мне такими прекрасными, такими бесконечно нежными… В них было скрытое томление, повергшее меня в экстаз и натолкнувшее вдруг на одну мысль, – кровь бросилась мне в голову, и я задрожал от сладостного волнения. Я взял листок почтовой бумаги, которого она еще так недавно касалась, и прижал его к губам.
4
Сандерсоновский институт находился на противоположном берегу реки, в довольно уединенной части города, между богадельней и старинной церковью святого Еноха. Это был тихий район, казавшийся пригородом благодаря саду на площади святого Еноха. Накануне вечером прошел дождь, теплый весенний дождь, и, когда я шагал по мощенному плитами тротуару Старой Джордж-стрит, в воздухе стоял запах набухающих почек и молодой травы. С реки потянуло теплым ветерком, и под его дыханием закачались зазеленевшие ветви высоких вязов, среди которых чирикали воробьи. И сразу холодные объятия зимы словно разжались, и от влажной земли, обнажившейся под солнцем, поднялся сладкий дурман, наполнивший меня тоской, невыразимым томлением – острым, как боль.
У богадельни стояла старуха цветочница со своим товаром. Я внезапно остановился и купил на шесть пенсов подснежников, высовывавших свои головки из корзины. Слишком застенчивый, чтобы нести их открыто, я завернул нежные цветы в носовой платок и положил их в карман. Когда я торопливо вошел во двор института и стал на страже у выхода из лекционного зала, старые часы на церкви святого Еноха, словно опьянев от носившихся в воздухе ароматов, весело пробили десять.
Через несколько минут из зала стали выходить студенты. Их было человек шесть, не больше. Последней с рассеянным видом вышла Джин. Она была в сером – цвет этот всегда очень шел к ней; на сильном ветру платье плотно облегало ее тоненькую фигурку, от чего она казалась еще стройнее. Губы ее были слегка приоткрыты. Руки в стареньких перчатках сжимали тетрадь. Добрые карие глаза опущены.
Неожиданно она подняла их, взгляды наши встретились, и, шагнув к ней, я взял обе ее руки в свои.
– Джин… наконец-то!
– Роберт!
Она произнесла мое имя смущенно, с запинкой, словно преодолевая угрызения совести. И тут же лицо ее просветлело, яркий румянец залил щеки. Мне хотелось крепко сжать ее в объятиях. Но я не посмел. И сказал хриплым голосом:
– Как чудесно, что мы снова встретились!
С минуту в приливе восторга мы, будто завороженные, смотрели друг другу в глаза, – говорить мы не могли. Позади нас на вязах чирикали воробьи, а где-то далеко, ниже по реке, лаяла собака. Наконец, с трудом переводя дух, я прошептал:
– И вы выдержали… с отличием… Поздравляю вас.
– Ну что ж тут особенного? – Она улыбнулась.
– Но это же великолепно. Если бы не мое пагубное вмешательство, вы бы и тогда сдали.