Ганнон прилёг и сразу же сомкнул глаза. Его разбудил крик:

— Господин! Господин!

Лицо мальчика выражало огорчение. Ганнон встревоженно поднял голову:

— Что случилось?

— Господин! — Мальчуган смотрел на него глазами, полными слёз. — Я не виноват. В задней стенке щита прогнила дощечка. Выпало вот это. — Гискон протянул белую пластинку.

Одна сторона этой костяной пластинки была гладкой, а на другой в две строки были нацарапаны какие-то значки. Под ними стояло по-гречески: «Атлантида». Эти знаки ни о чём не говорили Ганнону. Буквы ли это какого-то неизвестного письма или просто забавные рисунки? Ганнон разглядел человечков, животных и птиц. «А что означает слово «Атлантида»? Может быть, это женское имя или название какой-нибудь страны? Один Мидаклит может раскрыть смысл этого слова», — подумал Ганнон, накидывая на плечи плащ.

За столом сидит пожилой человек. Седые волосы ниспадают на высокий лоб. Человек настолько углублён в чтение, что не замечает вошедшего в комнату Ганнона.

Мидаклит — учитель Ганнона, и живёт он в Карфагене с того дня, как его родной город Милет был разрушен персами.[16] Он поселился в предместье, заселённом эллинскими купцами и ремесленниками. Бабушка Ганнона, родом из Мессаны,[17] хотела обучить внука языку своих отцов и пригласила Мидаклита к себе в дом. Гамилькар поддержал намерение своей матери. Ганнону запомнились его слова: «Эллины — наши враги и соперники. Ты должен знать язык врагов Карфагена». И Ганнон научился языку эллинов, как этого хотел отец. Более того: он полюбил этот красивый, звучный язык. После смерти бабушки Ганнон всё реже встречался с учителем, а с того времени, как вышел в море, не видел его ни разу.

В своём маленьком, наполовину вросшем в землю домике Мидаклит проводил время за египетскими, финикийскими, еврейскими свитками. Он не относился, подобно многим своим соотечественникам, презрительно ко всему неэллинскому. Он не называл египтян, карфагенян, евреев варварами. Мидаклит хорошо знал, что в то время, когда египтяне сооружали свои пирамиды и храмы, пользуясь законами геометрии, его собственные предки ещё были дикарями и, одетые в звериные шкуры, бродили по горам. Ему было известно, что задолго до Гомера жили вавилонские певцы, слагавшие гимны о богах и героях, и что ассирийцы умели определять солнечные затмения за четыреста лет до Фалеса,[18] а сидонянин Мох ещё до Троянской войны разработал учение об атомах. Он знал также и о том, что в то время как эллины верили сказкам, что Столбы Геракла — предел света, финикийцы вышли в океан. «Многому нужно поучиться у варваров», — любил повторять Мидаклит. Особенно понял он это здесь, в Карфагене.

— Над чем ты задумался, учитель? — послышалось вдруг.

Мидаклит обернулся.

— Это ты, Ганнон? — радостно воскликнул эллин, поднимаясь навстречу гостю. — Как я рад, что ты не забыл дорогу к моему дому!

— Я её найду и с закрытыми глазами, учитель, — улыбнулся Ганнон. — Это дорога моего детства, а тогда я был так счастлив!

— Я слышал о бедах, свалившихся на твои плечи. Пусть боги вдохнут в тебя мужество!

— Не будем об этом говорить. — Ганнон нахмурился. — Я принёс тебе одну вещь. Думаю, она тебя заинтересует. Вот! — и он протянул эллину табличку.

Мидаклит взял табличку, перевернул её, поднёс к глазам. Ганнон видел, как задрожали его руки, а кончики пальцев, державшие пластинку, побелели.

— Откуда она? — выдохнул эллин.

— Из этого щита. Выпала.

Эллин взял щит обеими руками, и на лице его появилось выражение восторга и удивления. Выставив вперёд правую руку, он стал читать нараспев:

— Твой любимый Гомер? — с улыбкой спросил Ганнон.

Он знал страстную любовь учителя к этому певцу и немного посмеивался над ней. Многое из того, что Ганнон слышал от Мидаклита о войнах и странствиях, описанных Гомером, казалось ему вымыслом, красивой сказкой, не более.

— Да, — отвечал эллин, — и щит, который ты мне принёс, может быть, столь же древен и знаменит, как доспехи, выкованные для Ахилла[19] и воспетые в «Илиаде». Только на этом щите изображены не сельские труды и не сечи, как на Ахилловом, а великий подвиг мореходов, впервые вышедших за Столбы Геракла.

— За Столбы Геракла? — воскликнул Ганнон. В голосе его прозвучало недоверие.

— За Столбы Геракла! — подтвердил эллин. — Или за Столбы Мелькарта, как называете их вы, карфагеняне. Видишь, сколь искусно древний художник изобразил две скалы, встающие из волн? Это и есть рубеж Внутреннего моря и Океана, обтекающего землю. Корабль плывёт на запад, дорогой солнца. Великое светило наполовину погружено в царство ночи.

— Но что это за люди? Чьё это судно? — опросил Ганнон, повернув щит к себе. — Смотри, как высока у него корма, а нос заканчивается раздвоенным тараном. Гребцов защищает верхняя палуба. А вот выступает руль, а не два кормовых весла, как у древних финикийских и египетских кораблей. Нет, это не финикийское судно! А между тем все знают, что мои предки первыми вышли в океан и основали на его берегах поселения в то время, когда твой Гомер помещал у Столбов великанов, держащих на спине небо, и рассказывал другие ещё более невероятные басни.

— Я плохо разбираюсь в кораблях, — сказал эллин. — Признаюсь тебе со стыдом, для меня они все похожи друг на друга. Но смотри, какой странный наряд у этой девы со змеями. Пеплос у неё до щиколоток, а груди обнажены. Это богиня. Но не финикийская. И не эллинская, — добавил он после некоторой паузы.

— Почему же ты думаешь, что это богиня?

— Видишь, она выше других людей. Змеи — это признак божественной власти. Наша богиня Афина часто изображается со змеями.

— На алтаре владычицы Тиннит тоже нарисованы змеи, — вспомнил Ганнон.

— Богиня указывает мореходам путь, — размышлял вслух эллин. — Но куда? Может быть, в Атлантиду? Ведь не случайно табличка с надписью спрятана в этом щите.

— Атлантида — это страна? — спросил Ганнон, присаживаясь на коврик. — Я ничего о ней не слышал. И ты мне о ней не рассказывал.

Эллин подошёл к столу и достал оттуда свиток, перевязанный синей тесьмой.

— Этот свиток, — начал Мидаклит, садясь рядом с Ганноном, — недавно попал в мои руки. Его написал греческий мудрец Солон.

— Не тот ли это Солон, который дал афинянам законы, а после отправился в добровольное изгнание?

— Да, это он, — подтвердил эллин. — У тебя хорошая память… Солон, — продолжал Мидаклит, — много путешествовал и однажды побывал в самой древней стране мира, в Египте. От жрецов прославленного храма богини Нэйт в Саисе Солон[20] узнал о существовании большого острова, расположенного к западу от Столбов Геракла, и записал всё, что ему рассказали египтяне. Остров этот, или, вернее, материк, был заселён мудрым и деятельным народом — атлантами. Ими управляли цари. Атланты, как и древние египтяне, перерезали свою страну каналами, и она расцвела, как весенний цветок. Они возвели прекрасные дворцы и храмы богу моря. На своих судах они совершали далёкие плавания. Не было на земле народа богаче и счастливее атлантов. Но однажды послышался страшный подземный гул. Земля под ногами атлантов разверзлась. Хлынули волны, и Атлантида исчезла в пучине океана.