«Разве не лучше въезжать в эту крепость так, как мы сейчас, — с добром и миром?» — укоризненно сказал князь Любомир Крабату, скакавшему бок о бок с ним.

Но Крабат возразил, как отрезал: «Посмотрим, как мы из нее выедем».

Улыбнулся старый князь: «Мой юный Ратибор…» Голос его потонул в звуках фанфар, возвещавших о прибытии гостей. Выпрямился в седле Любомир и торжественно въехал в гостеприимно распахнутые ворота.

Стража у ворот безоружна, безоружны и солдаты, усеявшие стены крепости; на всех лицах написано любопытство — может, и не слишком доброжелательное, но, во всяком случае, не враждебное. По двору крепости, вымощенному грубо отесанными камнями, навстречу гостям движется маркграф со своей свитой. Тридцать князей спешиваются, тридцать пажей отводят лошадей в стойла.

«Благородные господа! — приветствует гостей маркграф. — Нынче такой день, когда солнцу приятно сиять на небе». Новый рев фанфар.

«Прислушайтесь к звукам труб, взгляните на яркие стяги, — говорит маркграф после паузы. — Я рад видеть вас у себя, и радость моя чиста и не замутнена посторонними мыслями. Этот день грядущими поколениями будет праздноваться как день мира!» Маркграф вынул меч из ножен и вонзил его в землю между камнями. Все приближенные последовали его примеру и один за другим вонзили свои мечи в землю.

«Конец войне, наши ножны пусты! — торжественно возглашает маркграф. — Добро пожаловать, благородные друзья!»

А день и вправду на редкость ясный. Солнце заливает светом площадь, и все видят, как князь Любомир вынимает из ножен меч — а меч тяжел, пожалуй, слишком тяжел для старого человека. Но маркграф знает, как знают и остальные, что еще и года не прошло с того дня, когда князь Любомир этим мечом разрубил напополам одного из рыцарей маркграфа с лошадью вместе.

Может быть, когда-нибудь потом барды воспели бы этот меч в своих песнях, все может быть. Но старый князь Любомир своей рукой вонзил его острием в землю между камнями, которыми вымощен двор серой крепости, и, значит, бардам не о чем будет петь. И видит солнце, как тридцать князей безоружными вступают под своды празднично убранного зала.

Но браслета на правом запястье одного из князей солнце не видит. А браслет этот волшебный — с ним князь неуязвим для всех мечей, кроме меча маркграфа. Зато оно видит, как у подножия скалы приканчивают безоружную свиту — приканчивают как бы даже бесшумно, ведь трубачи на стенах крепости все еще трубят в свои фанфары. Парадный зал празднично убран, но пуст. Не видно здесь столов, уставленных яствами.

Маркграф ведет своих гостей во второй зал, стены которого затянуты черным.

«В честь этого дня, — говорит маркграф, обращаясь якобы к Любомиру, но без видимой нужды слегка повышая голос, — в честь этого дня я хочу сказать несколько слов: отныне между нами и вами воцарится мир на вечные времена!» Сказано это было не слишком громко, да и не слишком торжественно, скорее даже со смехом. А смеялся маркграф потому, что после его слов черные стены зала внезапно ощетинились обнаженными мечами, а за мечами из стен выступили рыцари в черном. И прежде чем князь Любомир успел крикнуть: «Отомсти за нас, Ратибор!» или хотя бы только: «Нас предали!» — он уже нем и разрублен надвое — голова тут, а туловище там.

Маркграф уже не смеется, но еще усмехается — он заметил, что последний из безоружных гостей вырвал меч из рук черного рыцаря, в тот же миг пронзил его грудь и в мгновение ока к двадцати девяти заколотым добавил с десяток черных трупов.

Теперь уже маркграфу совсем не до смеха — он видит, что мечи рыцарей отскакивают от этого человека. Значит, это Крабат. А собственный меч маркграфа далеко — торчит между булыжниками во дворе крепости. И маркграф издает волчий вой, видя, что Крабат распахивает дверь и, пробиваясь наружу, усеивает трупами парадный зал, заваливает телами ступени лестницы и мостит ими двор. Крабат прорвался к воротам крепости, обагренный чужою кровью, и те, кого он успел хотя бы царапнуть мечом, умерли раньше, чем он достиг берега. Он бросился вплавь — вода в реке закипела от летящих вслед за ним стрел. Вне себя от ярости маркграф велел принести арбалет и, вложив в него свой меч, выстрелил не целясь. Меч вонзился пловцу в бедро и окрасил воду кровью. Добрался Крабат до берега, выхватил меч маркграфа из раны и стянул ее края руками.

А кровь капает и капает на прибрежный песок. И вспомнил Крабат: «Земля пропитается нашей кровью».

Откуда ни возьмись — старик крестьянин. Приютил он Крабата на ночь да и спрашивает: «Как звать-то тебя?»

«Ратибор», — ответил Крабат. Теперь это имя ему по вкусу пришлось.

А из серой крепости на скале потекли черные реки крови.

Солнце взошло, и Маркус со всех ног бросился прочь из Черного Леса. Благополучно добравшись до дома, он увидел, что матушка его жива, старая липа тоже. Но точит и точит Маркуса мысль о Крабате — не верит он, что Черному Мельнику удалось одолеть его друга. Да и матушка наотрез отказалась достать из ларя белое траурное покрывало.

«Не будь его в живых, сердце мое перестало бы биться, — сказала она. — А ведь оно бьется».

Ждет Маркус возвращения Крабата, а сам боится — не явился бы вместо него мельник. Книгу из-под корней старой липы он выкопал и название ее прочел: Книга Знания и Колдовства.

Стал Маркус учиться Знанию. Никак оно ему не дается. Да и какой толк знать, что жизнь всему живому дает солнце, когда день за днем ждешь, что явится мельник, а с ним — смерть?

А вот колдовству научиться легче легкого. Черная магия — просто детская забава, коли у тебя в руках волшебный шнур мельника. Пускай только заявится, думает теперь Маркус, мы с ним еще померяемся силами! И Маркус решил учиться черной магии. Он пошел к соседу, недавно забившему свинью, и попросил дать ему несколько костей — якобы для супа.

Мельник превращал кости в крошечных поросят, вот и Маркус сделал их из костей — сразу целую дюжину. Выгнав поросят на пастбище, он лег на травку и принялся изучать книгу. А время от времени развлекался тем, что заставлял поросят маршировать на задних лапках: «Направо! Налево! Парадным шагом, марш!»

Из ивового прутика он вырезал дудочку, и розовые поросята заплясали под его музыку — цирк, да и только!

По ближней дороге пыль клубами — катит целая вереница богатых карет, и одна из них вся в золоте. Остановились кареты, и из раззолоченной донесся раскатистый смех: поросячий балет королю понравился. А значит, и балетмейстер пришелся бы очень ко двору при его дворе. Ведь жизнь королевская скучна до крайности, и королю приходится самому ломать голову и придумывать себе развлечения. А разве королю пристало все время ломать себе голову, чтобы только не умереть со скуки?

И король дал знак егерям: «Взять этого малого ко двору!»

Егеря схватили Маркуса, и министр двора объяснил деревенскому парню, что ему выпала высокая честь: стать шутом — или обершутом, это уж как повезет, — при особе его величества. А у Маркуса сразу же мысль мелькнула: не превратиться ли мне в песчинку? То — то король опешит! Вот смеху — то будет! Но тут он вспомнил про Черного Мельника и смекнул, что при королевском дворе тот его искать вряд ли додумается. А если и додумается, то вряд ли посмеет забрать к себе в батраки столь важную особу, как придворный шут. Такого еще не бывало.

«Согласен, — сказал Маркус министру двора и приказал своим поросяткам: — Галопом, домой, марш!»

Поросята пустились вскачь, а Маркус сел в последнюю карету, где ехали придворный повар, придворный пекарь, придворный портной и придворный цирюльник. Кареты с шумом понеслись по деревне, но Маркус пробормотал себе что-то под нос, и колесо у королевской кареты тотчас сломалось.

«Сейчас вернусь!» сбросил он на бегу и помчался домой.