Помнится, лет десять назад в «Московском комсомольце» Алла Борисовна Пугачева, которая с годами все работоспособнее, рассказала о таком случае. Долго досаждала ей одна из многочисленного племени «пугачевитянок» лет семнадцати-восемнадцати. Девчушке из провинции казалось, что у эстрадной звезды не жизнь, а рай. Прожила она в квартире своего кумира несколько дней – а Алла Борисовна всюду брала ее с собой, – увидела жизнь по строжайшему графику, бесчисленные репетиции, беседы с авторами, модельерами, когда теряли счет времени суток, – и так без выходных, без передышки. Кончилось тем, что юная провинциалка, приехавшая покорять Москву, поспешила на вокзал: «Да на фига мне такая жизнь! Я-то думала...»

Богатство – это труд. Америка потому и богата, что не знает остановок, не расслабляется, не довольствуется достигнутым, вся – в труде.

Говорят, деньги идут к деньгам, а богатство – к богатству. В нищем государстве больше непроизводительных расходов: недовольных объединяет инакомыслие, порожденное существующими порядками. Микроб неприятия можно ликвидировать двумя путями: обеспечить нормальный жизненный уровень или вводить в действие репрессивный механизм подавления. Цивилизованные страны пошли по первому пути, чему самое авторитетное подтверждение – малочисленность компартий. В СССР взросли поколения потомственных стукачей, службы КГБ разрослись до безразмерности. Оказывается, в органах собиралось, велось и регулярно пополнялось досье на каждого второго взрослого жителя: больше ста миллионов подозреваемых, больше ста миллионов папок с надписью «хранить вечно».

Сто миллионов папок, миллиарды подметных писем, доносов, рапортов – это только на настоящий момент. Система всеобщей подозрительности – ВРАГ НИКОГДА НЕ ДРЕМЛЕТ! – насаждалась с первых шагов ВЧК-ОГПУ, размножалась амебоподобно. Это сколько же стройматериалов выброшено на одни хранилища? Это сколько же иуд тянулось за сребрениками? Это каков же был штат, чтобы в образцовом порядке содержать все это «хозяйство»? Сколько же выжрал из бюджета этот ненасытный монстр, не знавший счета деньгам? Для него бюджет был наподобие бездонного колодца.

Кто только не грабил народ! Грабил ВПК, грабил КГБ. Грабили правители... Как же было народу не стать бедным, если грабеж стал составной частью государственной политики?

Только после восемьдесят пятого года резко пошли на убыль военные расходы. На мирные рельсы переводится масса предприятий ВПК. Сами нищие, мы перестали содержать прокоммунистические режимы и зарубежные компартии, бескорыстно помогать развивающимся странам. Мы резко сократили аппарат КГБ. Короче говоря, мы резко сократили непроизводительные расходы. Тем самым, не один миллион человек поставили перед необходимостью заняться производительным трудом, сменив квалификацию. А ведь число только освобожденных партработников превышало сто тысяч человек.

Бесценное время не тратится на партсобрания: согласно уставу партии партсобрания проводились раз в месяц – превратите это в человеко-часы. И не забудьте добавить комсомольские собрания – тридцать миллионов членов ВЛКСМ.

Не знаем, как в других городах, но в Москве в бытность Гришина на посту первого секретаря горкома проводились раз в месяц так называемые политдни: руководители всех рангов шли «в народ» для пропаганды «идей партии». В эти же «дни» с рабочих мест (и от станков!) снимались пропагандисты и агитаторы – шла политическая накачка народа, которому диктовали, что он должен думать по тому или иному поводу. Даже не верится: на предприятиях исчезли так называемые треугольники и четырехугольники, исчезли и парторганизации с правом контроля за деятельностью администрации. Приказали долго жить и существовавшие при парторганах «комиссии по выезду», обладавшие монопольным правом «пущать или не пущать» даже в страны соцсодружества.

Вспомните, сколько маеты было, чтобы съездить по турпутевке: характеристики, анкеты, месяцы хождений по бумажным мукам, когда сама поездка становилась не в радость. А служба ПОЧИНОВ:

«Семидесятилетию великого Октября – семьдесят ударных недель!», «Ни одного отстающего рядом!»...

Разлюбила милого,

Полюбила пьяного.

Чем я не ударница?

Чем я не Гаганова?

Если прикинуть, сколько же было мишуры, охочей до рабочей, трудовой копейки... Французские Людовики прославились мотовством, делали это не таясь. Мы же проматывали под самыми благовидными предлогами, топили печи ассигнациями. Зато светила надежда, что появятся унитазы из золота. Если бы о золотых унитазах возмечтал рядовой псих, диагноз ясен: леченье в условиях стационара. А у этого мечтателя был сан председателя Совета народных комиссаров. В его ведении был и пост главного психиатра страны. Многое, слишком многое, что творилось у нас в стране, требовало привлечения психиатров. И хорошо, что растет число наших единомышленников, полагающих, что богатство есть норма бытия. Только они способны в кратчайшие сроки обустроить жизнь, направить ее в русло достатка.

Любый нам обоим Юрий Никулин, которого нет надобности представлять читателю, считает, что «сейчас мы можем спасти нашу страну только двумя способами: реалистическим и фантастическим. Способ реалистический – это когда прилетит к нам тарелочка, выйдут оттуда инопланетяне, принесут товары, технологии, и все это будет работать. А фантастический способ – это заставить работать нас самих» («Семь дней», № 1,1992).

Мы и убеждены, что разделяющие нашу точку зрения выбирают самый фантастический, по Никулину, способ спасения: станут работать сами. Впрочем, что это мы?! Они уже давно именно этим и заняты. Их любимое слово не «Дай!», а «На!» Перелом к лучшему у нас наступит тогда, когда дающих будет куда больше, чем просящих.

Когда-то А. Блок написал: «Да, скифы мы...», точнее было бы – «Психи мы...»

Запад так и смотрит на нас, как на людей с урезанными потребностями. В пособие по психиатрии можно включать главу из воспоминаний всемирно известного певца Михаила Александровича, у которого была масса неприятностей только потому, что он хотел зарабатывать как можно больше, и потому его, лауреата Сталинской премии, вынудили эмигрировать:

«У меня была высшая категория для вокалистов. Пока Министерство культуры не ограничивало меня, я давал в месяц не менее пятнадцати концертов. Таким образом, мой средний заработок в течение многих лет достигал двух тысяч рублей в месяц.

В Министерстве культуры вопрос о регулировании заработка артистов ставился неоднократно. И вот на одном таком совещании министр культуры Фурцева стала возмущаться «алчностью и стяжательством» некоторых ведущих артистов.

– Вот передо мной список заработков наших мастеров, – говорила Екатерина Алексеевна. – Ну, посудите сами, товарищи, разве это не безобразие? Я, министр культуры СССР, получаю семьсот рублей в месяц, а Александрович зарабатывает свыше полутора тысяч! (Это было в шестидесятых годах. – Авт.).

В этот момент, воспользовавшись паузой, поднимается мой друг Смирнов-Сокольский и своим хриплым голосом восклицает:

– В том-то и дело, Екатерина Алексеевна, что вы получаете, а Александрович – зарабатывает!

Эта реплика буквально сразила оратора. Фурцева онемела. В какой-то мере шутка Смирнова-Сокольского затормозила наступление министерства на артистов – так называемых миллионеров. Но ненадолго.

Через некоторое время в Москонцерт был спущен приказ, запрещающий мне выступать более 10 раз в месяц. Несмотря на бурный протест областных филармоний, которые и при 15 концертах в месяц не могли удовлетворить на них спрос, решение осталось в силе.