Тот тут же подскочил к нему. Резо лежал на земле, руки его были сжаты на груди, словно он старался порвать рубашку, изо рта его шла какая-то пена, а сам он хрипел настолько неестественно, что все тут же поняли, что их пленник умирает.

— Что его, ранило? — не понял Семёнов.

— Да нет, он ещё до этого спёкся. Как только шофёр рванул с места, так он сразу схватился за сердце, да свалился на землю.

— Чёрт, похоже на сердечный приступ, — озаботился сержант. — Скорее всего, инфаркт.

Через пару минут Резо умер. Сержант обернулся лицом в сторону горевшей машины. Там до сих пор продолжало что-то рваться, явно был слышен треск, словно от пистолетных выстрелов.

— Ты что там увидел, в кузове? — спросил сержант Семёнова.

— Да ничего я не успел увидеть. Только начал мешки разгребать, тут он и рванул с места.

Это обескуражило сержанта. А тут он ещё рассмотрел столб пыли на дороге. Это к ним на подмогу неслось усиление из гарнизона.

— Во, майор наш, похоже, несётся. Навтыкает нам сейчас от всей души.

— Да, за что? Мы же невиноваты, он сам свернул в поле.

— За то! Из свидетелей у нас одни трупы. Из доказательств только обломки машины. Хреново.

Потом он развернулся к Семёнову.

— Да выбрось ты эту доску! — закричал он, вырывая из рук подчинённого кусок дерева размером с две ладони. Запустив её в сторону пожара, он хотел выругаться ещё, но потом обратил внимание, что Семёнов с интересом рассматривает что-то ещё.

— Это что у тебя?

— Да вот, оттуда же прилетело. А вот ещё.

Семёнов поднял с земли и отдал командиру ещё один, точно такой же предмет. Это были два донышка от гранат к подствольнику. Сержант прекрасно помнил, что никто из них из подствольника в сторону машины не стрелял. Сержант Екатеринбургского Омона Виктор Печерский не первый год служил в органах, и он сделал соответствующий вывод.

— Значит, они везли гранаты. Ну, теперь можно этим и козырять.

Астафьев, трясшийся в Уазики за спиной наставника, допекал расспросами Колодникова.

— И что мне теперь делать?

— Как что делать — работать?

— Как?

— Нет, милый, тебя, что, ничему в школе милиции не учили?

— Учили.

— Ну, так в чём дело?

Рассказывать о том, что в это время Астафьева больше интересовали девочки из соседнего общежития швейной фабрики, Юрий не стал.

— Так что мне сегодня делать? — настаивал он.

Андрей вздохнул.

— Ладно, попробую из тебя сделать настоящего опера. Надежды, правда, мало, ну, да ладно. Во-первых, ещё раз поговори с соседями по бараку. Во-вторых — с дочерью. Надо только найти её. Она же в той комнате наверняка не ночевала, её, ведь, опечатали.

— Это я знаю. Она у той соседки ночевала, старухи.

— Тогда найдёшь. И, попробуй ещё найти этот чёртов горшок с цветком. Наверняка он его не выбросил далеко. Всё-таки — три часа ночи, может, он его в окно выбросил. Найдёшь его — поставишь обломки перед дочерью, и дело можно будет считать законченным. Мне сейчас трудней будет. Буду этих паровозников раскручивать.

Через полчаса он уже беседовал с машинистом, наставником так странно погибшего Игоря Сафронова. Звали его Владимир Каркин. Мужику было за сорок лет, лицо хорошо помятое временем и спиртным. Выглядел он при этом каким-то измученным. С одной стороны его можно было понять. Он пришёл со смены этой ночью, толком не выспался. С другой стороны — от него ещё очень сильно попахивало спиртным.

— Я уже всё рассказал этому вашему здоровому майору, — настаивал он.

— Ну, это вы говорили до того, как тело Игоря нашли. Теперь нам нужно всё уточнить. Как я понял, ваш тепловоз обслуживает наши заводы?

— Да.

— Работы много?

— Ни дня не сидим без дела. Постоянно что-то таскаем. В завод цистерны с реактивами, оттуда вагоны с продукцией. А нас счас, машинистов, всего двое осталось. Михалыч у нас ещё третьим машинистом был, на подсменке. Ушёл на пенсию, да через полгода умер. Так вот, если кто заболеет, я, или Витька, и подменить некому.

— Значит, вы работаете через сутки?

— Ну да, так неудобно. Не успеваешь отдыхать. Раньше были три бригады, работали через двое суток на третьи, — повторил он. — Но, конверсия эта, мать её за ногу. Одну бригаду сократили. Так и мучались, вот, Михалыча припрягали, старого хрена, по скользящему графику работали. А тут и он крякнул. Игоря специально брали, чтобы потом создать третью бригаду. Раньше так и было, было три бригады. Все работали сутки через двое. Но, потом одну бригаду расформировали, решили сэкономить, мать за ногу. Но, с полгода назад решили, что это так же накладно.

— Как это? — не понял Андрей. — Почему накладно? Сам же говоришь — из экономии сократили?

— А, это у нас, как всегда. Хотят лучше, а потом всё по старому обратно переделывают. Мы перерабатываем по времени, и получается, что мы из-за сверхурочных съедаем фондов ещё больше, чем когда было три бригады. А им, — он мотнул головой вверх, — столько платить сверхурочно за падло. Да и комитет по труду наезжает, и по технике безопасности комиссия из Москвы приезжала, тоже навтыкала выговоров нашему директору. Сутки отдыха, это для нас мало. Не положено нам так мало отдыхать. Взрывчатку ведь возим, не силос. На железке вон, такие же бригады давно уже вдвоём ездят: машинист да сцепщик, и всё. А у нас троих до сих пор держат. Ответственность большая, вот из-за чего. Ежели какой вагон рванёт посредине города — и от города хрен что останется. Помните, года три назад цистерна азотной кислоты с рельс сошла?

Колодников кивнул головой. Этот столб дыма багрового цвета с желтоватыми оттенками наверху был виден со всех уголков города.

— Я её тогда тащил, ту цистерну. Рельса одна ушла от старости, и всё. Сто метров полотна как корова языком слизнула. Еле от тюрьмы тогда ушёл.

— Да, ответственная у вас работа. А что, разве вагонов от этой конверсии меньше не стало?

— Нет. У нас ведь сейчас и стиральный порошок делают, краску, рубероид. Химию всякую целыми эшелонами прём. Нитробензол, бензопропилен — всякую дрянь! Такой вот херни много таскаем. А продукции, той да, той меньше.

— Во сколько вы в тот день расстались с Сафроновым?

— В десять вечера. Мы ушли, а он ещё оставался. Спал он. Молодой парень, слабенький ещё. Срубился на раз.

— Как он вам был по характеру?

— Игорь то? Золотой пацан. Не сачок, дело знал. Он бы вот, уже со следующего понедельника должен был работать самостоятельно. Я теперь вот даже в отпуск из-за него не могу пойти.

— Как у него были отношения с другими членами вашей бригады? Ни с кем он не конфликтовал?

— Нет. Он вообще, лёгкий был на дружбу.

В это время Астафьев разговаривал с дочерью Серова. Юрий как-то подспудно не любил некрасивых женщин, в отличие от них, которые просто западали на симпатичного парня. Но, Валентина Серова была не из той породы. Она была на удивление холодна, строга, и даже не пробовала с ним флиртовать. Уже через пять минут такого разговора Юрий подумал: "Типичная старая дева. На пляже надевает тёмные плавки, чтобы не засветить плёнку. Помрёт девственницей".

— Он мог бы давно уволиться, вредности у отца было на два срока, — рассказывала Серова. — Но он хотел работать. Я его даже за это ненавидела. Он мог говорить только об этом: о своей работе, о своих этих заводских проблемах. Ой, как они с матерью покойной начинали вспоминать эти какие-то мастерские, да изделия, да каких-то там работяг. Я слушать это не могла. До тошноты!

— А, правда, что ваш отец отказался от квартиры?

Черты лица Валентины сразу как-то обострились.

— Да. А я так мечтала хоть немного пожить в отдельной комнате. Всё детство ведь втроём жили, за ширмочкой спала на диване.

— Хорошо. Скажите, а куда он мог выбросить это самый горшок. Не в окошко же.