У Тима наконец появился шанс найти хоть какую-то зацепку. Теперь он мог не возвращаться домой и не звонить через каждые двадцать минут в больницу. Медведь перегнулся через хлипкую перегородку, которая отделяла телефонные стойки от командного поста, но перегородка предостерегающе скрипнула, и он отпрянул назад.

– Мэр сказал, что вам сообщили о похищении какой-то девушки. Было такое? – спросил Тим.

Офицер службы безопасности суда потер уставшие глаза большим и указательным пальцами. Он пролистнул журнал приема звонков, который выглядел уже весьма внушительно от множества подшитых страниц.

– Да, было. Звонок принял Мэтти П. Вот запись. Звонила какая-то перепуганная девушка. Сказала, что ее подругу схватили байкеры на пересечении улиц.

– Каких улиц?

– Оуэнсмаут и Четсуорт. – Он ехидно заметил: – Первоклассный район.

– Ответные действия на звонок были?

– У предполагаемой жертвы есть родные, поэтому я сказал этой подруге, что для составления протокола желательно присутствие члена семьи. Обычно мы ждем двое суток, но если бы она позвонила в управление шерифа, там ей как-нибудь посодействовали бы. Она сказала, что мать похищенной перезвонит. – Он перевернул страницу. – Не перезвонила.

– Это все, что вы сделали? – Тим был расстроен, но знал, что виноват сам. Он ведь тоже никак не отреагировал, когда Стросс упомянул о похищении. Предостережение Дрей снова всплыло в памяти: «Расценивать жизнь разных людей предвзято – все равно что ходить с закрытыми глазами. Кроме того, такой подход не позволяет адекватно оценивать ситуацию».

– За сутки к нам поступила почти тысяча звонков. – Офицер бросил на него хмурый взгляд. – «Грешники» только что застрелили помощницу шерифа. Я думаю, у них сейчас есть дела поважнее. Кроме того, ни эта женщина, ни родственница похищенной не перезвонили. Я подумал, что это какой-то дурацкий розыгрыш, или ложная тревога, или что-нибудь еще в этом роде.

– Вы зафиксировали номер звонившей?

Офицер недовольно буркнул и склонился над клавиатурой. Они заметили Герреру, который слонялся из угла в угол. Геррера, увидев Тима, удивился:

– А ты чего вернулся? Я думал, ты хоть поспишь немного.

– Необходимость сна переоценивают.

Офицер черкнул номер на листке бумаги, оторвал его от блока и протянул Тиму.

– Звоните на здоровье.

Лидия Монтеверде вышла на крыльцо. Она не стала говорить с ними в доме – в зале спали ее пятилетняя дочь и няня девочки. Но и с улицы были видны висящие на стенах рождественские украшения, пережившие предыдущие празднества: снеговичок со вспоротым животом, Санта со шрамами от мелков, олень Рудольф с оторванными ногами. Разбросанные по полу игрушки и маленькие подносы дали понять Тиму, что в крохотной квартире живет еще не менее трех ребятишек. Лидия была в футболке с подвернутыми до плеч рукавами и юбке из полиэстера – свежевыстиранной, но местами выцветшей.

Медведь вытряхнул из помятой пачки сигарету – он не курил, но носил с собой «Кэмел» для подобных случаев. Лидия с удовольствием затянулась, выпустила изо рта тонкую струю дыма и двумя пальцами, сжимающими сигарету, указала вперед.

– Это произошло там. Мы с Марисоль разговаривали.

Вдоль детской площадки тянулась череда разрисованных, исписанных и поломанных качелей, горок и тому подобной чепухи. Оуэнсмаут-авеню была средоточием порока всей Северной Равнины и являлась одной из ключевых точек на пути разврата и наркоторговли всей американской нации. Лидия посмотрела вдоль улицы, словно видела ее впервые; на мгновение ее взгляд стал отрешенным.

– У площадки? – спросил Тим.

Лидия кивнула. Она скрестила голые руки и потерла их одна о другую. От куртки она отказалась.

– Я слишком испугалась, чтобы все разглядеть как следует. Они примчались неизвестно откуда, обогнали нас, я побежала и спряталась там. – Она указала на детский шалаш, напоминавший нагромождение металлических мочалок. – Они кружили вокруг нее на своих мотоциклах так громко. – Лидия дрожала от холода и воспоминаний. – Рев был на всю улицу. Марисоль кричала, но ее никто не услышал.

– Как они схватили ее?

– Один парень – здоровенный такой – просто подхватил ее под руки и посадил сзади на мотоцикл. Прямо на ходу. – Она заплакала, вздрагивая хрупкими плечами. – Они сначала меня обогнали. Они меня хотели схватить, но я побежала, и они окружили Марисоль.

– А Марисоль не состояла ни в каком байкерском клубе? Не было ли у нее друга или знакомых среди «метисов»?

Лидия засмеялась, вытирая слезы. Она села на ступеньку крыльца, и ее колени хрустнули.

– Нет.

– Она жила где-то рядом? – Тим слишком поздно сообразил, что говорит о ней в прошедшем времени.

Робкий кивок.

– Да, со своей бабушкой.

– Мы хотим поговорить с ее бабушкой. Не покажете, где она живет?

Лидия отвела взор.

– Вы правда хотите туда пойти?

– Да, – ответил Геррера. – Но если не хотите показывать, не беспокойтесь.

Медведь, вскинув бровь, вопросительно посмотрел на Тима. Тим понял намек Герреры. Он уже начал догадываться, почему бабушка Марисоль не позвонила на командный пост.

– Адрес у меня есть, я записал перед уходом, – сказал Геррера.

– Вы не заметили ничего необычного в этих байках? Или байкерах? – обратился к ней Тим. – Может, у них были какие-нибудь особые приметы?

Она закрыла глаза, вновь перебирая последовательность событий, затем вспомнила:

– У одного из них была татуировка.

Из дома раздался негромкий детский плач; она забеспокоилась, поднялась с крыльца и одернула юбку.

– Какая татуировка?

– Горящий череп. Как дьявол. Такой был страшный. – Она наступила на каменную ступеньку, и набойка ее каблука высекла искры. – Он еще скалился.

Входная дверь робко скрипнула; в проеме появилась толстая пожилая мексиканка с иссиня-черными мешками под глазами. Ее испуг, вполне естественный для такого позднего визита незнакомцев, перешел в панику.

– Не уводить меня отсюда. Пожалуйста, не уводить. Я не делать плохо.

Тим и Медведь встали позади Герреры на нижней ступеньке. Медведь подтолкнул Герреру локтем, и тот произнес:

– No somos immigración. No se preocupe. Estamos aquí solamente para ayudar a su nieta.[9]

Но старушка никак не могла успокоиться; она встала на колени, будто ожидая наказания.

– Я не делать плохо. Я хочу быть здесь, когда моя девочка вернуться! Я не делать плохо. Сюда, mira, mira.

Она схватила Герреру за руку и потянула в маленькую темную прихожую, мимо приставного столика, покрытого салфетками, на котором теплились церковные свечки. Распятый Иисус на фарфоровом кресте был здесь явно необходим. Из кухни по всей квартире разносился запах жареного лука. Тим и Медведь прошли в спальню. Сюда же приковыляла и заплаканная женщина, цепляясь одной рукой за штанину Герреры. Тут стояла аккуратно застеленная кровать; на стенах висели забавные плакаты с животными; на розовом полотенце, покрывающем стол, были разложены украшения для платья. С фотографии в рамке смотрела Марисоль Хуарес. У нее было полненькое лицо херувимчика, начесанные волосы, подрисованные карандашом глаза и подведенные красновато-коричневой помадой губы. Щедрая улыбка позволяла разглядеть ярко-зеленую жевательную резинку между ее коренных зубов.

– Por favor. Она скоро вернуться домой. Я подождать ее здесь. Тогда бери меня.

Геррера наклонился и тихонько заговорил ей что-то по-испански. Наконец женщина успокоилась, преодолев свой страх. Он помог ей подняться, и женщина посмотрела на пришедших с благодарностью. Она закрыла глаза, прошептала какую-то молитву и провела их к диванчику напротив входной двери. Потом взбила подушки и в знак почтения убрала со скамеечки для ног пластмассовую крышку. Подошвы Тима и Медведя были выпачканы в грязи, и они поставили ноги на пол. Но она настояла, чтобы гости опустили ноги на чистую ткань, очень при этом обрадовавшись.