И, не долго думая, матрос повернулся и поспешил вниз по лестнице.

— Погоди, Коррежу, — приказала Онорина.

— Нужно уезжать, так сказал Магеннок. Всем нужно уезжать.

— Погоди, — повторила Онорина.

Матрос в нерешительности остановился, и она продолжала:

— Я согласна, нужно уезжать. И завтра к вечеру мы уедем. Но прежде следует заняться господином Антуаном и Мари Легоф. Сейчас ты пошлешь сюда сестер Аршиньа — пусть пободрствуют эту ночь над мертвыми. Женщины они противные, но зато им это не впервой. Пусть явятся две из трех. Я заплачу каждой вдвое против обычного.

— А потом, госпожа Онорина?

— Вместе со стариками ты займешься гробами, а под утро мы похороним погибших в освященной земле, на церковном кладбище.

— А потом, госпожа Онорина?

— Потом ты свободен, и другие тоже. Можете собирать пожитки и отправляться на все четыре стороны.

— А как же вы, госпожа Онорина?

— У меня есть лодка. Ладно, довольно болтать. Ну что, договорились?

— Договорились. Нужно ведь провести здесь еще всего одну ночь. Думаю, за ночь тут ничего нового не случится?

— Да нет, нет. Ступай, Коррежу, и поторапливайся. Главное, не говори другим, что Магеннок мертв. Иначе их здесь будет не удержать.

— Обещаю, госпожа Онорина.

С этими словами матрос убежал.

Через час появились сестры Аршиньа — две высохшие костлявые старухи, похожие на колдуний, в чепцах с засаленными бархатными лентами. Онорина перешла к себе в комнату, расположенную на том же этаже, в конце левого крыла.

Бодрствование над покойниками началось.

Эту ночь Вероника провела частью подле отца, частью у изголовья Онорины, состояние которой ухудшилось. В конце концов Вероника уснула. Разбудила ее бретонка, которая вдруг заговорила в одном из тех приступов горячки, когда сознание затемнено еще не полностью:

— Франсуа, наверно, спрятался… и господин Стефан тоже… Магеннок показал им на острове много всяких укромных уголков. Так что их никто не увидит и ничего не узнают.

— Вы в этом уверены?

— Уверена… Значит, так. Завтра, когда все покинут Сарек и мы останемся вдвоем, я дам в раковину условный сигнал, и Франсуа придет сюда.

Вероника возмутилась:

— Но я не желаю его видеть! Он меня ужасает! Будь он проклят, так же как и его отец! Вы только подумайте: он убил моего отца прямо у меня на глазах! Убил Мари Легоф, хотел убить и вас! Нет, я ненавижу это чудовище, он мне отвратителен!

Бретонка привычным жестом пожала Веронике руку и прошептала:

— Не осуждайте его, он не понимал, что делал.

— Что вы такое говорите? Не понимал? Но я же видела его глаза — глаза Ворского!

— Он не понимал… он обезумел…

— Обезумел? Да о чем вы?

— Да, госпожа Вероника. Я знаю мальчика. Он сама доброта. Он мог сделать все это лишь в припадке безумия… и господин Стефан тоже. Теперь они, наверно, рыдают от отчаяния.

— Но это невозможно… Не могу поверить…

— Не можете поверить, потому как не знаете, что тут происходит… и что вот-вот произойдет. Если бы вы знали… Ах, тут такое, такое…

Голос Онорины замер. Она замолчала, продолжая лежать с открытыми глазами и беззвучно шевелить губами.

До рассвета больше ничего не произошло. Около пяти утра Вероника услышала стук молотков, и почти тут же дверь распахнулась, и в ее комнату влетели весьма взволнованные сестры Аршиньа.

Оказалось, они узнали правду: Коррежу, чтобы хоть немного взбодриться, выпил лишку и проговорился.

— Магеннок мертв! — вопили они. — Магеннок мертв, а вы ничего не сказали! Мы уезжаем. Давайте наши деньги, да поскорее.

Едва Онорина с ними расплатилась, как сестры бросились прочь со всех ног, и часом позже остальные женщины, уведомленные ими, собрались вместе, таща за собою работавших до этого мужей. Все твердили одно и то же:

— Нужно уезжать! Нужно собираться, потом будет поздно. Все поместятся в две лодки.

Онорине пришлось употребить все свое влияние, чтобы удержать их. Вероника дала всем денег. Похороны все же состоялись, правда, прошли они в большой спешке. Неподалеку находилась старая церковь, поддерживавшаяся заботами г-на д'Эржемона, где священник из Пон-л'Аббе раз в месяц приезжал служить мессу. Рядом с нею находилось древнее кладбище сарекских аббатов. Там и предали земле тела погибших; старик, в обычное время исполнявший обязанности ризничего, пробормотал слова благословения.

Казалось, все вокруг немного рехнулись. Слова и жесты людей сделались резкими и порывистыми. Все были одержимы лишь мыслью об отъезде и не обращали ни малейшего внимания на Веронику, тихонько плакавшую и молившуюся поодаль.

К восьми часам все было кончено. Мужчины и женщины бросились на противоположный берег острова. Вероника, которой казалось, что она живет в каком-то кошмарном мире, где события следуют одно за другим вопреки всякой логике и никак между собой не связаны, вернулась к Онорине: бретонка была так слаба, что не смогла присутствовать на похоронах своего хозяина.

— Мне уже лучше, — сказала она. — Мы уедем сегодня или завтра и обязательно вместе с Франсуа. — И, заметив возмущение Вероники, добавила: — Да, вместе с Франсуа и господином Стефаном. И как можно скорее. Я тоже хочу уехать и забрать вас с собою, вместе с Франсуа. На этом острове появилась смерть, она уже хозяйничает здесь. Надо отдать ей Сарек. Уезжать следует всем.

Спорить с нею Вероника не хотела. Около девяти снова послышались чьи-то торопливые шаги. Это явился из деревни Коррежу. Едва переступив порог, он воскликнул:

— Они украли вашу лодку, госпожа Онорина! Лодка пропала!

— Не может быть! — усомнилась бретонка.

Задыхаясь, матрос заговорил:

— Пропала! Сегодня утром я кое о чем догадался. Но выпил лишку, это точно, и о лодке не подумал. Но другие тоже видели — швартов перерезан. Это случилось ночью. Они убежали, и след простыл.

Женщины переглянулись: им пришла в голову одна и та же мысль. Франсуа и Стефан Мару сбежали.

Онорина процедила сквозь зубы:

— Да, так и есть. Он умел управлять лодкой.

Вероника испытала известное облегчение, узнав, что мальчик уехал и она его больше не увидит. Однако объятая страхом Онорина воскликнула:

— Но… но как же нам быть?

— Надо немедленно уезжать, госпожа Онорина. Лодки готовы, пожитки собраны. К одиннадцати в деревне никого не останется.

— Онорина не может ехать, — вмешалась Вероника.

— Могу, могу. Мне уже лучше, — объявила бретонка.

— Вздор. Подождем день-два. Приезжайте за нами послезавтра, Коррежу.

Она подтолкнула матроса к двери, хотя у него и в мыслях не было уходить.

— Ладно, послезавтра я вернусь. К тому же за один раз всего не увезешь. Да и потом надо будет как-нибудь сюда приехать, посмотреть, как и что. Выздоравливайте, госпожа Онорина.

С этими словами матрос вышел.

— Коррежу! Коррежу!

Приподнявшись с постели, Онорина в отчаянье звала матроса.

— Нет, нет, не уходи, Коррежу! Подожди, ты должен отнести меня в свою лодку.

Бретонка прислушалась и, поскольку Коррежу не возвращался, попыталась встать.

— Мне страшно… Я не хочу оставаться одна…

Вероника попробовала ее удержать:

— Но вы же не одна, Онорина. Я вас не брошу.

После отчаянной борьбы Онорина, силой уложенная в кровать, принялась беспомощно бормотать:

— Я боюсь… Мне страшно… Этот остров проклят. Оставаться здесь — значит искушать Господа. Смерть Магеннока — это предупреждение. Я боюсь…

Она бредила, однако какой-то уголок ее сознания оставался ясным, поэтому вполне осмысленные и четкие слова смешивались у нее с бессвязными, в которых проявлялась ее суеверная душа бретонки.

Вцепившись Веронике в плечо, Онорина лепетала:

— Говорю вам… Остров проклят… Однажды Магеннок мне так и сказал: «Сарек — это одни из ворот ада, которые сейчас заперты. Но когда они откроются, беды налетят на остров словно буря».

Вняв уговорам Вероники, бретонка наконец немного успокоилась и уже более ровным, поминутно затихающим голосом продолжала:


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: