Посланный из Фауэта экипаж наконец ее догнал. Она влезла в него и велела вознице ехать шагом по направлению к Роспордену.

Она добралась туда к обеду, причем ее предположения оказались верными. Дважды около перекрестков дорог она снова увидела свою подпись и цифры 11 и 12.

Переночевав в Роспордене, Вероника на следующий день возобновила поиски.

Номер 12, обнаруженный ею на стене кладбища, направил ее по дороге, ведущей в Конкарно. Она почти добралась до города, но никакого знака больше не встретила.

Решив, что сбилась с пути, Вероника вернулась назад и потратила целый день на бесплодные поиски.

Только на следующее утро полуистертый номер 13 указал ей направление на Фуэнан. После этого она, следуя условным знакам, не раз меняла направление, сворачивала на проселочные дороги, а один раз опять сбилась с пути.

Наконец, спустя четыре дня после отъезда из Фауэта, она оказалась на берегу океана, посреди громадной отмели, раскинувшейся подле деревни Бег-Мейль.

В этой деревушке она прожила два дня, но так и не получила ответа на свои осторожные расспросы. В конце концов, блуждая утром среди выступавших из воды скал, грядою выходивших на отмель, и по невысокому обрыву, поросшему по краям деревьями и кустами, Вероника обнаружила между двумя голыми дубами покрытый землей шалаш из веток, которым, по всей вероятности, пользовались таможенники. У входа в шалаш возвышался небольшой менгир[1]. На нем она увидела все ту же надпись и номер 17.

Но никакой стрелы. Внизу стояла точка. И все.

В шалаше — три разбитые бутылки и пустые жестянки из-под консервов.

«Здесь, видимо, и находилась цель, — подумала Вероника. — Кто-то ел. Съестное, должно быть, припасли заранее».

В этот миг она заметила, что неподалеку, у берега небольшой бухточки, лежавшей между скал, словно раковина, покачивается моторная лодка.

Почти одновременно она услышала два голоса — мужской и женский, приближавшиеся со стороны деревни.

С того места, где находилась Вероника, ей сначала не был виден пожилой мужчина, тащивший с полдюжины мешков с провизией — пирогами, сушеными овощами и прочим. Поставив их на землю, он спросил:

— Стало быть, хорошо съездили, госпожа Онорина?

— Прекрасно.

— А куда ж вы ездили?

— В Париж, куда ж еще! Меня не было целую неделю… Кое-что вот купила для хозяина.

— Небось довольны, что вернулись?

— Еще бы!

— Смотрите, госпожа Онорина, ваша лодка на том же месте. Я навещал ее каждый день. А сегодня утром снял брезент. Ну как, ходит она ничего?

— Отлично.

— Да, моряк из вас что надо. Ну кто бы мог подумать, госпожа Онорина, что вы научитесь управляться с моторкой?

— Это все война. Молодежь с острова разъехалась, остальные ловят рыбу. И потом, до войны раз в две недели к нам заходил пароход, а теперь и этого нет. Вот и приходится ездить за покупками.

— А как с керосином?

— У нас есть еще запас. Тут все в порядке.

— Ну ладно, пока. Так я пошел, госпожа Онорина. Помочь вам погрузить?

— Не стоит, вы же спешите.

— Ну пока, я пошел, — повторил мужчина. — До следующего раза, госпожа Онорина. Я приготовлю пакеты заранее.

Отойдя на несколько шагов, он крикнул:

— Поосторожней там у рифов, что окружают ваш чертов островок! Не зря у него такая слава. Просто так островом Тридцати Гробов его не назвали бы! Удачи, госпожа Онорина!

Он свернул за скалу и скрылся из вида.

Вероника вздрогнула. Тридцать гробов! Те же слова, что она прочла рядом с ужасным рисунком!

Вероника подалась вперед. Женщина подошла к лодке, погрузила в нее принесенную ею самой провизию и обернулась.

Теперь Вероника увидела ее спереди. На женщине был бретонский костюм и чепец, подвязанный черными бархатными лентами.

— Чепец, как на рисунке, — пролепетала Вероника. — Как у трех распятых женщин!

Бретонке было лет сорок. Ее волевое, обожженное солнцем и морозом лицо было скуластым и грубым, однако его оживляли большие черные глаза, умные и добрые. На шее у женщины висела массивная золотая цепь. Грудь плотно облегал бархатный корсаж.

Женщина подносила пакеты, складывала их в лодку, для чего ей приходилось становиться коленями на камень, к которому та была причалена, и тихонько что-то напевала. Закончив погрузку, она взглянула на горизонт, затянутый черными тучами. Это, впрочем, нисколько ее не обескуражило. Она принялась отвязывать швартов, продолжая напевать, но уже громче, так что Вероника разобрала слова. С улыбкой, которая обнажала красивые белые зубы, женщина пела протяжную детскую колыбельную:

Женщина внезапно умолкла: перед ней стояла Вероника с искаженным бледным лицом.

Бретонка удивилась:

— В чем дело?

Дрожащим голосом Вероника заговорила:

— Кто вас научил этой песне? Откуда вы ее знаете? Ее пела мне матушка. Это песня ее родины, Савойи. Я никогда ее больше не слышала после… после ее смерти. Я… Мне хотелось…

Вероника замолчала. Бретонка молча разглядывала ее с таким удивленным выражением, словно готова была вот-вот тоже о чем-то спросить.

Вероника повторила:

— Кто вас ей научил?

— Кто-то там, — ответила наконец та, которую называли г-жой Онориной.

— Там?

— Да, кто-то с нашего острова.

Начиная что-то понимать, Вероника спросила:

— Острова Тридцати Гробов?

— Да, его тут так называют. На самом деле это остров Сарек.

Некоторое время женщины продолжали смотреть друг на друга. В их взглядах было недоверие, смешанное с сильным желанием поговорить и объясниться. Обе одновременно почувствовали, что они не враги.

Вероника начала первая:

— Прошу меня извинить, но, понимаете, со мной происходит нечто очень странное…

Бретонка ободрительно кивнула, и Вероника продолжала:

— Странное и вызывающее тревогу. Знаете, как я очутилась на этой отмели? Мне нужно вам все рассказать. Быть может, только вы и сумеете мне объяснить… Ну, вот, случайность, незначительная случайность, а ведь, в сущности, с нее-то все и началось, привела меня впервые в жизни в Бретань, где на двери старой, заброшенной хижины, стоящей при дороге, я увидела свою подпись — так я расписывалась лет четырнадцать-пятнадцать назад, когда была молоденькой девушкой. Продолжая свой путь, я много раз натыкалась на подобную надпись, которая была снабжена порядковым номером, и таким вот образом попала сюда, на отмель, оказавшуюся конечной точкой маршрута, начертанного для меня не знаю кем.

— Где-то здесь есть ваша подпись? — с живостью осведомилась Онорина. — Где же?

— На этом камне над нами, у входа в шалаш.

— Отсюда мне не видно. А что там за буквы?

— В, д, э.

Бретонка едва удержала удивленный жест. На ее худом лице выразилось глубокое волнение, и она сквозь зубы процедила:

— Вероника… Вероника д'Эржемон.

— Ах, так вы знаете мое имя? — воскликнула молодая женщина.

Онорина схватила ее за обе руки и крепко их пожала. Ее грубое лицо осветилось улыбкой. Глаза наполнились слезами, она не переставая твердила:

— Мадемуазель Вероника… Госпожа Вероника — так это вы? Господи, неужто это возможно? Благая Дева Мария!

Сконфуженная Вероника бормотала:

— Вам известно мое имя… Вы знаете, кто я… Но тогда вы, вероятно, можете мне все объяснить.

После долгого молчания Онорина ответила:

— Ничего я не могу объяснить. Я понимаю не больше вашего. Но мы можем попытаться найти ответ вместе. Скажите-ка, как называлась та деревня в Бретани?