- Ладно уж, - уступила девочка.

- Вот и хорошо! Вот и молодец! - обрадовался папа. - Эй, Рит!

Тетя Рита поставила на стол стопку грязных тарелок, вытерла руки передником и подошла к ним.

- Ри-ит, отведи мою куда-нибудь, где не курят, а то здесь не продыхнуть, ей-богу. Ладно? - попросил отец и не удержался от вопроса, который задавал всем подряд: - А какая у меня уже девчонка вымахала, видела?

- Еще вчера видела, - подтвердила тетя Рита, и придерживая Свету за плечи (спасибо, за ручку не взяла, словно маленькую! А то противный дядя Слава так сегодня и сделал) выпроводила из комнаты. В коридоре Аня с Петей игрались самолетиками. Тетя Рита позвала своего старшего сына Ростика и поручила Свету его заботам.

Мальчик отвел ее в свою комнату, молча вытащил пачку старых “Пионеров” и немедленно ушел. Кажется, они вместе с сыном тети Ларисы что-то затевали, а потому Ростику было не до девчонки.

Впрочем, Света не обиделась. В журнале она нашла “Маленькую Бабу Ягу” Отфрида Пройслера и вспомнила, что когда-то выпрашивала у Ирки Войтенко (с которой до сих пор дружила несмотря на то, что училась уже в другой школе) эту сказку. Однако Иркины родители строго-настрого запретили ей выносить журналы и книжки из дома, даже ради лучшей подруги (очевидно, основываясь на собственном опыте: тетя Лида, Иркина мама, постоянно воровала литературу в библиотеках. Например, какую-то “Кансуэллу” она стащила трижды, “Лунный камень” стибрила четырежды, а “Там, за рекой, Аргентина” - дважды. Так сказала Ирка). Теперь Света радовалась столь неожиданно представившейся возможности.

Однако радость ее вскоре была омрачена: в стопке “Пионера” не хватало первых двух номеров. Девочка решила разыскать их в книжном шкафу. Разумеется, рыться в чужих вещах некрасиво, но ей очень не хотелось возвращаться в прокуренную гостиную. Кроме того, Ростик ведь бросил ее несмотря на просьбу тети Риты...

Недостающие журналы лежали на нижней полке шкафа поверх большой старой фотографии, наклеенной на красивый картонный подрамник. Света решила, что это групповая фотография класса, где учились и тетя Рита, и ее папа, и все собравшиеся здесь дяди и тети. У них дома была точно такая же, и когда Света была совсем еще крошкой, мама давала ей рассматривать фото, когда кормила. Свете ужасно нравилась блестящая глянцевая поверхность фотографии и фигурка скачущего на коне Богдана Хмельницкого (о чем свидетельствовала дырка на месте головы славного гетмана, немилосердно расковырянная маленьким пальчиком). И отложив журнал девочка вытянула фото.

Это действительно была выпускная фотография, но (увы!) совершенно другого класса. Очевидно, того, в котором учился муж тети Риты. А вот и он в правом верхнем углу. Острецов Игорь. Какой молоденький! Совсем еще мальчишка, пытающийся изобразить перед объективом серьезного мужчину. Это сейчас он серьезный, а тогда - одна видимость.

Света примостилась на уголке дивана и принялась рассматривать десятиклассников, выпущенных в шестидесятом году Киевской средней школой номер два.

...Какой, однако, маленький номер! У них на Подоле есть сотая школа и даже сто двадцать четвертая, а тут вдруг вторая. Интересно, где она находится?

- На Куреневке, - подсказал кто-то из-за спины.

Света обернулась так резко, что лежавшие рядом журналы съехали на пол. Но за спиной был только висевший на стене ворсистый ковер с узором “под Азию”. Из-под закрытой двери тянуло табачным дымом. В гостиной время от времени раздавались взрывы хохота: дядя Саша рассказывал анекдоты. На кухне тетя Рита и дядя Игорь гремели посудой. В коридоре Петя с Аней сосредоточенно гудели, изображая “кукурузник”.

Кроме Светы в комнате никого не было.

Девочка взяла фотографию на этот раз недоверчиво, но так как ничего сверхъестественного не произошло, она возобновила изучение причесок школьниц начала шестидесятых, платьев и украшений учительниц, не забывая вскользь рассматривать также мальчиков.

Так она дошла до нижнего ряда. Второй слева там была некая Россошинская Галина. И Света долго вглядывалась в ее миловидное овальное личико, удивительно удачно вписавшееся в овал фотографии. Эта Галина ухитрилась заплести косы с пышными бантами, отчего казалась не выпускницей школы, а первоклашкой.

Свете стало смешно. Мальчики все до единого из кожи вон лезли, лишь бы выглядеть посолидней (у троих был абсолютно одинаковый галстук, смотревшийся совершенно нелепо. Очевидно, мальчики передавали его друг другу наподобие эстафетной палочки), то по крайней мере половина девочек одевалась и причесывалась так, чтобы сбросить со счета хотя бы годик-другой. Хотя другая половина ни в чем не уступала мальчикам.

Нет, насчет мальчиков Света ошиблась. Рядом с Россошинской Галиной, прямо над изображением Верховного Совета помещен был фотопортрет юноши, который ни за что не смог бы выглядеть взрослым, даже если бы очень постарался. Никакого галстука, даже пиджака он не одел. Обыкновенная рубашка, застегнутая до последней пуговки, над воротничком - лицо с пухлыми губами и безвольным подбородком. Мягкие волосы расчесаны кое-как, в светлых глазах застыло совершенно детское выражение. Казалось, он привык быть маленьким и подчиняться всем и каждому. Интересно, кто это такой?

“Петриченко Юрий”, - прочитала Света.

Где-то в подсознании медленно созрел и начал разрастаться непонятный болезненный интерес к этому Петриченко Юрию, чья фотография как бы абсолютно справедливо была помещена в последнем ряду между фотографиями двух девушек.

И вся фотография словно начала вторично проявляться: лица всех изображенных вдруг сделались рельефными, вышли из плоскости бумаги и ожили... да, неожиданно узнанное лицо! Это же... Кто?

Он!!!

Запах табачного дыма исчез, развеялся. Все внешние звуки, доносившиеся в комнату, постепенно смолкли (только журчание воды в кране сделалось необычайно громким). Свет люстры под потолком померк, и девочку окутала кромешная тьма...

...Поток, впадавший в озеро шагах в двадцати справа, громко журчал. Однако звук этот не радовал сердце, не веселил душу и не дарил надежду, ибо не был похож на бойкий говорок весеннего ручейка, переплетающийся с частой дробью капели. Словно тысячи, нет, десятки, сотни тысяч людей безмолвно плакали, и их слезы соединяясь в тоненькую струйку змеились по плотно утоптанной земле и вливались в озеро. В Озеро Непролитых Слез.

Юра окунул руку в черную воду. Тяжелые как ртуть капли сорвались с мокрых пальцев, по поверхности пошли кольца ряби. Когда она вновь сделалась зеркально-невозмутимой, юноша увидел как бы на небольшой глубине свое отражение. Совершенно детское лицо с пухлыми губами, безвольным подбородком и светло-серыми глазами. Юра взъерошил и без того растрепанные мягкие волосы, грустно усмехнулся и прошептал:

- Что она нашла во мне? Ума не приложу.

Отраженный юноша словно лежал навзничь и устремив взгляд мимо головы оригинала рассматривал далекий черный потолок, покрытый похожими на маленькие кусочки мочалки корни трав. И прислушивался к недавно родившемуся в груди странному ощущению.

...Это больше всего напоминало невесомый мыльный пузырь, плывущий высоко над полом кухни. Тончайшую ярко-радужную сферу, гонимую к потолку горячим воздухом, поднимающимся над раскаленной газовой плитой, где кипят кастрюли и ведра.

Юра совсем еще маленький. Мама стирает белье в оцинкованном корыте. Она свернула трубочкой какую-то бумажку, обмакнула ее кончик прямо в мыльную воду и выдула большой пузырь на радость сыну. За дверью кухни ругается тетя Клава, потому что из-за маминого корыта ни пройти, ни проехать, а у нее между прочим суп. Но Юра и мама смотрят друг на друга с видом заговорщиков и продолжают следить за парением пузыря. Мальчик тихо и радостно смеется. Мать улыбается. Вокруг ее губ залегли ранние морщинки.

Пузырь лопнул. Мыло попало в глаза. Щиплет...