— А что говорилось в письме?

— Убийственные подробности. Зовут его Антоном Эстрейхером. Он — бывший морской офицер, исключенный из списков за кражу. Потом его судили за убийство, но оправдали по недостатку улик. В начале войны он дезертировал с фронта, за несколько дней до нашего приезда в Роборэй установили, что он воспользовался документами своего родственника, умершего несколько лет тому назад, и прокуратура отдала приказ об его задержании под именем Максима Эстрейхера.

— Как жаль, что его упустили. Профессиональный бандит. Взяли и не сумели удержать.

— Найдем его, не беспокойтесь.

— Найти-то найдем, да не было бы поздно.

Рауль прибавил ходу. Они ехали быстро, почти не замедляя скорость в деревнях. Смеркалось, когда они доехали до Нанта. Здесь пришлось остановиться и запастись бензином.

— Через час будем дома, — сказал Рауль.

Доротея попросила его подробно описать усадьбу и все прилегающие к ней дороги, расположение комнат в доме, лестницы, входы. Она подробно интересовалась привычками и образом жизни дедушки Дювернуа, его возрастом — ему было семьдесят пять лет — и даже его собакой Голиафом, огромным догом, очень страшным на вид, но неспособным защитить хозяина.

Миновав Клиссон, Рауль решил сделать крюк и заехать в деревню за кем-нибудь из прислуги. Но Доротея категорически запротестовала.

— Чего же вы в конце концов боитесь? — почти рассердился Рауль.

— Всего. От Эстрейхера нечего ждать пощады. Мы не должны терять ни минуты.

Автомобиль мягко свернул на проселочную дорогу.

— Вот и Мануар, — показал Рауль. — Видите освещенные окна?

Остановились у каменной стены усадьбы. В стене были пробиты ворота. Рауль спрыгнул на землю и попробовал их отворить. Возле дома громко лаяла собака, заглушая шум мотора. По лаю Рауль понял, что это Голиаф и что он не в доме, а на дворе, возле террасы.

— Ну что, — нетерпеливо окликнула его Доротея. — Почему вы не отпираете?

— Тут что-то неладно. Ворота заперты на задвижку и на ключ, а замок с той стороны.

— Разве их запирают иначе?

— Конечно. Ворота заперты кем-то чужим. И потом вы слышите, как заливается Голиаф?

— Ну?

— За углом есть другие ворота.

— А вдруг они тоже заперты? Придумаем что-нибудь другое.

Доротея села к рулю, подвинула машину к стене, немного вправо от ворот, нагромоздила на сиденье подушки, стала на них во весь рост и скомандовала:

— Монфокон!

Мальчик понял, что нужно, и быстро вскарабкался на плечи Доротеи. Его ручонки едва достали до края стены. Доротея подсадила его, и он мигом очутился верхом на стене. Рауль бросил ему веревку, мальчик завязал ее вокруг талии, и Доротея спустила его во двор. Он быстро шмыгнул к воротам, отодвинул задвижку, повернул ключ и впустил Рауля и Доротею.

Доротея жестом подозвала Монфокона и тихо приказала ему:

— Обойди вокруг дома и, если увидишь где-нибудь лестницу, свали ее на землю.

На террасе метался Голиаф, с лаем и воем царапаясь в дверь, а из-за двери доносились стоны и шум борьбы.

Чтобы напугать бандитов, Рауль выстрелил в воздух, отпер дверь своим ключом и быстро взбежал на лестницу.

В вестибюле, слабо освещенном двумя свечами, лежал на полу дед Рауля и слабо стонал. Рауль бросился к нему, а Доротея схватила свечу и метнулась в соседнюю комнату. Комната была пуста. В открытом окне торчал конец приставленной лестницы. Доротея бросилась к окну и осторожно выглянула.

— Тетя, я тут, — отозвался из сада Монфокон.

— Ты кого-нибудь видел?

— Да. Они выскочили из окна. Я не успел свалить лестницу.

— Ты рассмотрел их?

— Да, их было двое. Один незнакомый, а другой тот противный бородач.

Дед Рауля не был ранен. По следам борьбы было ясно, что Эстрейхер пробовал запугать старика и заставить показать медаль. На его шее были багрово-синие следы от пальцев. Еще минута — и его бы прикончили.

Скоро вернулась со свадьбы прислуга. Рауль вызвал врача. Доктор осмотрел больного и заявил, что жизнь его вне опасности, но сильно пострадали нервы. Старик действительно не отвечал на вопросы, даже как будто не слышал их, что-то невнятно бормотал и не узнавал окружающих. И Рауль понял, что дедушка сошел с ума.

Усадьба Мануар-О-Бютт когда-то считалась богатым барским домом. Теперь о былом ее величии и широкой жизни прежних владельцев напоминали только огромные погреба и кладовые, заваленные разной ненужной рухлядью.

Мануар стал приходить в упадок с того времени, как дед Рауля взялся за хозяйство. В молодости он был страстным охотником, дамским кавалером, кутилой и убежденным бездельником. Главные черты его характера перешли к отцу Рауля.

— Когда я был демобилизован, — рассказывал Рауль Доротее, — я поселился здесь, думая наладить хозяйство. Но ни дед, ни отец меня не поддержали. Как я ни спорил — они твердили мне одно: «Рано или поздно мы разбогатеем. К чему же стесняться и отказывать себе в пустяках?» И они действительно мало стеснялись. В конце концов мы очутились в лапах ростовщика, скупившего наши векселя у кредиторов. А сейчас я узнал: пока я гостил в Роборэе, дед запродал ему имение и по договору ростовщик может нас выселить ровно через полтора месяца.

Рауль был человек стойкий и прямой, не очень острого, но серьезного ума, немного грубоват, как все деревенские жители, но зато не знал вылощенной фальши горожан. Доротея невольно покорила его волю и нежно и глубоко коснулась его души. Застенчивый, как все прямые и нетронутые натуры, Рауль плохо скрывал свои чувства и слушался ее беспрекословно.

По совету Доротеи он подал следователю заявление о нападении на усадьбу и в заявлении откровенно признался, что вместе с группой дальних родственников разыскивает фамильный клад и что для находки клада необходимо иметь золотую медаль старинной чеканки с надписью, указывающей местонахождение клада. Не называя Доротеи, он сообщил, что к нему приехала дальняя родственница, и вскользь сказал о причинах ее приезда.

Через три дня приехал Кантэн с мальчиками. Фургон поставили посреди двора, и Доротея перебралась в него из уютных спален Мануара. Мальчики были рады отдыху, и потекли веселые дни после тяжелой кочевой жизни.

Кастор и Поллукс по-прежнему дрались. Кантэн часами сидел с удочкой у реки, а невозмутимый капитан важно беседовал с Раулем и покровительственно рассказывал ему и Голиафу разные приключения.

Доротея как будто отдыхала. Но на самом деле она усердно наблюдала и занималась изысканиями. Несколько часов посвящала она мальчуганам, а остальное время следила за старым бароном, бесцельно слонявшимся по двору с Голиафом на цепочке. Взгляд старика рассеянно блуждал по сторонам, а Доротея не спускала с него глаз, ловя хоть проблески сознания.

Несколько дней провела она на чердаке, роясь в библиотечных шкафах и ящиках с книгами и письмами, в докладах управляющих, в портфелях и папках прошлого века. Она тщательно изучила переписку семьи, церковный архив, старые планы имения.

— Ну-с, мы, кажется, прогрессируем, — сказал ей как-то Рауль. — Ваши глаза немного прояснились.

О, эти глаза, глаза Доротеи! Они влекли к себе Рауля, как магнит. Ими смотрел он на весь мир и ничем не интересовался, кроме их блеска и выражения.

Доротее льстило и нравилось поклонение молодого человека. Его горячая застенчивая любовь была для нее чем-то новым, очаровательным. Она привыкла чувствовать на себе откровенно бесстыдные взгляды мужчин, полные неприкрытой чувственности, и эти взгляды оскорбляли ее, как плевки. И вот пришла радость чего-то чистого, благоуханного…

Как-то раз, катаясь в лодке, Доротея опустила весла и пустила лодку по течению.

— Срок приближается, — сказала она задумчиво.

— Какой срок? — спросил Рауль, думавший не о сроках, а о глазах Доротеи.

— Тот, — ответила она. — Масса мелочей намекает на его приближение.

— Вы думаете?

— Уверена. Вспомните слова дедушки перед вашей поездкой в Роборэй. Он вам сказал: «Теперь еще не поздно, а самая пора». Как жаль, что он болен и не может открыть вам тайны.