Деларю остановился, довольный произведенным впечатлением, затем продолжал:

— Я часто думал об этом деле, стараясь разгадать, что могло таиться под тонкой оболочкой этого конверта. Как-то я нарочно съездил в Перьяк, расспрашивал жителей, рылся в архиве, но ничего не нашел. Недавно, видя, что срок наступает, я решил посоветоваться с председателем гражданского суда в Нанте. Я думал, что, если рассматривать письмо как духовное завещание, необходимо вскрыть его в присутствии судебных властей. Но председатель со мною не согласился. Он полагает, что это простая мистификация или шутка старого вельможи. «Когда вы вернетесь обратно, — сказал он мне на прощание, — мы вместе посмеемся над этим делом, и вам будет жаль потерянного времени». Несмотря на это, я все-таки решил явиться на место. До Ванна я ехал в поезде, в Ванне сел в дилижанс, а из Перьяка, как видите, добрался сюда на осле. Теперь вам ясно, почему я был так поражен, увидев вас под часами.

При этом Деларю улыбнулся и развел руками. Улыбнулись и все остальные. Но Марко Дарио согнал с лица улыбку и сказал:

— А все-таки дело серьезное.

— И разговоры о кладе, — подхватил Эррингтон, — могут оказаться совсем не такими нелепыми, как нам до сих пор казалось.

Доротея дрожала от нетерпения.

— Зачем гадать? Письмо объяснит нам все. Читайте скорей, господин нотариус, — просила она взволнованно.

Наступила торжественная минута. Теснее сомкнулся кружок, лица стали серьезными, улыбки погасли.

Деларю раскрыл портфель, достал большой конверт из плотной, пожелтевшей от времени бумаги. На нем темнело пять печатей, когда-то красных, а теперь буро-фиолетовых. В левом углу был штемпель нотариуса Барбье, его подпись и номер, под которым документ был принят на хранение.

— Печати целы, — заявил нотариус. — На них даже можно прочесть латинский девиз покойного…

— In robore fortuna, — перебила Доротея.

— Откуда вы знаете?

— Потому что эти слова выгравированы на всех медалях и даже на этой стене, под часами, — ответила она, указывая на мраморную доску.

— Совершенно верно. Таким образом, устанавливается бесспорная связь между этим пакетом, вашими медалями и тем местом, где мы сейчас находимся.

— Скорее, скорее, мсье Деларю, — торопила Доротея, — распечатывайте конверт, читайте.

Нотариус сломал печати и вынул большой лист пергамента, исписанный со всех сторон. Пергамент был сложен вчетверо и на сгибах сильно потерт, почти разорван на четыре части.

— Бога ради, читайте скорее, — торопила Доротея.

Нотариус надел вторую пару очков, положил портфель на колени, развернул на нем лист и начал, отчетливо выговаривая каждое слово:

— «Написано сегодня, двенадцатого июля 1721 года…» Двести лет, — вздохнул нотариус, выводя Доротею из терпения, и снова принялся за прерванное чтение: — «Написано сегодня, двенадцатого июля 1721 года, в последний день моей жизни, а должно быть прочитано двенадцатого июля 1921 года, в первый день моего воскресения…»

Нотариус смущенно запнулся. Все переглянулись, и Вебстер убежденно сказал:

— Это писал сумасшедший.

— Может быть, слово «воскресение» надо понимать иносказательно, — сказал Деларю. — Посмотрим, что дальше. Итак, я продолжаю: «Дети мои!» — Он снова остановился и объяснил: — Это относится к вам, как потомкам писавшего.

— О, месье Деларю, — возмутилась Доротея. — Бога ради, не останавливайтесь на каждом слове. Нам не нужно никаких комментариев.

— Однако я считаю своим долгом…

— Не надо!.. Прошу вас, не надо! Потом! Самое важное — узнать, что написано в письме, не правда ли?

Молодые люди кивнули головой.

Нотариус прислушался и больше не прерывал чтения, останавливаясь только там, где буквы были стерты.

— «Дети мои.

На днях я выходил из Академии наук, куда меня любезно пригласил Фонтенель, знаменитый автор «Опыта о множественности миров». В дверях Фонтенель взял меня под руку и сказал:

— Не соблаговолите ли вы объяснить мне, маркиз, почему вы кажетесь таким нелюдимым и замкнутым человеком и почему у вас нет одного пальца на левой руке. Я слышал, что у вас есть лаборатория в замке Рош-Перьяк, где вы занимаетесь разными опытами, ищете эликсир долгой жизни. Говорят, что вам оторвало палец при взрыве реторты во время подобных опытов.

— Зачем искать то, чем я владею, — отвечал я спокойно.

— Правда?

— И, если вы позволите, я преподнесу вам флакон. Отведайте моего эликсира — и неумолимым паркам придется вооружиться терпением не менее чем на целое столетие.

— Благодарю, — ответил Фонтенель, — но при условии, что вы составите мне компанию. Кстати, мы ровесники, и каждому из нас остается ровно сорок лет до столетнего возраста.

— Что касается меня, то подобная перспектива меня не прельщает, — возразил я спокойно. — Что за удовольствие продлить немного жизнь, где каждый день похож как две капли воды на предыдущий. Я мечтаю о другом: мне хотелось бы умереть и снова ожить через одно-два столетия, увидеть внуков моих правнуков, посмотреть на жизнь будущего, ознакомиться со всеми новшествами как в государственном строе, так и повседневной жизни.

— Браво! — воскликнул Фонтенель. — Итак, вы заняты изобретением подобного эликсира?

— Я его уже отыскал. Я вывез его из Индии, где провел в молодости более десяти лет. У меня были друзья среди браминов и жрецов, и они открыли мне кое-что из своих сокровенных тайн.

— А почему не все? — иронически спросил Фонтенель.

Я пропустил его насмешку мимо ушей и продолжал спокойно:

— Они отказались сообщить мне способ сношения с иным миром, который так интересует вас, и не захотели выдать временного умерщвления и оживления. Однако последнюю тайну я все-таки разгадал. Йоги и брамины меня уличили и осудили на страшное наказание: они должны были вырвать у меня все десять пальцев на руках. Когда мне вырвали первый палец, мне пообещали прощение, если я возвращу похищенный флакон. Я сказал, где он спрятан, но эликсира в этом флаконе уже не было. Я перелил его в другой флакон и спрятал, заменив его обыкновенной жидкостью. Таким образом, ценой потери пальца я приобрел секрет полубессмертия.

— И думаете воспользоваться этим секретом?

— Да, только приведу свои дела в порядок, то есть в наступающем году.

— Чтобы ожить?

— В июле 1921 года.

Эта беседа очень позабавила Фонтенеля, и, прощаясь со мной, он сказал, что не забудет ее как доказательство моей необузданной фантазии… и моего сумасшествия, вероятно, думал он про себя».

Нотариус остановился перевести дыхание и посмотрел на своих слушателей. Они улыбались и, по-видимому, относились ко всей этой истории как к очень забавной и остроумной шутке. Во всяком случае, рассказ их увлек. Одна Доротея оставалась серьезной.

Все молчали, и Деларю продолжил чтение:

— «Напрасно Фонтенель смеялся надо мной. Я говорил сущую правду. Великие мудрецы Индии знают то, чего мы, европейцы, не узнаем вовеки. Но я овладел одной из их великих тайн. Пришло время воспользоваться ею. На этот раз мое решение твердо. В прошлом году погибла моя жена, маркиза де ла Рош-Перьяк. До сих пор проливаю я горькие слезы, вспоминая усопшую. У меня четверо сыновей. Все они унаследовали от меня страсть к путешествиям и приключениям. Все они сейчас за границей — один в армии, остальные — по делам. Я одинок. К чему влачить бесполезную старость, лишенную и радостей, и ласки, и семьи, лучше уйти из этого мира, чтобы снова в него возвратиться. Мои старые слуги, Жоффруа и его жена, исполнят мою волю, как верные спутники моей жизни, поверенные многих тайн. И я прощусь со своим веком.

Я обращаюсь к вам, мои потомки, которым суждено прочесть это послание. Слушайте внимательно все, что должно произойти сегодня в Рош-Перьяке. Ровно в 2 часа пополудни я упаду в обморок. Жоффруа бросится за доктором, а доктор установит, что сердце мое перестало биться. Я буду мертв. Меня уложат в гроб и перенесут в усыпальницу, а ночью Жоффруа вынет меня из гроба и вместе со своей женою перенесет в развалины башни Коксэн, самой древней из башен Перьяка, а гроб набьет камнями и крепко забьет.