Предупреждение не было излишним. Аня порывисто вскочила, вся ее фигурка казалась воздушной, а лицо озарилось пламенной радостью.

— О, Марилла, можно мне пойти сразу… не вымыв посуды? Я все вымою, когда вернусь, но я не могу сосредоточиться ни на чем таком приземленном, как мытье посуды, в такой волнующий момент.

— Конечно, конечно беги, — сказала Марилла снисходительно. — Аня… ты с ума сошла! Сию минуту вернись и надень что-нибудь! С тем же успехом можно кричать ветру, — добавила она, обращаясь к себе самой. — Убежала с голой головой. Вон она несется прямиком через сад с развевающимися волосами. Просто чудо будет, если она не простудится насмерть!

Аня вернулась домой поздно вечером, когда на заснеженные поля уже легли пурпурные сумерки. Вдали на юго-западе сверкала похожая на огромную жемчужину вечерняя звезда. Небо казалось бледно-золотистым и эфирно-розовым над блеском белых просторов полей и темной зеленью елей. Звяканье колокольчиков проносившихся между заснеженными холмами саней раздавалось в морозном воздухе, словно звон сказочных колокольчиков эльфов, но их музыка не была такой сладостной, как та, что звучала в Анином сердце и просилась на уста.

— Вы видите перед собой совершенно счастливого человека, Марилла, — объявила она. — Я совершенно счастлива… да, даже несмотря на мои рыжие волосы. В этот момент душой я выше рыжих волос. Миссис Барри поцеловала меня, заплакала и сказала, что виновата и что никогда не сумеет меня отблагодарить. Я была страшно смущена, Марилла, но ответила как можно вежливее: "Я не держу обиды на вас, миссис Барри, и уверяю вас раз и навсегда, что я не собиралась напоить Диану, и тем опускаю на прошлое покров забвения". Это были очень благородные слова, правда, Марилла? Я чувствую, что отплатила миссис Барри добром за зло… Мы с Дианой чудесно провели день. Диана показала мне новый вышивальный шов, которому ее научила ее тетя в Кармоди. Ни одна душа в Авонлее, кроме нас, его не знает, и мы торжественно поклялись не показывать его никому. Диана подарила мне красивую открытку, на которой нарисован веночек роз и написаны стихи:

И в этих словах такая правда, Марилла! Мы собираемся попросить мистера Филлипса снова посадить нас за одну парту, а Герти Пай может сесть с Минни Эндрюс. У нас было совершенно изысканное чаепитие. Миссис Барри достала свой лучший фарфоровый сервиз, Марилла, будто я была настоящая гостья. Не могу описать, какая меня от этого пронзила дрожь. Никто никогда не вынимал для меня своего лучшего сервиза. И мы ели фруктовый пирог, и кекс, и пончики, и два разных варенья. И миссис Барри спрашивала меня, налить ли мне еще чаю, и сказала: "Папочка, почему ты не подаешь Ане печенье?" Как, должно быть, приятно быть взрослым, Марилла, если так замечательно, даже когда с тобой только обращаются как со взрослым.

— Не знаю, — сказала Марилла с легким вздохом.

— Ну, во всяком случае, когда я вырасту, — сказала Аня решительно, — я всегда буду говорить с маленькими девочками как со взрослыми и никогда не буду смеяться, если они выразятся возвышенно. Я по собственному печальному опыту знаю, как это ранит чувства. После чая мы с Дианой делали конфетки из масла и сахара. Получилось не очень хорошо; наверное, потому, что ни Диана, ни я никогда их прежде не делали. Диана оставила меня переворачивать их, а сама смазывала маслом противни, но я забыла переворачивать, и они подгорели. А потом, когда мы выставили конфеты, чтобы остудить, кот прошел по одному противню, и конфеты с него пришлось выбросить. Но само их приготовление было огромным удовольствием. А когда я уходила домой, миссис Барри просила меня приходить почаще, а Диана стояла у окна и посылала мне воздушные поцелуи всю дорогу, пока я шла по Тропинке Влюбленных. Марилла, я собираюсь сегодня сочинить особую, совершенно новую молитву в честь этого события.

— Марилла, можно мне на минуточку отлучиться и сбегать к Диане? — спросила Аня как-то раз февральским вечером, сбежав вниз по лестнице из своего мезонина и запыхавшись.

— Не вижу причины, чтобы тебе нужно было выскакивать из дома, когда уже стемнело, — сказала Марилла решительно. — Вы с Дианой вместе шли из школы и потом стояли в снегу и мололи языками еще полчаса. Поэтому я не думаю, что тебе уж так необходимо срочно увидеться с ней опять.

— Но она хочет меня видеть, — упрашивала Аня. — Ей нужно сказать мне что-то важное.

— Откуда ты это знаешь?

— Потому что она подала мне знак из окна. Мы придумали способ, как подавать знаки с помощью свечи и кусочка картона. Мы ставим зажженную свечу на подоконник и то закрываем ее картонкой, то открываем. Определенное число вспышек означает определенное известие. Это была моя идея, Марилла.

— Не сомневаюсь в этом, — сказала Марилла выразительно. — И уверена, что в ближайшее время вы подпалите занавески с этой своей глупой сигнализацией.

— О, мы очень осторожны, Марилла. И это так интересно! Два сигнала значат: "Ты дома?" Три — «да», а четыре — «нет». Пять значат: "Приходи как можно скорее, потому что мне нужно сказать тебе что-то важное". Диана только что подала пять сигналов, и меня мучит любопытство, что она хочет сказать.

— Ну, пусть оно тебя больше не мучает, — сказала Марилла с иронией. — Можешь сходить, но запомни: чтобы ты была здесь не позже чем через десять минут.

Аня запомнила и вернулась в положенный срок, хотя, вероятно, ни один смертный никогда не узнает, чего ей стоило ограничить десятью минутами обсуждение важного сообщения Дианы. Но этими десятью минутами она распорядилась с толком.

— Ах, Марилла, вообразите! Завтра у Дианы день рождения. И ее мама сказала, что она может пригласить меня к ним после школы, чтобы я осталась у них ночевать. Приедут ее кузены из Ньюбриджа на больших санях, чтобы завтра вечером посетить концерт в дискуссионном клубе. И они возьмут на концерт Диану и меня… то есть если вы меня отпустите, Марилла! О, я так взволнована!

— Можешь успокоиться, потому что ты туда не пойдешь. Тебе будет лучше дома в твоей собственной постели, а что до этого концерта в клубе, то это глупая идея, и маленьким девочкам вообще не следует позволять посещать подобные места.

— Я уверена, что дискуссионный клуб — это очень достойная организация, — защищалась Аня.

— Не спорю. Но не позволю тебе болтаться по концертам и проводить ночь неизвестно где. Хорошенькое занятие для детей, ничего не скажешь! Удивляюсь, что миссис Барри отпускает Диану.

— Но это такой особый случай, — умоляла Аня; она была готова заплакать. — У Дианы только один раз в году день рождения. День рождения — это не такое уж обыденное событие, Марилла. Присси Эндрюс будет декламировать "Звон вечерний не слышен сегодня". Это такое назидательное стихотворение, Марилла, я уверена, мне было бы очень полезно его послушать. А хор исполнит четыре прелестные трогательные песни, почти такие же возвышенные, как религиозные гимны! Ах, Марилла, даже священник собирается присутствовать; да, да, он там будет; он обратится к слушателям с речью. Это ведь почти то же, что проповедь. Пожалуйста, позвольте мне пойти, Марилла!

— Аня, ты слышала, что я сказала? Сними ботинки и иди спать. Уже девятый час.

— Только еще одно слово, Марилла, — сказала Аня; по ее лицу было ясно, что она прибегает к последнему доводу. — Миссис Барри сказала, что мы можем спать в комнате для гостей. Подумайте, какая это честь для вашей маленькой Ани — спать в комнате для гостей!

— Это честь, без которой тебе придется обойтись. Иди спать, Аня, и чтобы я больше ни слова об этом не слышала.

Когда Аня, заливаясь слезами, исчезла наверху, Мэтью, который, казалось, сладко дремал в кресле на протяжении всего диалога, открыл глаза и сказал решительно: