Мне подали изрядную порцию фрикассе из бараньих ножек, которое я съел почти без остатка. Выпив в меру съеденного, я отправился на покой. Мне дали довольно пристойную кровать, и я надеялся, что сон не замедлит сковать мои чувства. Однако мне не удалось сомкнуть глаз: всю ночь я промечтал о наряде, который мне предстояло выбрать.

«Как мне поступить? — спрашивал я себя. — Выполнить ли свое первоначальное намерение: купить сутанеллу и ехать в Саламанку, чтоб искать там место учителя? Но для чего мне одеваться лиценциатом? Разве я собираюсь посвятить себя духовному званию? Да и чувствую ли я влечение к не, Напротив того, у меня совсем противоположные вкусы: я чу носить шпагу и добиться успеха в свете».

На этом я и остановился. Я решил одеться дворянином, убежденный, что в таком платье не премину получить какую-нибудь пристойную и доходную должность. Льстя себя такими надеждами, я с величайшим нетерпением поджидал рассвета, и не успели первые лучи коснуться моих вежд, как я уже был на ногах и поднял такой шум, что разбудил весь постоялый двор. Я принялся звать слуг, но те лежали еще в постелях и ответили на мой зов одной только бранью. Все же им пришлось встать, и я тормошил их до тех пор, пока они не сбегали за ветошником. Вскоре они привели, мне этого человека. За ним шло двое молодцов, из которых каждый нес по большой пачке, завернутой в зеленую холстину. Ветошник поклонился мне весьма учтиво и сказал:

— Ваше счастье, сеньор кавальеро, что вам рекомендовали именно меня, а не кого-либо другого. Я вовсе не желаю опорочить своих собратьев в ваших глазах и, упаси меня господь, хоть сколько-нибудь повредить их репутации; но между нами говоря, среди них нет ни одного совестливого человека: все они прижимистее жидов. Я единственный ветошник с честными правилами. С меня вполне достаточно и умеренного барыша: я довольствуюсь ливром на су, я хотел сказать: су на ливр. Благодарение богу, я веду дело без обмана.

После этого вступления, принятого мною по глупости за чистую монету, ветошник приказал своим молодцам развязать узлы, в которых оказалось платье всевозможных цветов. Сперва мне предложили одноцветные пары; но я отверг их с презрением, находя, что они слишком скромны. Затем меня заставили примерить наряд, который оказался сшит прямо на мой рост и ослепил меня, хотя и был уже несколько поношен. Он состоял из камзола с прорезными рукавами, из штагов и епанчи — все из синего бархата с золотым шитьем. Я остановился на этом наряде и спросил о цене. Заметив, что он мне понравился, ветошник похвалил мой тонкий вкус.

— Клянусь богом! — воскликнул он, — сразу видно, что вы знаете в этом толк. Да будет вам ведомо, что платье это было сшито для одного из самых именитых вельмож королевства, который не надевал его и трех раз. Взгляните на бархат: лучшего нигде не сыскать. А что за вышивка! Признайтесь, что это отменнейшая работа.

— Сколько же вы за него хотите, — спросил я.

— Шестьдесят дукатов, — ответствовал он. — Пусть я не буду честным человеком, если мне уж раз не давали этой суммы.

Поистине убедительная альтернатива!

Я предложил сорок пять. Возможно, что платье не стоило и половины этих денег.

— Сеньор кавальеро, — холодно возразил старьевщик, — я не запрашиваю и слово мое твердо. Не угодно ли вам взять вот эти, — продолжал он, показывая на товары, от которых я отказался. — Тут я могу вам кое-что скинуть.

Тем самым он еще пуще разжигал во мне желание приобрести платье, которое я торговал, и так как мне показалось, что он на самом деле не сбавит ни гроша, то я отсчитал ему шестьдесят дукатов. Видя, сколь легко они ему достались, он, несмотря на свои честные правила, был, вероятно, немало раздосадован тем, что не запросил больше. Успокоившись все же на том, что нажил ливр на су, ветошник удалился со своими молодцами, которых я не забыл вознаградить.

Таким образом я обзавелся весьма изрядной епанчой, камзолом и штанами. Оставалось позаботиться об остальном моем туалете, на что у меня ушло все утро. Я купил белья, шляпу, шелковые чулки, башмаки и шпагу. Затем я облачился во все свои обновки. Что за удовольствие испытал я, видя себя таким нарядным! Глаза мои, так сказать, не могли насытиться этим убранством. Даже павлин никогда не разглядывал своего оперения с большим самодовольством.

В тот же день я нанес второй визит донье Менсии, которая приняла меня еще благосклоннее прежнего. Она снова поблагодарила меня за оказанную услугу. Затем мы взаимно обменялись многими учтивостями, после чего, пожелав мне всяческих успехов, она попрощалась со мной и удалилась, не подарив мне ничего, кроме перстня, ценою в тридцать пистолей, который попросила сохранить на память о ней.

Я был совершенно ошеломлен, так как рассчитывал на более ценное подношение. В задумчивости возвращался я на постоялый двор, не слишком довольный щедростью доньи Менсии. Но не успел я переступить порог, как туда вошел человек, шедший за мною следом; он неожиданно скинул епанчу, прикрывавшую ему лицо пониже глаз, и показал мне большой мешок, который нес под мышкой. При виде мешка, вероятно, туго набитого деньгами, я широко раскрыл глаза; то же сделали и прочие лица, присутствовавшие при этом. Мне почудилось, что я слышу глас серафима, когда этот человек, положив свою ношу на стол, сказал мне:

— Сеньор Жиль Блас, вот что посылает вам сеньора маркиза.

Я отвесил посланцу несколько глубоких поклонов и осыпал его любезностями. Но не успел он уйти с постоялого двора, как я набросился на мешок, словно сокол на добычу, и унес его в свою комнату. Там я развязал его, не теряя времени, и нашел в нем тысячу дукатов. Я заканчивал их подсчет, когда вошел трактирщик, который слышал слова посланца и хотел осведомиться о содержании мешка. Зрелище стольких монет, рассыпанных на столе, повергло его в сильное изумление.

— Черт подери! — воскликнул он, — какая груда денег! Должно быть, вы не дурак поживиться за счет женщин, — добавил он с лукавой улыбкой. — Вы и суток не пробыли в Бургосе, а уже облагаете маркиз контрибуцией.

Эти слова пришлись мне по вкусу. Меня очень соблазняла мысль оставить Махуэло при его заблуждении, которое доставляло мне удовольствие. Не удивляюсь тому, что молодые люди любят слыть покорителями сердец. Тем не менее мое простосердечие одержало верх над тщеславием. Я разуверил своего хозяина и рассказал ему историю доньи Менсии, которую он выслушал с большим вниманием. Затем я посвятил его в свои собственные дела и, так как он делал вид, что принимает во мне участие, то я попросил его пособить мне советом. Он сперва призадумался, а затем сказал серьезным тоном:

— Сеньор Жиль Блас, я питаю к вам расположение, и так как вы мне настолько доверяете, что говорите со мной вполне откровенно, то я скажу вам без лести, к чему считаю вас более всего способным. Мне кажется, что вы рождены для придворной жизни; советую вам ехать ко двору и пристроиться к какому-нибудь знатному вельможе; старайтесь втереться в его дела или споспешествовать его забавам, иначе вы зря потеряете там свое время. Я знаю этих важных господ: они не ставят ни во что рвение и преданность честного человека и считаются только с теми, кто им нужен. Но у вас есть еще один шанс, — добавил он, — вы молоды, пригожи собой и, будь вы даже вовсе лишены рассудка, этих качеств было бы достаточно, чтоб вскружить голову богатой вдове или какой-нибудь хорошенькой женщине, несчастной в замужестве. Если любовь разоряет людей, обладающих богатствами, то она же зачастую кормит тех, у кого ничего нет. Поэтому я думаю, что вам надобно поехать в Мадрид; но не следует являться туда без прислуги. Там, как и везде, встречают по одежде и будут уважать вас сообразно с тем, какую персону вы из себя разыграете. Я отрекомендую вам лакея, верного слугу, скромного малого, словом, человека, за которого я ручаюсь. Купите двух лошаков: одного для себя, другого для него, и поезжайте, как скоро сумеете.