- Нет, ты об'яви всем, кто навещал-то тебя? - кричит ему черный, весь в кудрях, черноусый человек, кудри с проседью, лицо пьяно, похоже на мопса, и в ухе серьга. Я принял его за румына, но он оказался чистокровным евреем - Исаем Аронычем. Он - когда-то богатый купец с соседней большой станции. Его в прах разорила революция, все было разбито в щепы и разграблено. А семейство восемь человек детей.

- Кто навещал тебе в тюрьма? - кричит он с акцентом и, прищурив левый глаз, замысловато трясет головой.

- Ты, Исай Ароныч, ты, - отвечает торговец. - Спасибо, брат. - И, обращаясь ко всем, тычет в него пальцем. - Братцы! Вот самый этот еврейской породы человек, еврей...

- Жид!.. - перебивает Исай Ароныч. - Пархатый жид...

- Этот самый пархатый жид, а дороже он мне родного.

- А-а-! - победно кричит еврей. - А сын тебе навещал?

- Навещал. Старший который. Спасибо, был разок.

- Пускай себе будет так. Зачем благодарить? Это его обязанность. Это долг, - его палец летит вверх. - Долг!.. - и безнадежно: - ни черта вы, мужики, не понимаете.

- А больше никто. Ты один в Питер приехал, пропитанья мне привез...

- А-а-а...

Торговец говорит мне:

- Когда Исайка голодал с семьей, я помогал ему, а то сдох бы. Хороший жид, верный.

Напротив меня латыш-мельник. Борода четырехугольная, рыжая и щеки - два красных под глазом кулака.

- Дорого, Мартын, за помол дерешь.

- Какой дерешь! Никогда моя не дерешь. Что надо, - возмущается тот.

- Дорого... Скинь.

- А мельниц наладить дорого, дешево? Скольки труда, уметь нада, вот тут, головам иметь. Ха-ха-ха.

- Пей, Мартын, не слушай, пей. - Пьяная рука расплескивает самогонку на тарелку латыша.

- Зачем селедка поливайт? В рот нада!

- Стой! - хозяин чиркнул зажигалку и к тарелке. Самогонка синим огнем пых! - затрещала у мельника борода. - Видал? - закричал хозяин. - Вот какая самогонка. Товарищ председатель, видал? Как спирт. Нет, ты в рот мне загляни. Лоскутья лезут. - И, весь изогнувшись, подставляет широко открытый рот прямо к носу председателя волисполкома. - Крепость - страсть...

Вдруг тенористый голос в соседней комнате и к нам:

- Живой! Живой! Живой пришел! Эй, вы!.. Я - живой!

Шустрый низенький старичонка, в черном пальто и козырек фуражки к уху, прыгал от гостя к гостю и кричал:

- Эй, вы! Живой пришел... Я - живой.

- А мы мертвые по-твоему? - смеялась у дверей хозяйка.

- Живой!.. Фамилия Живой... Пасечник... Живой... Фамилия Живой... Эй, я Живой... Живой! Гуляй, Живой!..

Он, в сущности, не кричал, а гнусил, но так суетился и скакал и, как градом, поливал словами, словно рота солдат бросилась на нас в атаку и закидала бомбами. Все оцепенели, сразу стало тихо, но вдруг задрожала изба хохотом:

- Братцы, да ведь это Живой, пасечник!

- Садись, Живой.

- Пей, Живой!

- Я Живой, а вы мертвые... Эй, вы! Я Живой.

Он все еще топчется, помахивает длинными рукавами, наскоро глотает самогонку, самогонка течет по коричневой с желтым бороде, лик постный.

- Эй, Живой! Мно 1000 го ли меду снял?

- Двац пудов, триц пудов, сорк пудов. Я Живой, пасечник. А вы кто? Эй, Живой пришел!

- Ко мне в улей две матки попало. Как быть?

- Ккой сстемы улей? Надо знать... Живой скажет. Живой все знает... до свиданья.

- Песню давайте... - громко предлагает председатель. Это коренастый человек, с большими, как у вахмистра, усами. Выпивши, но держится бодро, моментами напускает на лицо грозу: белые брови тогда слетаются вместе, и глаза ищут жертвы.

- Товарищ Тараканов, кушайте... Товарищ Тараканов, очень большое утеснение с налогами.

- Товарищ Тараканов, ублаготвори ты мне тот клинышек-то, земельку-то... Я б те отблагодарил...

- По закону, все будет по закону... Давайте, споем...

- Товарищ Тараканов, ты у нас с братом семьдесят десятин отобрал, а кому отдал?..

- Кому следует... По закону.

- А-а, по закону... А откуда это у тебя серый-то жеребец об'явился?.. Тоже по закону?

- "Вни-из по ма-а-атушке-е-е по Во-о-ол..." - замахав руками, сердито начинает председатель.

Сначала вяло, потом погуще подхватывают, и всем столом ревут козлами песню. Бросили, начали другую. Бросили.

- Революционную! Давайте революционную... Ага, не знаете, не любите?..

- Пей! Товарищ Тараканов, кушай.

- Не хочу, - встал и пошел к выходу.

За ним высокий молодой крестьянин:

- Тараканов, навести меня.

- Не хочу.

- Ну, зайди, ну, ненадолго... Хоть одну рюмочку, желательно очень угостить. Товарищ...

- Не хочу, - и вышел.

- Сердится, - сказали крестьяне. - Не выйдет твое дело...

- Выйдет... Еще как выйдет-то. Я знаю, чем взять его.

Между мною и хозяином втерся большой белобрысый, толстогубый и толстоносый парень. Было темно. Хозяйка зажгла лампу-молнию под потолком. Парень орет мне в ухо:

- Лешего два, чтоб я опять пошел в милицию... Нашли дурака.

- Лешка! Зовут? Да?

- Зовут. Нашли дурака... Эвот у Васьки Улана наган, и у прочих наганы. Поди, разоружи их... Тараканова хотят стрелять.

- Кто? Где?..

- Исай Ароныч, милай... Пей!

- Я жид!.. Пархатый жид... Кто громил меня? Мужики громили.

- Жуликов поймаешь, а город выпустит... Этак самого убьют... Нашли дурака. Ха, служи...

- Зачем выпускают?

- Знамо, зачем. За взятку.

- Эй, Мавра, дай-ко пива!

- А ежели мазуриков выпускают, мы своим судом, - сказал хозяин. - Бац-бац - и готово дело. По-мужицки.

С улицы доносились свист и крики.

Мы пошли к Кузнецову. Нас провожал двоюродный брат председателя:

- Братейник богато живет. А чего ему не жить, всего натащут. Вот теперь на хутора народ бросился, всякому охота получше землю оттягать. Вот его и мажут. А кто не даст, и в болоте просидит. Да мало ли делов у нас. А и не взять нельзя, раз само в рот плывет. Кого хошь посади. Ежели человек с башкой...

- А крестьяне дружно живут между собою? - перебил я.

- А вот как дружно. Вот, говорит... Это Тараканов мне говорит, братейник, то есть председатель... Вот, говорит, Шурка, ты рот-то на сходках поуже держи, а то ушей много у меня. Хочешь, для испытания? Хочу. Тогда ругай меня на сходке и власть ругай, я ничего не сделаю. Я, значит, и вошел в откровенность, то есть на сходе: обкладывал почем зря. После, через недельку повстречались с ним. Он мне, как по пальцам: ты то-то говорил, то-то говорил, а тебе отвечали так-то. А на сходе все свои, самосильные хозяева были. Вот народ какой.

* * *

Мимо старух и баб в чистых платочках, мы прошли в заднюю комнату. Маленькая лампа освещала скупо, еле разглядишь, кто сидит за круглым большим столом.

- А-а, вот они... Наконец-то... - Это поднялся священник и вновь сел. - А мне, к сожалению, ехать скоро.

Я поместился между хозяином, радушным румяным стариком и дремавшим псаломщиком.

Рядом со священником здоровецкий старичина. Голова серой копной, маленькая бороденка, жирные щеки полезли книзу, губы толсты - такими губами трудно говорить - он пьет самогонку молча. Редко-редко влепит ядовитое словцо. Звать его - Пров.

Священник сразу же вцепился в агронома. Но хозяин мешает мне слушать: жалуется на налоги, - 1000 это не налоги, а погибель в двадцать раз больше, чем при царе, ежели и на будущий год в такой мере - крышка мужику.

- Я не зря тебе толкую, милый человек. Пропечатывать надо. Со смыслом, мол, бери, сообразуясь. Ежели овцу стригут, шкуру не спущают: а то сдохнет.

Краем уха ловлю:

- Не даром же великие умы ходили в Оптину пустынь: Достоевский, Толстой, у старцев правды искать, - говорил священник. - А теперь у кого правды ищут? И кто?

- Вот вы говорили, что ваша церковь зовет к себе всех, - сказал агроном, и черные умные глаза его уперлись в елейное лицо священника. - А Толстого вы приняли бы? Лично вы?