Уважение и расположение князей и народа к святителям и вообще к духовенству выражалось в разных случаях. Когда новый митрополит или епископ приходил на свою епархию, здесь встречали его торжественно сами князья с своими княгинями, бояре и все жители города. При рукоположении епископов нередко присутствовали князья и потом вместе с духовенством принимали участие в светлых пиршествах, какие бывали по этому случаю. Праздники церковные князья иногда проводили вместе с епископом своим, разделяя его трапезу, или в святых обителях. А в другие дни сами приглашали к себе на трапезу пастырей Церкви и в особенности иноков. На свои семейные торжества, например на постриги малолетних детей, князья также любили приглашать к себе епископов, которые нередко и совершали эти постриги [*342].

Для содержания своего наше духовенство продолжало пользоваться теми же правами, какие дарованы были ему с самого начала и которые по местам предоставлялись ему вновь. Из грамоты смоленского князя Ростислава мы видели, что он пожаловал для своего епископа и его соборной церкви судные пошлины с церковных судов, десятину с княжеских доходов, разные недвижимые имения — озера, сенокосы, огороды, наконец, некоторые населенные места с их данями и продажами. О князе Андрее Боголюбском летопись свидетельствует, что он дал (1158) основанной им во Владимире на Клязьме соборной церкви «много именья, и свободы купленыя, и с даньми их, и села лепшая, и десятины в стадех своих, и торг десятый». Эти пожертвования Боголюбского на время были отняты у соборной церкви князем Ярополком (1175), но вскоре возвращены и, когда во Владимире учредилась особая епископия, ими постоянно пользовались владимирские святители. «Кто не знает, — писал один из них (1225), — меня, грешного епископа Симона, и этой соборной церкви — красы Владимира, и другой суздальской, которую я сам создал? Сколько они имеют городов и сел? И десятину собирают по всей земле той, и всем тем владеет наша худость» [*343]. Летопись упоминает также (1169), что киевская Десятинная церковь, бывшая вначале соборною, владела городами Полонным и Семычем [*344]. Приходское духовенство пользовалось добровольными приношениями от прихожан за исполнение церковных треб [*345]. О монастырях, по крайней мере некоторых, владевших селами, землями и другими угодьями, было сказано нами прежде.

Картина нравственного состояния наших предков с ее мрачною и светлою сторонами в общих чертах оставалась и теперь та же самая, какую мы видели в предшествовавший период. Но в частностях совершились немаловажные перемены, и почти все к лучшему.

Главные недостатки, нами прежде замеченные, с которыми еще надлежало бороться в России христианству, были двух родов: одни происходили от существовавшего некогда в России язычества, другие поддерживались и раскрывались преимущественно под влиянием господствовавшего духа времени.

Недостатки первого рода заметно начали теперь ослабевать. Мы встречаем еще между русскими христиан, которые, держась старых обычаев, ставили трапезы Роду и рожаницам, хотя, может быть, уже не понимали языческого значения этих Рода и рожаниц. Видим женщин, которые в случае болезни своих детей носили их к волхвам, считая волхвов, очевидно, не за представителей язычества, а только за знахарей и врачей [*346]. Но ни летописи, ни другие достоверные памятники не показывают, чтобы оставались еще между русскими такие христиане, которые бы открыто или тайно поклонялись своим прежним языческим богам и приносили им жертвы, увлекались внушениями волхвов, явно враждебными христианству, и восставали против пастырей Церкви, как это случалось в конце XI и в начале XII в. Напротив, на волшебство даже простой народ смотрел уже неприязненно, и новгородцы в 1227 г. сожгли четырех волхвов по одному подозрению их в чародеяниях [*347]. Далеко не в прежней силе является и другой закоренелый обычай языческой старины — обычай многоженства и вообще чувственной жизни. В записках Кярика упоминаются люди, которые держали у себя тайно и явно наложниц, и распутство представляется пороком самым распространенным в народе. Но уже не упоминается о людях, какие были во дни митрополита Иоанна II, написавшего известное Церковное правило, которые имели у себя по нескольку жен разом или переменяли их по своему произволу, похищали себе жен и вовсе не уважали церковного венчания, признавая его учреждением для одних князей и бояр. Мало того, летопись рассказывает, что в 1174 г. галичане сожгли одну несчастную женщину по имени Анастасия, бывшую наложницею их князя Ярослава, а самого князя приводили к присяге, чтобы он вперед жил с своею законною женою — до такой степени сделались у нас строгими к распутной жизни и возвысились понятия о святости брачного союза! [*348]

Недостатки, зависевшие от господствовавшего духа времени, духа междоусобий, кровопролития, жестокости, не только не ослабевали, но по временам обнаруживались даже сильнее. Излишне было бы перечислять самые междоусобия с их неизбежными спутниками: коварством, злобою, вероломством и другими подобными пороками, но не можем не остановиться на некоторых особых случаях, показывающих, до чего доводили иногда эти кровавые распри наших князей и до чего простиралась иногда жестокость нравов.

В 1169 г. войска Боголюбского и других одиннадцати князей, его союзников, взяв Киев приступом, в продолжение трех дней грабили не только жилища киевлян, но и храмы — Софийский, Десятинный и все другие, равно как и монастыри, и похитили из них все сокровища, иконы, ризы, книги, колокола и прочую утварь, а некоторые церкви даже зажгли — такого открытого неуважения к святыне прежде не бывало. Племянник Боголюбского Ярополк, выгнав после кровавого междоусобия дядю своего Михаила из Владимира и заняв (1175) его престол, в первый день своего княжения не только отнял волости и доходы у соборной владимирской церкви, пожалованные ей Боголюбским, но насильно взял все ее золото и серебро, хранившиеся на церковных палатях, и лишил ее величайшего сокровища — чудотворной иконы Богоматери, подарив эту икону зятю своему Глебу рязанскому. В 1177 г., когда два племянника Всеволода владимирского Мстислав и Ярополк Ростиславичи, воевавшие против него, взяты были в плен и посажены в темницу, владимирцы с такою яростию восстали против них, что, несмотря на сопротивление своего князя, извлекли их из темницы и ослепили. В 1211 г. галичане, движимые ненавистию к бывшим своим князьям Роману, Святославу и Ростиславу Игоревичам, умолили венгров, завладевших Галичем, выдать им этих князей и повесили их. В 1217 г. Глеб, князь рязанский, и брат его Константин условились между собою погубить всех своих родственников, чтобы одним владеть Рязанскою областию, и воспользовались первым представившимся к тому случаем. Князья съехались в поле для общего совещания. Глеб пригласил всех их к себе на пир в свой шатер, и они, ничего не подозревая, явились окруженные многочисленными свитами. Но едва пир открылся и гости начали пить и веселиться, как Глеб и Константин обнажили свои мечи и при помощи своих слуг и половцев, которые дотоле были скрыты близ шатра, бросились на свои жертвы и умертвили шестерых князей и бесчисленное множество их бояр и челяди [*349].

Надобно, однако ж, заметить, что и теперь, как прежде, несмотря на преобладавшее направление к междоусобиям и кровопролитию, голос веры и любви к родине часто возвышался в сердцах наших предков и они старались прекращать свои кровавые распри. Так, когда в 1148 г. князья черниговские, долго воевавшие с великим князем Изяславом киевским, прислали к нему просить мира и этот князь обратился за советом к младшему брату своему Ростиславу смоленскому, последний отвечал: «Брат, кланяюсь тебе, ты старше меня, и как ты сгадаешь, на то я готов. Но если предоставляешь дело моей чести, я скажу тебе: ради Русской земли и ради христиан я люблю больше мир, и потому, брат, ради христиан и всей Русской земли примирись ныне». Другой враг того же великого князя Изяслава, родной дядя его Юрий Долгорукий, накануне сражения, после которого Изяслав на время лишился (1149) киевского престола, писал к своему племяннику: «Ты, брат, приходил в землю мою и повоевал ее, ты лишил меня старейшинства; но ныне, брат и сын, ради Русской земли и ради христиан не прольем крови христианской. Дай мне Переяславь, и я посажу в нем сына, а ты царствуй в Киеве. Если же на это не согласишься, пусть нас рассудит Бог». Через два года (1151), когда война между Изяславом и Юрием продолжалась с переменным счастием и последний с войском своим приступил к самому Киеву, старший брат Юрия Вячеслав, княживший в Киеве вместе с Изяславом, послал сказать своему брату: «Сколько раз, брат, я молил тебя и Изяслава: не проливайте крови христианской, не губите Русской земли! Я не стоял за себя, как вы оба меня обидели и положили на меня двоякое бесчестие, хотя имею полки и силу мне Бог дал; всего того я не поминал вам ради Русской земли и ради христиан... за все то я не требовал от вас воздаяния, а еще об вас же заботился, и вы не слушаете меня. Я был уже брадат, когда ты родился — подымешь ли руку на брата старейшего?» Когда Юрий не послушался и необходимо было вступить с ним в битву, Вячеслав воскликнул: «Суди Бог моего брата: он довел меня до сего; я от юности гнушался кровопролитием» [*350]. Не приводим многих других подобных примеров, а вспомним только, как часто наши пастыри, по чувству своего долга или по желанию князей и народа, являлись посредниками между враждовавшими сторонами и именем веры и любви успевали склонять их к примирению.