- Только низом, по трамвайной линии, - попросил я, ощупывая на груди пропитанную потом панораму Нью-Йорка. Неужели только сегодня утром я целовал над морем коричневые нипеля Светы Ибис?

Боюсь, никто из нас не смог бы ответить, как именно собирался выступить с барышней Азизян, увенчайся наша экспедиция успехом. Его тексты насчет "взять за уши" и "заехать в ноздрю", которыми он сопровождал разглядывание самопальной порнографии, никто не принимал всерьез. Мне кажется, Азизян был отчасти даже рад, что нам в этот вечер так не везет с девочками!

Ведь мы даже и не приблизились ни к одной из них, распутно и нервно вышагивающих медными лбами вперед, мечущихся от кабака к кабаку, останавливающих машины, неуклюже танцующих в диафанических миди из шифона. Их подмышки, покрытые трехдневной, как лицо Сержа Гинзбурга, щетиной, пахнут югославским дэзиком, а грудь и шея духами "Сигнатюр", они разрушаю озоновый слой и не подозревают об этом, также, как и о том, что Азизян готов "взять" любую из них "за уши" и "заехать" ей "в дупло", иногда он еще добавлял "заездом через ноздрю".

Они пили, соблазняли и давали на Первомай, потом отходили целую неделю, и теперь снова выпивают, дают и громко пиздят пошлые шутки, оставаясь для нас, как обычно, недосягаемыми.

Быть может, их следует завоевывать, но не в будуарном смысле, закрывая глаза на изъяны, а путем "мокрой шерсти, снега и огня", путем мочившихся в кровавые плевательницы карателей, путем "СС" 70-х нежданно-негаданно вошедших маршем под "That's a way (a-ha, a-ha) I like it". Расстреливая зеркала их трюмо и сжигая гардеробы.

"Если бы я был эсэсовец, я бы мог любую бабу на хуй бросить", - так провозглашал на агитплощадке, шерудя в яйцах, "Армянскию Каррузо" Вадюша, как пел о нем в одной из своих песен Азизян, - 2блядун наш главный".

Мы все поем. Каждый озвучивает свое прозябание отрывками немецких маршей, репликами Фрэнки Фариана и куплетами Кости Беляева. А дядюшка Стоунз тоже не забывает про Азизяна, и поет о нем на мотив "Я не так наивен" группы "SLADE" вот так:

Это Ази-зя-ка! А-а, ха-а.

Партии Хуя-ка! А-а, ха-а.

И у каждого из них есть песня, которую он поет, и пляска, которую он пляшет. 1001 ночь.

Мое знакомство с Азиком состоялось, когда школу, где он учился, решили расформировать. Это случилось после того, как десятиклассник Чижевский выбросил из окна унитаз и угробил прохожего, врача из военкомата по фамилии...Кисс. Его племянник Яков жил в Чикаго и играл на бас-гитаре. Унитазы в школьном туалете расшатались настолько, что их стало можно вырывать, как молочные зубы. Тогда еще он не был Азизяном (он и сейчас давно уже не Азизян, а Яшико), и назывался за глаза 220, Бес и Матильда. После ликвидации ихней "школы доктора Моро" большинство монстроидов оттуда оказалось в нашей с Нападающим.

Как-то раз я, прогуливая, заглянул в спортзал во время урока физ-ры, который проводил, конечно, Смит - физрук, синяк и пиздострадатель редкостный. Дети, выстроившись по четверо, делали приседания. Среди них выделялся мальчик с деформированным лицом в футболке томатного цвета с надписью Amerson(sic), Lake and Palmer. Чем меня в тот момент заинтересовал этот "Амерсон"? Да тем, что, выполняя упражнения, делал вид, что пердит.

После уроков, когда развязные, избалованные за лето мальчики высыпали на школьный двор, перед тем, как разойтись по домам - те, у кого паханцы в первой смене, чтобы спокойно заниматься онанизмом, дымить на балконе и слушать советские пласты, а те, у кого предки дома, делать то же самое в "Дубах", на "студенческом пляже", или у взрослых дядек на коленях.

Один такой взрослый дядька терпеливо вертухлялся в горсаду с электрофоном "Лидер" на батарейках, правда пластинки у него были так говно, ширпотреб. "Мамми Блу", "Любовь - дитя планеты" и пр., но зато у енго в сетке (бездонной, по мнению Нападающего) постоянно было вино - "Мулячка", так что можно было слушать пласты на коленях у взрослого дядьки с вином и на свежем воздухе, если ваша внешкольная идиллия виделась вам именно так. Местный климат таков, что Дворец пионеров до конца октября утопал в зелени анального Диснейленда.

Мне понравилась сумка в руках нового мальчика; вернее то был изящный портфельчик-педерасточка с тонкими, мягкими ручками. Он весь был испещрен граффити. "Шо-кинг блу!?" - прочел я вслух. Реакция "Матильды" оказалась неожиданно бурной. Обратив ко мне свое искаженное не то ударом молнии, не то падением одной из лун, лицо, он истерично выкрикнул, язвя меня птичьими глазками из-под свисавших на лоб бахромою сальных волос: "Шокин' блу, да! Шокин' блу! А я ебал твоих Ролингов! А твоих Роллингов ебал я...да!" Значит, кто-то уже успел напиздеть Бесу про меня, причем подробняк. День спустя, на большой перемене, как раз из окна, откуда была видна надпись "Хуй соси, шеф!", адресованная отягощенному наследственно директору нашей школы (этот potator strenuus описан мною в новелле "Оружие возмездия". - Г.О.), новый мальчик протянул мне через левое плечо номер своего телефона, образующий при сложении одно весьма символичное число. Так началось мое знакомство с независимым гением хаоса 220, позднее принявшим nom de guerre Азизян.

Инверсии слов, подобные упомянутой выше, как показало наше дальнейшее общение, попадались в речи Азизяна регулярно. Например, один раз, когда Азизян явился на место встречи с большим опозданием, я не удержался и в сердцах упрекнул его: "Ну где ты там бегал и яйцами тряс!"

- Спокойно, папа, - с достоинством парировал Азизяка-Партии Хуяка, - Н и к т о я й ц а м и н е б е г а л и н е т р я с.

- - - - - - - - 

"Вечно...вечно...так...я знал, блядь...шо вечно" - мы одолевали лестницу, ведущую к двери Нападающего под ропот гуттаперчевого ротика 220. Последняя надежда "снять хоря" не оправдалась, и тогда мы дали Азизяну понять, что на нас он может не рассчитывать, и вообще пора ехать домой и начинать бухать, поэтому в апартаменты Нападающего Азизян принес вдобавок к пленке и порно свои "разбитые мечты" и неповторимый запах, а воняло от него в ту пору как правило одним и тем же - причудливой смесью простокваши, мочи и духов. Причем духи он употреблял не мужские и не женские, а какие-то стариковские, родственника что ли. Того, который берет трубку и на ваше "але" может текстануть "здесь не але" или: "Инженер Москаленко слушает".

Я повернул выключатель. Будильник на серванте рядом с фарфоровой скотницей показывал пять минут первого. Мною было пропето за минувший вечер немало песен, не знаю, возможно чтобы как-то утихомирить недовольство Азизяна и удержать в гигиенической узде всегда готового следовать дурному примеру Нападающего. Так и теперь, проникнув в "залу" семьи Головастика я приступил к осмотру прикнопленных девочек из собрания Инженера Москаленко-младшего, напевая:

Трое друзей, трое друзей, трое друзей

- зей - зей.

Один из них - чертит,

Другой из них - дрочит.

А третий - в залупу

Гвозди забива-ает.

- Папа, чье это? - взволнованно заинтересовался Азизян, было очевидно, что песня его тронула, отвлекла от невеселых мыслей.

- Энрико Масиас, - сбрехнул я, но сразу открыл и правду, - Игорь Ноздря придумал. Тот самый басмэн из кабака, которому нелегко было "превращаться в белых журавлей", останавливать голосом "птицу счастья завтрашнего дня" и быть "по-прежнему таким же нежным" из вечера в вечер.

- Игорь со шрамом и абсолютным слухом, - уточнил я, прислушиваясь к звону посуды на кухне. Там уже возился Нападающий, расставляя стаканы, пойду, руки вымою.

"Трое друзей" - это чертежник Трифонов хромой, преподаватель слесарного дела Филин, и конечно физкультурник Смит, ведь "один из них дрочит". У него даже пятна желтые видны на синих тренировочных, обрисовывающих хуек. И Алла Минц-переросток уверяет, что Эдуард Константинович лапает школьниц, потом взбутетенив себя этими прикосновениями, теребит свою приправу у себя в каптерке, а потом - пьянствует себе, как и всякий другой дяхорик. Сочиняя стихотворение, где "лиловые пятна - лимоны любви возникают невнятно, словно дым на крови", я представлял именно желтый перед синих штанов Эдуарда Константиновича Смита. Алла Минц...Алла Минц должна знать. Алла Минц наверняка тоже сегодня гусарила в Интуристе.