Он опять посмотрел,-- и теперь она сидела потупясь, держа руку у бровей,-- да, она очень музыкальна,-- должно быть Вольф играет знаменитую, прекрасную вещь. "Я теперь не буду спать несколько ночей",-- думал Виктор Иванович, глядя на ее белую шею, на мягкий угол ее колена,-- она сидела положив ногу на ногу,-- и платье было черное, легкое, незнакомое, и поблескивало ожерелье. "Да, я теперь не буду спать, и придется перестать бывать здесь, и все пропало даром -- эти два года стараний, усилий, и наконец почти успокоился,-- а теперь начинай все сначала,-- забыть все, все, что было почти забыто, но плюс сегодняшний вечер". Ему вдруг показалось, что она, промеж пальцев, глядит на него, и он невольно отвернулся.
Вероятно музыка подходит к концу. Когда появляются эти бурные, задыхающиеся аккорды, это значит, что скоро конец. Вот тоже интересное слово: конец. Вроде коня и гонца в одном. Облако пыли, ужасная весть. Весною она странно помертвела; говорила, почти не разжимая рта. Он спрашивал: "Что с тобой?"-- "Ничего. Так". Иногда она смотрела на него, щурясь с неизъяснимым выражением. "Что с тобой?"-- "Ничего. Так". К ночи она умирала совсем,-- ничего нельзя было с ней поделать,-и, хотя это была маленькая, тонкая женщина, она казалась тогда тяжелой, неповоротливой, каменной. "Да скажи наконец, что с тобой". Так продолжалось больше месяца. Затем, однажды утром,-да, в день се рождения -- она сказала, совершенно просто, как будто речь шла о пустяках: "Разойдемся на время. Так дальше нельзя". Влетела маленькая дочка соседей,-- показать котенка, остальных утопили. Уходи, уходи, после. Девочка ушла, было долгое молчание. Уходи со своим котенком, не мешай нам молчать. Погодя он принялся медленно и молча ломать ей руки,-- хотелось сломать ее совсем, с треском всю ее вывихнуть. Она расплакалась. Он сел за стол и сделал вид, что читает газету. Она ушла в сад, но скоро вернулась. "Я не могу. Мне нужно тебе все рассказать". И как-то удивленно, как будто обсуждая другую, и удивляясь ей, и приглашая его разделить свое удивление, она рассказала, она все рассказала. Это был рослый, скромный, сдержанный мужчина, который приходил играть в винт и говорил об артезианских колодцах. Первый раз в парке, потом у него.
Все очень смутно. Ходил до вечера по берегу моря. Да, музыка как будто кончается. Когда я на набережной ударил его по лицу, он сказал: "Это вам обойдется дорого",-- поднял с земли фуражку и ушел. Я с ней не простился. Глупо было думать о том, чтоб убить ее. Живи, живи. Живи, как сейчас живешь; как вот сейчас сидишь, сиди так вечно; ну, взгляни на меня, я тебя умоляю,-- взгляни же, взгляни,-- я тебе все прощу, ведь когда-нибудь мы умрем, и все будем знать, и все будет прощено,-- так зачем же откладывать,-- взгляни на меня, взгляни на меня,-- ну, поверни глаза, мои глаза, мои дорогие глаза. Нет. Кончено.
Последние звуки, многопалые, тяжкие,-- раз, еще раз,-- и еще на один раз хватит дыхания,-- и после этого, уже заключительного, уже как будто всю душу отдавшего аккорда, пианист нацелился и с кошачьей меткостью взял одну, совсем отдельную, маленькую, золотую ноту. Ограда музыки растаяла. Рукоплескания. Вольф сказал: "Я эту вещь не играл очень давно". Жена Вольфа сказала: "Мой муж, знаете, эту вещь давно не играл". Доктор по горловым обратился к Вольфу, наступая, тесня его, толкая животом: "Изумительно! Я всегда говорю, что это лучшее из всего, что он написал. Вы по-моему в конце капельку модернизируете звук,-- я не знаю, понятно ли я выражаюсь, но видите ли..."
Виктор Иванович смотрел по направлению двери. Там маленькая, черноволосая женщина, растерянно улыбаясь, прощалась с хозяйкой дома, которая удивленно вскрикивала: "Да что вы! Сейчас будем все чай пить, а потом еще будет пение". Но гостья растерянно улыбалась и двигалась к двери, и Виктор Иванович понял, что музыка, вначале казавшаяся тесной тюрьмой, в которой они оба, связанные звуками, должны были сидеть друг против друга на расстоянии трех-четырех саженей,-- была в действительности невероятным счастьем, волшебной стеклянной выпуклостью, обогнувшей и заключившей его и ее, давшей ему возможность дышать с нею одним воздухом,-- а теперь все разбилось, рассыпалось,-- она уже исчезает за дверью, Вольф уже закрыл рояль,-- и невозможно восстановить прекрасный плен.
Она ушла. Кажется, никто ничего не заметил, С ним поздоровался некто Бок, заговорил мягким голосом: "Я все время следил за вами. Как вы переживаете музыку! Знаете, у вас был такой скучающий вид, что мне было вас жалко. Неужели вы до такой степени к музыке равнодушны ? "
"Нет, почему же, я не скучал,-- неловко ответил Виктор Иванович.-- У меня просто слуха нет, плохо разбираюсь. Кстати, что это было?"
"Все, что угодно,-- произнес Бок пугливым шепотом профана,-- "Молитва Девы" или "Крейцерова Соната",-- все, что угодно".