И он ушел, увлекая за собой явно заинтересовавшегося Арнольдика, оставляя в комнате явно обеспокоенную Нинель.

- Удивительный мужик! - восторженно рассказывал уже влюбленный в Павлушу, как и все, кто пообщался с ним, Скворцов. - Он помассировал мне кончиками пальцев виски, что-то надавил на руке, и словно наркоз вкатил: боль как рукой сняло, покой такой, словно в лодочке по волнам качаешься. Ты сидишь, а тебя волнышки так покачивают, покачивают... И что-то он мне там ковырял, чистил, бормотал что-то про то, что полно всяких ниток и грязи попало, еще что-то ворчал, а боли - ни грамма! И никаких уколов! Вот это мужик! Вот это - Доктор! А потом он наложил мне какую-то тряпочку с мазью, мне сразу стало так прохладно, спокойно, хорошо. Ну, мастер! Я его спрашиваю: в какой больнице он работает, а он отвечает, что в домашней. И смеется. Мне, говорит, людей лечить не доверяют. Ну, дела! Что же за страна у нас такая! В любой поликлинике почти повсюду грубияны, на тебя смотрят не как на больного, а как на неизбежное зло. Чуть что посерьезнее случилось, только и слышишь: нужно ехать за границу, только за границей делают то, только за границей делаю это... А здесь, дома, в России, сидят по домам без работы свои врачи, чудо что за врачи! Руки золотые! А им... Нет, ребята, что-то явно стухло в нашем Датском королевстве...

Пока он произносил панегирик Павлуше, я достал коньяк, нашел бокалы, вспомнил, как делает в таких случаях Павлуша и, зашторив наглухо окна, включил на стенах бра со светлокоричневыми плафонами, дотронулся до клавиши стереоаппаратуры, и полилась печальная и светлая музыка Вивальди.

Мы сидели в удобных креслах, пили маленькими глотками коньяк, слушали музыку, удивительно прекрасную, словно над нами ангел пролетел, и смеялся, и плакал этот ангел вместе с нами.

И я подумал, что вот оно - настоящее искусство! Это тогда, когда смеются не над тобой, и плачут не о тебе, а смеются и плачут вместе с тобой, и когда тебе хочется вместе с этой музыкой, которой уже столетия, смеяться и плакать, то значит это вот - настоящее...

Смеялись и плакали наши души.

Смеялись над нелепостью этой жизни, и плакали о бедном Петюне, плакали о бестолковых, перекрученных наших жизнях, смеялись потому, что мы есть, что есть эта великая музыка, одинаково легко вызывающая и светлые слезы, и легкую улыбку, музыка, легко и непринужденно дарящая самое главное в жизни - надежду.

И скрипки пели сквозь века, высоко и тревожно, пели музыку от имени тех, кто уже отслушал ее, прожил ею: мы были не умнее вас, мы были не счастливее вас, мы были не лучше вас, но как и вы, мы жили, жили, жили...

А потом пришел Павлуша, ведя за собой Арнольдика, свеженького, словно и не пережившего все эти безумные дни и ночи, сумасшедшие погони, аресты, бандитов, милицию, кровь...

Мы сидели за чаем, включив верхний свет под оранжевым абажуром. Мы просто сидели и увлеченно смотрели какой-то сериал по телевизору, выключив звук, и пили чай из трав, и опять коньяк...

Проснулся я утром в операционной, где меня уложили прямо на стол. Из комнат слышались голоса, я сполз в коляску и поехал к своим друзьям.

Скворцов и Арнольдик чистили пистолеты, разложив детали на расстеленных перед собой газетах.

Вокруг них почти что бегала Нинель, размахивая руками, безуспешно что-то пытаясь внушить им, втолковать, в чем-то убедить.

Павлуша стоял, прислонившись спиной к стене, безо всякого выражения на лице, и внимательно слушал.

При этом он, к великому неудовольствию Нинели, курил большую сигару, которая из-за его роста казалась совершенно огромной.

Завидев в дверях мою коляску, Нинель бросилась со своими доводами ко мне, очевидно рассчитывая обрести в моем лице союзника.

- Гертрудий! Вы же - профессионал! Вы, в конце концов, просто здраво и трезво мыслящий человек. Скажите же хотя бы вы этим безумцам! Вы же видели, это серьезные люди, а на нас самих и так уже кровь. Милиция с этими бандитами заодно, и нас наверняка собираются арестовать, а обвинить нас есть в чем. Это мы виноваты в гибели ни в чем не повинного, и совершенно безответного Петюни. Вовик и его подручные, с которыми вы случайно справились, - ничто по сравнению с потерявшими все человеческие качества Платоном и Паленым. Скажите же, Гертрудий!

- А что я могу сказать, Нинель Петровна? - сухо спросил я, бережно отодвигая ее в сторону, чтобы проехать к сидевшим за столом мужчинам. Бандюги, которым, судя по приготовлениям, собираются отомстить ваш муж и Скворцов, убили моего приемного сына. И я должен отговаривать их от воздаяния?! Увы, Нинель Петровна, увы! Я еду с ними. Эти бандюги не оставят нас в покое, будьте уверены. Здесь только одно правило действует: или мы их, или они нас.

- Но почему?! Почему?! - в отчаянии воскликнула Нинель.

- Да потому, Нинель Петровна, что, во-первых, они будут мстить за своих, а во-вторых, мы свидетели, а в-третьих, - я повернулся к лейтенанту Скворцову. - В третьих, скажи-ка нам, дорогой друг, что ты за бумаги спер у бандитов?

Скворцов вздрогнул и от неожиданности выронил на газету пружинку.

- Как ты узнал, Гертрудий? - спросил он, напрягаясь повернутой ко мне спиной.

- А что там узнавать? - пожал я плечами. - Я же не тупой, сразу сообразил, что ты там замеряешь и высчитываешь. Ты копался в кейсе, значит, нашел тайник. А если нашел, значит что-то взял. Стал бы ты иначе выламываться перед бандитами. Если бы они проверили бумаги как следует, наверняка обнаружили бы нехватку. И всех нас на кусочки порезали бы. Значит, Скворцов, бумаги того стоили, чтобы рисковать из-за них не только своей, но и нашими жизнями. Объяснись. Мы все пострадавшие, и все имеем право знать правду. Тем более, что без нас ты с бандитами не справишься. И, если уж совсем честно, мы просто по-людски заслуживаем доверия.

Скворцов задумался, но думал недолго, махнул рукой и заговорил:

- Кое-что я действительно нашел, не такой уж хитрый тайник был в этом кейсе. Пока вы деньги пересчитывали, я второе дно раскурочил и нашел там бумаги. Стал смотреть: акции разные, на солидные суммы, их-то они, дураки, в первую очередь и проверили. Это нас и спасло, что я акции в которых большие деньги, обратно положил. Остальное они даже проверять не стали. Понадеялись, что если акции на месте, значит и бумаги все целы. Возможно, сами толком не знали, какие именно должны быть бумаги. А бумаги эти, всего-то два листочка, дорогого стоят. В них списки: кому, когда и сколько. Касса общака там расписана от "А" до "Я". Понимаете теперь, что это за документ у нас в руках оказался?! Там вроде как отчет за квартал: ежедневные выплаты в валюте отделению милиции на старом Арбате - это семечки, там покрупнее есть организации и люди: банки, суды, прокуратура, короче, вплоть до некоторых членов правительства и депутатов, при этом самых популярных и известных. Представляете?! Два листочка бумаги, отпечатаны на машинке мелким шрифтом с двух сторон через один интервал! Да это же - бомба! Вот она - мафия, поименно!

- Дай посмотреть! - протянул руку молчавший все время Павлуша, протягивая руку.

- Да нет их у меня с собой, - виновато развел руками Скворцов. - Я сразу сообразил, что они нас, если обнаружат, что пропали бумажки, не то что с ног до головы, наизнанку вывернут. Взял я, да и спрятал листочки эти прямо на кухне. Там, в газовой плите, в духовке, между двумя противнями положил. Когда вчера уходили, я в шоке был, толком и не помнил ничего, и про бумаги эти позабыл от боли.

- Ну, ты даешь! - всплеснул руками Павлуша.

- Бумаги эти, наверное, нашли уже, либо бандиты, либо милиция, они после вчерашней бойни наверняка квартиру вверх дном перевернули, - вздохнул Арнольдик.

- Вы слишком высокого мнения о милиции и ее возможностях. Надо поменьше смотреть и читать детективы. Если бы они знали точно что искать, тогда была бы вероятность, что найдут. А так - налицо убийство, братва, которая осталась там в виде трупов. Кроме Петюни все наверняка известные для милиции личности. Решат, что это была пьяная разборка, так и спишут, посчитают, что братки между собой что-то не поделили. Соберут гильзы, произведут замеры, поищут деньги, наркотики, снимут отпечатки, на том и успокоятся, каждый сантиметр обыскивать не станут, это точно. Поверьте опыту старого оперативника, - просветил я своих друзей.