За два года открылись сундуки и короба. И в истории, и в философии, и в литературе, и в кинематографе, и в музыке. И в искусстве изобразительном. Во всеобщем возвращении к здравому смыслу, к реальностям жизни и культуры происходили ломки установленного и высветления вершин. С иронией, увы, печальной, оглядываемся на клетки соцреализма, при которых, впрочем, в вольерах лояльности сытно и удачливо паслись И.Ефанов, Ф.Шурпин, А.Герасимов, С.Бабаевский, И.Пырьев и прочие. Случались нынче и крахи. Некто, скажем, числившие себя номером один, или два, или три среди духовных пастырей Отечества, а в реальности оказавшиеся в седьмом десятке, впадали в апокалипсические состояния, обнаруживали тут же гражданскую войну в искусстве и происки коварных вражин. Бог с ними. Таких и пожалеть стоит. Хотя они и теперь при секретарских эполетах и штанах с лампасами. Однако все ясней становится, кто есть кто и в ком есть в обществе потребность. Уровень ценностей приподнялся. И еще будет что достать из закромов. А ведь и теперь явили публике Лентулова, Шагала, Филонова, Малевича, Кандинского, по-иному будут поняты и канонизированные мастера (М.Нестеров, например, со вновь "рассмотренною" публикой "Душой народа", Кустодиев, Петров-Водкин).

Возвращаются долги прошлому ("отложенный штраф", по хоккейной терминологии), возвращается Отечеству пласт культуры, без которого движение к реальному существованию невозможно. Но как успеть нам, должникам, все достойное прочесть, прослушать, посмотреть и осознать? Как все в себе вместить и совместить со страстями и заботами дня летящего? Да еще имея под рукой свежие номера газет и журналов. Пытаясь переварить пропущенное, не отнесем ли мы то, что делается сегодня в литературе и искусстве, в свой следующий долг? Не вызовет ли это сегодняшнее лет через двадцать-тридцать запоздалые открытия? Тем более что можно успокоить себя, посчитав, что ничего путного сегодня и не делается. Разве есть тут уровни "Котлована" и "Реквиема", Мандельштама и Булгакова? Какое там. Сплошной электрический гром массовой культуры, наводнения растаявших ледников авангарда, "митьки" с ухмылкой питерских швейков, сочинения-чернухи на злобу дня. Ну, если только Шнитке...

4

При таких обстоятельствах и открылась выставка Татьяны Назаренко. (По соседству - французский авангард, этажом выше - Т.Яблонская, "через стену" долгожданный московско-ленинградско-мюнхенско-нью-йоркский В.Кандинский.)

Татьяна Назаренко - из "семидесятников". При этом она одна, сама по себе. Она из поколения "начитанных", иные ее полотна вызывают мысли об известных мастерах (Брейгеле, Ван Эйке, др.), но тут не заимствования и не подражания; обращения к мастерам необходимы ей в ту или иную пору для разговора с ними, или для опоры из них, или для смысловой цитаты ("цитировали" Моцарт, Чайковский, "цитируют" нынче Щедрин, Шнитке). Она беседует с мастерами, но она - одна, сама по себе. Она одна, но в ней множество Татьян Назаренко.

Эти множества Татьян Назаренко и были известны любителям чуть ли не четверть века. Они и вписывались в движение "семидесятников" разных настроений по выставкам и времени. Тут - поначалу - и некое отталкивание от "сурового стиля". Тут и увлечение уроками Д.Жилинского и В.Попкова. И использование (с иронией непременно) приемов "примитива" и лубка. И "карнавально-балаганное" направление. И стремление возродить ценность сюжетной картины. И, конечно, погружение в отечественную историю.

Назаренко - из "семидесятников". Но талантливый художник, следуя совместными дорогами со сверстниками, рано или поздно должен выбрести на тропу Одиночества, стать Единственным, вырваться из плена времени (хотя он все равно в нем останется), тогда он и будет не только лишь перечисляемым представителем группы или поколения, а приобретет самостоятельную ценность дли искусства и для общества. Но чтобы понять это, надо иметь возможность увидеть сделанное художником.

Множество Татьян Назаренко после долгих хлопот и мытарств собрались вместе и отравились на выставки в Одессу, Киев, Львов и ФРГ. И вот, наконец, "соборную" Назаренко нам показали в Москве (перед путешествием ее работ в Нью-Йорк). "Соборную", цельную, но, надо полагать, не застывшую, а продолжающую существование человека и художника.

5

Теперь и я, возможно, был из тех тридцати-пятидесяти любителей, которые судили о Назаренко не понаслышке и не по пяти репродукциям. Я видел, что делала Татьяна Григорьевна в последние десять лет. Сам оказывался ее персонажем. В частности, и с пивной кружкой в руке. Думал, знаю, что и как будет на выставке.

Я пришел на Крымскую набережную и...

Не в суете вернисажа, естественно, возникли мои волнения. Там шумели, теснились. Но не было грозы.

Людям свойственна чуткость к энергетическим полям. По самонадеянности или вследствие собственных воображений я полагаю, что чуток к ним. В особенности на улицах Москвы, в замкнутых пространствах, в залах музыкальных и выставочных.

Назаренко получила на Крымской зал-пенал. Коробку-футляр для гигантских шприцев. Товарный вагон. И предзалье. Когда я ходил в этой теснине (а было у полотен человек сорок), я ощущал какое-то томительное напряжение, и будто нечто острое, бьющееся от стены к стене, от картины к картине, пересекающееся с изменением направлений, пронизывало меня. Я поднялся этажом выше. Там была тишина красоты. Тропинки в снегу вели к уюту украинской хаты. Ласковые овалы зелено-лиловых холмов обещали спокойствие. Певучая доброта. И сожаление о чем-то... Я направился к Кандинскому. В космосе его зала звучала музыка (она и на самом деле звучала), и происходило некое колыхание среды, перетекавшее в дальние сферы Вселенной... Вернулся в зал Назаренко. Все то же напряжение, все те же пересечения энергии, пронизывающие и меня.

Молнии возникают не в одной лишь земной атмосфере. Молнии возникают и в атмосфере душевной или духовной. И дело было не в тесноте зала. Живописные, смысловые и даже информационные сущности (или, по афинским мыслителям, "чтойности") собранных здесь полотен находились во взаимодействии друг с другом (и со зрителями, хотя бы с одним из них) и обладали способностью исторгать разряды разных свойств, "положительных" и "отрицательных", отчего и возникали молнии. В зале беззвучно стояла гроза.