Но пора однако же поговорить нам о том, какая причина встречающейся во многих псалмах неясности, сколько было переводов (св. Писания) с еврейского языка на греческий и кем они были сделаны. Причина встречающейся по местам неясности ветхозаветных писаний заключается в символическом и прообразовательном изображение в них Иисуса Христа и всего относящегося ко Христу и вообще к новой благодати, кроме того в идиотизмах еврейского языка в сравнении с греческим,—потому что пророки, при передаче своих мыслей пользовались обыкновенно, хотя и не всегда, особенным отличным способом выражения. При том же большею частью они говорили прикровенно, по неверию и ожесточению сердца своих слушателей, что бывало ясным только для немногих избранных святых мужей и что правильным образом было понимаемо только при исполнении пророчеств. Есть наконец и еще одна причина неясности ветхозаветных писаний, это перевод их с еврейского языка на греческий. Ведь всякая вообще речь, когда передается с одного языка (природного) на другой (чужестранный) получает обыкновенно при этом некоторую и неясность. А перевод этот (по времени первый) был сделан при Птолемее Филадельфе, когда управлял он египетским царством. Всех же переводов св. Писания ветхого завета с еврейского языка на греческий было семь.
Глава 8. О переводах Псалтири.
Первый перевод с еврейского на греческий есть перевод семидесяти; это были евреи, которые выбраны были по числу семидесяти старейших избранных некогда Моисеем и которые, по просьбе упомянутого выше царя, перевели ветхозаветные писания во всем согласно с еврейским их подлинником. Второй перевод был Акиллы Синопского. По происхождению это был понтийский грек; сначала принял он христианство и был крещен в Иерусалиме, но потом оставил христианство и принял иудейство. В это-то именно время он и издал свой перевод св. Писания, в царствование Адриана Прокаженного, спустя 330 лет после перевода семидесяти. Питая ненависть против христиан, он многое исказил при этом в Писании. Третий был перевод Симмаха Самаритянина. Не имея удачи в достижении того почета, какого он добивался у своих, перешел он в иудейство и во второй раз принял обрезание. Питая антипатию к самарянам, он сделал свой перевод божественного Писания с еврейского языка на греческий в царствование императора Севера. Но при этом, из угождения к иудеям, он извратил смысл тех мест Писания, которые относились ко Христу. Перевод Симмаха был издан 56 лет после Акиллы. Четвертый был перевод Феодотиона Ефесского, последователя Маркионовой ереси. Оскорбленный однажды своими единомышленниками он издал в свет свой собственный перевод св. Писания в царствование императора Коммода. Пятый перевод, принадлежащий неизвестному автору, в царствование императора Каракаллы был найден в Иepихоне, спрятанный в одной бочке. Шестой перевод безыменный; открыт он в Никополе вблизи Акциума, в царствование императора Александра Мамея. Седьмой перевод был сделан святым Лукианом, великим подвижником и мучеником. Он сличил все эти изданные до него переводы между собою и с еврейским текстом самым тщательным образом, хотя это стоило ему большого труда, и потом издал собственный перевод, в котором не было как ничего недостающего, так равно и ничего излишнего. Изготовленный таким образом перевод свой св. Лукиан передал христианам. В царствование императора Константина Великого подлинный автограф этого перевода открыт в Никомидии в одной небольшой башне, наглухо со всех сторон замурованной иудеями после страдания св. Лукиана и во время гонения, воздвигнутого Диоклетианом и Максимианом. В своем переводе св. Лукиан следовал семидесяти, и отвергнул испорченное другими переводчиками.
Глава 9. О пении псалмов.
Известно, что как свирель сзывает стада, услаждает их своими звуками, подобно тому песня собирает около себя большой кружок людей и доставляет им наслаждение своею мелодией. Такое свое действие песня производит обыкновенно на женщину скорее, чем на мужчину, на несовершеннолетнего не меньше действуете, как и на совершеннолетнего, на дикаря не меньше, как и на человека образованного, на невежду не меньше ученого. При том в каждом человеке есть две части души, одна—разумная, другая—не разумная и животная; наслаждение одинаково овладеваете тою и другою. Вот почему и было введено в употребление пение псалмов, и при помощи которого та польза, какую приносят человеку самые псалмы, также тесно соединяется с душею человеческою, как полы у одежды соединяются одна с другою застежками. Пение, далее, умеряете острый вкус духовного врачевства, подобно какому-нибудь меду, к ним подмешанному и в них растворенному, полезное делающему вместе с тем и приятным; а известно что то, что нам нравится, гораздо охотнее воспринимается нами и дольше в нас удерживается. Это—первая причина введения в употребление пения. Потом, так как диавол посредством наслаждения, обыкновенно скрывающего в себе какой-нибудь коварный его умысел, старается губить человека; то Бог с своей стороны также посредством наслаждения, только не носящего в себе какого-либо коварства и лукавства и искусно приспособленного, вознамерился спасать человека от коварства врага. Это вторая причина, почему вошло в употребление. Третья же причина та, что пение обладает способностью поселять в душе поющих любовь и единомыслие; как голоса их при пении сливаются в один общий тон, так точно объединяются различные мнения поющих и как бы сливаются в один стройный звук одно с другим, и все со всеми. И что другое также способно примирять людей, как общее молитвенное пение, всем равно доступное и возносимое каждым и всеми за каждого и за всех? Кроме того пение имеет огромное влияние на образование характера, на его исправление, на его изменение и упорядочение. И потому-то еще в глубокой древности, были уже известны различного рода песни; так (например) были песни самого невинного свойства и наоборот песни с характером романическим, одни были, далее, такие, которые возбуждали в душе настроение воинственное, другие напротив действовали на нее успокаивающим образом, иные рождали в душе скорбь, другие наоборот радость, некоторые действовали возбуждающим, а иные расслабляющим образом на душу. Говорят, что Пифагор, чрезвычайно любивший одного юношу, как только переменил свою прежнюю флейту на новую, вместе с тем в нем изменились и чувства к прежнему его любимцу. Рассказывают также про другого человека, который будто бы в пылу гнева бросился с мечем на своего противника; но как только заслышал музыку, в нем тот-час же пропал гневный порыв. О Тимофее также сохранилось следующее сказание: раз во время одного пира и среди общего веселья, когда запел он громко и высоким голосом известную песнь, то возбудил этою песнью в душе Македонского такую отвагу, что тот немедленно поднялся с своего места, оделся в воинские доспехи и быстро устремился вперед. Пение и песни вообще так сродны нашей природе, что даже грудных детей, когда они расплачутся, только и можно успокоить этим одним средством; кормилицы обыкновенно начинают напевать им в таких случаях детский песни, при чем у детей сами собою смыкаются веки и они засыпают. Далее, путешествующие, застигаемые нередко в дороге полуденным зноем, посредством пения облегчают трудность своего пути. Наконец все ремесленники, в то время как работают, поют; так как душа наша, когда начинаем мы занимать ее пением, легче переносит тягости и труды. К чему впрочем распространяться много о людях—существах разумных, если даже лошадей приготовляют к битве игрою на трубе, если и овцы бывают послушны пастушеской свирели, выражают полное свое довольство при ее звуках прыжками, и вследствие этого скорее тучнеют. Подмеченным в некоторых животных подобным услаждением музыкою, охотники пользуются нередко как орудием для ловли их; так единорог есть обычная добыча пения и красоты.
Впрочем те, толковники, которые любят употреблять более ухищренные способы при изъяснении божественного, высказывают в этом случай мнение, будто музыкальностью в пении намекается на гармонию нашей души. А гармония эта, по их мнению, есть своего рода согласие внутренних частей души, т. е. именно различных способностей; о сем мы намерены поговорить подробнее. Самое согласие это есть конечно не иное что, как некоторое как бы созвучие не только разнородного между собою, но и однородного. Чтобы это лучше можно было видеть, мы сделаем применение законов существующих для подобных музыкальных созвучий (или симфоний) к внутренним частям души. В нашей душе одна из ее частей занимает первое место и только начальствует над другими,—это именно часть души разумная;—та же часть души, которая занимает среднее место, то есть чувствовательная, находится с одной стороны в подчинении у первой, с другой—господствует над последнею; а та, что занимает последнее место, то есть желательная, только находится в подчинении у первых двух, но сама она ни над одною частью не господствует. Теперь, созвучие между различными частями нашей души было бы в том именно случай, когда бы с одной стороны ее разумная часть находилась в полном согласии с чувствовательною, как бы ее первая струна с струною среднею,— тон, отсюда происходящий, можно бы назвать тоном самым основным и самым низким, это своего рода кварта, когда бы далее с другой стороны чувствовательная ее часть находилась в согласии с желательною, как бы средняя ее струна с последнею, это будет тон самый крайний и самый высокий!—то же, что квинта (в музыке); наконец если бы сама разумная часть души находилась в согласии с желательною как бы струна первая с последнею, тогда они издавали бы два тона сразу—один самый низкий, другой самый высокий,—это октава. Но если бы нам нужно было сделать сближение между музыкальными струнами и частями души—не по местам и названиям, а по их силам и проявлениям; то в таком случае часть души разумную скорее всего следовало бы назвать среднею струною души; а проявление этой части души в согласии с чувствовательною, как с последнею струною души,—так как это самая высокая и самая крайняя часть души,— соответствовало бы тону квинты; в согласии же с желательною, как бы с самою первою струною,—так как сама она слабее и нежнее этой части, было бы квартою своего рода. От напряжения той части души и ослабления этой, при их взаимном согласии и созвучии, происходит прекраснейшая душевная гармония.