К вечеру я исполнил его поручения; ночь мы провели в отдельных комнатах, вынув из предосторожности из замков ключи.

На следующее утро… но читатели могут догадаться сами, что письма не были принесены, и я отправился к: хозяину сказать ему, что мы еще останемся, ожидая писем. Хозяин намекнул мне, что многие хотят посоветоваться с моим господином; я ответил, что поговорю с ним, замечая при этом, чтобы он предварил желающих советоваться, что они должны будут давать за советы золото или совсем ничего. Несколько минут спустя я объявил, что великий Аристодем согласился дать аудиенцию безденежно. У нас были всевозможные припасы для большего эффекта, но мы рассудили, что на первый раз простота будет лучше. Потому и положено было, чтобы Мельхиор сидел у стола, покрытого черным сукном, вышитым различными фигурами; перед ним должна была лежать книга с иероглифами и возле нее — костяная палочка с золотым наконечником. Тимофей стоял у дверей с коротенькой римской шпагой, привязанной на кушаке, а я — в почтительном положении за великим Аристодемом.

Первая особа, допущенная на аудиенцию, была жена городского мэра. Ничего не могло быть для нас лучше, потому что мы получили все нужные сведения как о ней, так и о ее супруге, а известно, что жены должностных людей всегда говорят много. Мельхиор сделал знак рукой, и я принес стул, прося ее садиться. Великий Аристодем молча посмотрел на ее лицо, потом, перевернув несколько листков в книге судеб и остановившись на одном из них и посмотрев со вниманием, сказал ей:

— Что хочешь ты узнать от меня? Она вздрогнула и побледнела.

— Я хотела бы спросить… — начала она.

— Знаю, ты хотела бы спросить, имею ли я время тебя слушать? Между прочим, первой твоей мыслью было: есть ли надежда, что муж твой будет иметь наследника от тебя. Не правда ли?

— Правда, — ответила дама, собравшись с духом.

— Я это вижу по моей книге; но позволь тебя спросить: как хочешь ты, чтобы благословение Божие сошло на тебя, если ты не делаешь ничего доброго? Ты и муж твой — оба богаты; но что вы сделали хорошего с этим богатством? Великодушны ли вы? Нет. Давай другим, и Бог тебе даст.

Аристодем махнул рукой, и дама поднялась со стула, чтобы выйти вон. Она держала в одной руке гинею, а в другой кошелек, из которого вынула все и положила на стол.

— Хорошо, благодеяния твои будут за тебя ходатайствовать. Артольф, вели эти деньги раздать бедным.

Я поклонился и, не говоря ни слова, взял пять гиней.

— Кто может сказать, что я не делаю ничего доброго? — заметил Мельхиор улыбаясь, когда дама вышла. — Скупость этой почтенной четы так же хорошо известна, как и желание их иметь детей… Если урок мой сделает ее благотворительной, то не услуга ли это?

— Но вы ей подали надежду, и если эта надежда ее обманет, то она может прийти в отчаяние и тем погубить себя и своего мужа.

— О, если б случилось с нею последнее, то отчаяние ее прошло бы вмиг.

— Ну, этому-то я не так верю, — ответил я… — Но, кажется, кто-то стучится.

В эту минуту вошла другая дама, которая сильно изумилась, увидев наружность и одежду великого Аристодема, и хотела было уйти назад. Но Тимофей уже запер двери, и ей невозможно было ускользнуть.

Она привела нас в замешательство, потому что мы не имели о ней никаких сведений. Между тем Мельхиор перестал глядеть в книгу и начал объясняться с нею. Дрожащим голосом дама сказала ему, что овдовела и имеет только одного сына, которым живет, что он теперь на море и она уже давно не слыхала о нем и боится, не случилось ли с ним какого несчастья; она говорила ему также о своей бедности и предлагала кольцо — единственное свое богатство.

— Можете ли вы мне сказать, жив ли он? — говорила она, заливаясь слезами. — Но если вы этого не знаете, то не отнимайте у несчастной единственное ее богатство и отпустите меня.

— Как давно получили вы последнее письмо от него? — спросил Мельхиор.

— Семь месяцев уже; и оно было писано из Бахии, — ответила она, вынимая письмо из ридикюля и закрывая лицо свое платком.

Мельхиор украдкой заметил ее адрес и ответил ей:

— Мистрисс Ватсон…

— Боже мой, разве вы знаете мою фамилию? — вскрикнула женщина. — Но вот письмо, прочтите его…

— Мне оно не нужно, мистрисс Ватсон, я знаю содержание его. — Он перевернул несколько листков своей книги и стал со вниманием рассматривать последний.

— Сын ваш жив, — объявил он.

— Слава Богу! — вскрикнула она, подняв руки и уронив ридикюль.

— Но вы не должны его скоро ожидать, он на выгодной службе.

— Это мне все равно. Он жив — вот что я хотела знать. Бог да благословит вас!

Мельхиор шепнул мне несколько слов на ухо, когда вдова закрыла свои глаза платком, и я, взяв пять гиней, сунул их в ридикюль ей так, что она не заметила.

— Вы можете уйти, сударыня, другие тоже нуждаются в моих услугах.

Бедная женщина встала и предложила кольцо.

— Нет-нет! Мне не нужно ваших денег, я беру только с богатых, и то, чтобы раздавать бедным, но не отнимаю последнего у несчастных вдов. Откройте ваш ридикюль.

Вдова исполнилаприказание; Мельхиор положил ей туда кольцо, потом взял палочку, махнул по воздуху и, дотронувшись ею до ридикюля, сказал:

— Ищите и обрящете.

Женщина вышла из комнаты, заливаясь слезами благодарности; правду сказать, я сам чуть было не заплакал и заметил Мельхиору, что он до сих пор трудился даром.

— Да, Иафет; но будь уверен, что я помог этой женщине не из барыша, а из сострадания к ней, говорю тебе откровенно. Все люди — смесь добра и зла. Но я ворую только у глупых, а не у бедных.

— Но вы ей сказали, что сын ее жив.

— Правда, что он, может быть, и умер, но утешать людей во всяком случае добро и успокаивать их, хотя на короткое время, есть благодеяние, потому что неизвестность хуже самой известной смерти.

Поступок Мельхиора был награжден; вдова не могла опомниться от удивления, найдя золото в своем ридикюле. Она всех уверяла, думая что ее уверения были совершенно справедливы), что не выпускала из рук ридикюля, а что великий Аристодем дотронулся до него только палочкой, и то слегка.

В городе ни о чем более не говорили, как о чудесах Мельхиора. На следующий день, к довершению чуда, Ватсон получила письмо от сына со значительной суммой денег. Благодарная женщина прислала на другой день десять гиней, желая тысячи благ великому Аристодему и считая его почти святым. Приключение это было очень счастливо для нас, и, как Мельхиор говорил, теперь только начался настоящий доход. В четыре дня мы добыли двести фунтов стерлингов и, полагая, что время ехать, объявили хозяину о получении писем и с шумом оставили город, провожаемые толпой, через которую с трудом пробрались.

Мы взяли лошадей до следующего города; но только что отъехали несколько миль, я остановил мальчиков, правивших лошадьми, и сказал им, что великий Аристодем нынешнюю ночь хочет наблюдать планеты, для чего они и должны ехать по пути, на который я им укажу. Мальчики, слышавшие об его славе, без отговорок повернули к назначенному месту. Приехав туда, мы вынули из экипажа все наши вещи и в присутствии этих же мальчиков раскладывали их, как будто бы для астрономических наблюдений. Потом, заплатив за провоз, я велел им вернуться назад, чем они и были очень довольны. Когда экипаж уехал, то мы, переодевшись в обыкновенные наши платья, попрятали в кустарники все вещи, за которыми прислали на следующий день, и возвратились к своим цыганам, которые были от нас милях в двух. Нас встретили с большой радостью, в особенности Натте и Флита.

Я говорил прежде, и читатель сам, я думаю, заметил уже из моего рассказа, что Мельхиор был человек не совсем обыкновенный. С каждым днем я более и более к нему привязывался, и наша кочующая жизнь мне чрезвычайно понравилась. Предрассудки, гнездившиеся во мне, постепенно исчезали. Иногда вспоминал я первоначальную цель моего путешествия, но обыкновенно утешал себя мыслью, что остается еще много времени. Когда мы кочевали в поле, Флита была беспрестанно со мной; я учил ее читать и писать.