— Ну, что там? — спросил я его с нетерпением.

— Все идет как нельзя лучше, и ногу совсем не нужно отнимать В ней была перервана одна маленькая вена, но и ту сейчас же перевязали.

Я соскочил с дивана и бросился целовать Тимофея — так радовали меня его слова. Потом я сел опять, и слезы невольно покатились из глаз. Я плакал и рыдал, как ребенок.

Наконец, когда я успокоился, то послал за капитаном Акинсоном и просил его со мною обедать. Вид его и приятные известия о Гаркуре развлекли, рассеяли мою печаль об обиженном и обидевшем меня друге-неприятеле, а вино изгладило и малейшую тень этой грусти. После обеда капитан предложил мне поехать в игорный дом; я сейчас же согласился, разгоряченный вином, сам его торопил туда и, для большой бодрости, взял с собой все свои деньги. Когда мы туда приехали, Акинсон начал играть, но, видя, что на этот раз несчастлив, он сейчас же перестал, и я хотел было последовать его примеру, но значительный проигрыш так меня приковал к столу, что я решительно не мог встать, соглашаясь, впрочем, с мнением капитана, который не отставал от меня со своими убеждениями бросить игру. Но я не исполнял его слов и сидел до тех пор, пока не проиграл последнего шиллинга. Тут я вскочил, и можете себе представить, в каком расположении духа. Взяв под руку Акинсона, я пошел с ним вместе домой.

— Ньюланд, — сказал он, — я не знаю, что вы теперь думаете обо мне, но вы слышали и, может быть, помните, что я вам говорил перед игрой и во время ее. Я всегда предостерегаю горячих игроков. Глядя на вас сегодня, я ужаснулся вашей запальчивости и предвещаю, что вы все на свете проиграете, если только будете продолжать играть. Вы не можете владеть собой, и это главная причина неуспеха. Я не знаю вашего состояния, но знаю то, что если бы даже вы имели богатства Креза, то и тогда с вашей игрой вы дошли бы до нищеты. Я о вас нимало не заботился, Ньюланд, когда вы были светским молодым человеком, которым все любовались, но я полюбил вас только с тех пор, как вы были исключены из модного света за то, что не так богаты, как о вас думали. Да, я пожалел вас, и пожалел искренне. Я с вами познакомился не для того, чтобы вас обыграть; для этого довольно богачей или тех, которые сами себя надувают; но я хочу быть с вами знаком для одной бескорыстной любви и теперь вас прошу, умоляю, не возвращаться опять в этот дом. Я отчасти причина вашего несчастья, я вас завел туда, но, думая, что вы будете придерживаться моих правил. Я не горячусь в каргах, а вы, напротив, ужасно, и с вашей горячностью вы не можете посвятить себя игре. Внемлите советам друга, если я могу называть себя этим именем, и не ездите более в игорный дом. Надеюсь, что вы не очень расстроены сегодняшним вашим проигрышем?

— Совсем нет, я совершенно свободно могу располагать собой и моими деньгами. Благодарю вас за совет, я непременно ему последую. На сегодняшний день довольно и одной глупости, и я вовсе не намерен повторять ее.

Я проиграл около двухсот пятидесяти фунтов, что было далеко значительнее моего выигрыша в последний раз. Это меня опечалило, но когда я подумал, что Гаркуру лучше, то сделался опять равнодушен к моей потере. Читатель, вероятно, помнит, что Мастертон хотел отдать под заклад мои три тысячи фунтов, между тем как я сам положил их в ломбард. При теперешней моей надобности я взял оттуда двести фунтов, надеясь их внести опять в скором времени. Я распоряжался таким образом, не желая, чтобы Мастертон знал, что я проигрался в карты. Когда я пришел домой, то застал у себя капитана Акинсона, который давно уже ожидал меня.

— Гаркуру лучше, да и ваши дела не в дурных обстоятельствах. Я везде расславил, что вы намерены вызывать на дуэль всех тех, которые с вами не хороши.

— Черт возьми, эти угрозы не так легко привести в исполнение.

— Ничего, застрелите еще двух или трех, — ответил Акинсон равнодушно, — и тогда дело пойдет своим порядком. Хотя и надобно сознаться, что все, кажется, согласились бегать от вас, говоря, что вы обманщик.

— И они совершенно правы, — ответил я. — Я не намерен поступать теперь по вашему совету. Очень понятно, что всякий может выбирать своих знакомых и исключать меня из их числа, если я поступаю не так, как бы должно было. Я боюсь, капитан Акинсон, не ошиблись ли вы во мне. Я наказал Гаркура за его поведение со мной, потому что имел право это сделать, но не имею никакого основания сделать это с другими, которые мне наносят обиды. Я не могу действовать по вашим советам, да и думаю, что это мне не поможет. Я могу опять возвыситься в свете только скромными поступками, но и такого рода возвышение мне не будет уже нужно. Нет, я много нагрешил, и хотя не так виноват, как свет воображает, но все-таки совесть моя говорит, что, выдавая себя за богача, я если и не сам собственно обманывал, то, по крайней мере, участвовал в обмане и должен переносить последствия. Теперешнее мое положение очень неприятно, и мне нужно бы совершенно отделиться от света, чтобы после опять явиться в нем и приобрести уважение, которое потерял невозвратно. Слава Богу, у меня остались друзья, и сильные друзья; мне предлагают место в армии и в Индии или учиться правоведению. Посоветуйте мне лучшее из них.

— Много чести спрашивать у меня совета. Но, если вы хотите моего мнения, то позвольте. Место в Индии чрезвычайно выгодно. Проведя там четырнадцать лет, вы приобретете огромное состояние, но лишитесь зато здоровья и возможности им наслаждаться. Военная служба была бы всего лучше, тем более, что никто не смел бы вас обидеть; но, вместе с тем, вы бы избрали самый кратчайший путь в Ковентри. А что касается правоведения, то я бы лучше хотел видеть моего брата в гробу, нежели на этом месте. Вот мое мнение.

— Совет не слишком утешителен, — сказал я смеясь, — но зато много правды в ваших замечаниях. В Индию решительно я не поеду, потому что это помешает исполнению цели моего существования.

— Если это не секрет, то скажите, пожалуйста, в чем заключается эта цель?

— Отыскать моего отца.

Капитан Акинсон посмотрел на меня очень серьезно.

— Я несколько раз думал, что вы немного помешаны, но теперь вижу, что совершенно сошли с ума; не сердитесь, я не мог удержаться от откровенного признания, и если вы потребуете удовлетворения, то я очень неохотно соглашусь.

— Нет-нет, Акинсон, я вас извиняю и думаю, что вы не совершенно ошибаетесь. Но поговорим о прежнем. Военное звание доставит мне место в обществе, но я не намерен воспользоваться теми выгодами этого состояния, о которых вы говорите. Я боюсь, что это новое состояние не вовлекло меня в новые несчастья. К законам хотя я и не имею такого отвращения, как вы, но все-таки не хотел бы быть юристом. Я чувствую себя не способным для этой должности. Но мне позволено выбирать и другое что-нибудь.

— Достаточно ли вы богаты, чтобы жить безбедно? Не думайте, что я это спрашиваю из пустого любопытства.

— Могу жить, но не пышно. Я получаю столько, сколько обыкновенно получают младшие братья, то есть у меня станет на перчатки, сигареты и одеколон и еще кой на что.

— Если так, послушайтесь меня — оставайтесь тем, что вы теперь. Единственная разница между джентльменом и кем-нибудь другим состоит в том, что один ничего не делает, а другой — много; один бесполезный, а другой — полезный член общества.

— Да, я согласен с вами и хотел бы остаться в моем теперешнем положении, если бы был терпим обществом. Но я в ужасном положении.

— И будете до тех пор, пока ваши чувства не будут так же заглушены, как и мои, — сказал Акинсон. — Если бы вы согласились на мои предложения, вы бы лучше сделали. Я теперь вам не нужен, и нас не должны видеть вместе, потому что ваша решимость не быть дуэлянтом неблагоразумна, и я не могу помогать тому, кто не хочет пользоваться моей помощью. Не сердитесь за то, что я вам говорю; вы властны располагать своими поступками. Если вы не считаете себя еще настолько павшим, чтобы не поставить себя другими средствами на лучшую ногу, то я вас не принуждаю, потому что знаю, это происходит от ошибки в расчетах, а не от недостатка характера и ума.