— Каким же образом и отчего?

— А вот как. Я раз поздно вечером пришел в трактир, поставил крашеный ящик с вещами на стол и только что кончил чтение, начал речь, которую я обыкновенно произносил в заключение моих похождений. Тогда я доказывал, что все люди равны и что никто не имеет права быть богаче своего соседа. Слушатели мне громко аплодировали, и я в промежутке своей речи подумал, что не худо бы посмотреть мне за ящиком, но, к моему горю, заметил, что его на том месте уже не было. К несчастью, я положил в него все мои деньги, полагая, что они там будут лучше сбережены, нежели в моих карманах. У меня осталось не более семнадцати шиллингов, которые я выручил в последние три дня. Все сожалели об этом, но никто не думал помочь. Я обратился к трактирщику, говоря, что в его доме случилась пропажа и что он должен мне отвечать за нее. На это требование он схватил меня за ворот и вытолкнул за двери, говоря: «Если бы ты прилежнее смотрел за своим богатством и не вмешивался в пустые толки, то не терял бы своих денег». И с этого времени я стал осмотрительнее. С прискорбием в душе я дошел до ближайшего города и начал на оставшиеся деньги добывать себе пропитание. Я накупил глиняной посуды и отправился продавать ее, шатаясь из деревни в деревню. Таким образом путешествовал я, но эта была уже трудная работа, и я не мог получать прежних выгод. Однако собирал до девяти шиллингов в неделю, и этого доставало для моего пропитания. Во время своих переходов я перебывал в стольких кухнях, что мог бы отыскать хоть дюжину матерей, предполагая, что моя занималась этим ремеслом, но не нашел ни одной, которая хоть сколько-нибудь походила бы на меня. Иногда я с кухарками производил мену, отдавая им горшок за говядину и другие съестные снадобья; они охотно брали у меня посуду, потому что хотели заменить ею разбитую, за которую нелегко бы разделались со своими госпожами. Иногда же крестьянин пускал меня ночевать к себе, получив от меня горшок, который стоил один пенс. Более трех месяцев путешествовал я с моими горшками и не разбил ни одного, но раз в проклятой игре я их всех лишился.

— В самом деле, каким же образом?

— А вот я вам сейчас расскажу. Однажды я встретил с дюжину мальчиков, которые предложили мне сбивать мои горшки. Решено было, что они будут платить по пенсу за удар. Я подумал, что это выгодный торг, и поставил на выдавшийся камень один из моих горшков ценою в один пенс, и он со второго удара только был сброшен. У каждого мальчика было по палке, на которых я отмечал, сколько им надобно было платить. Когда горшки мои были все перебиты, я начал было рассчитывать, что они должны были заплатить мне, но мальчики расхохотались и разбежались в разные стороны. Я пустился за ними, но борьба моя была неудачна; только что я хватал одного, другой дергал меня за платье, и я принужден был оставить свое преследование. Таким образом, у меня оставалось в кармане восемь пенсов, с которыми мне нужно было придумывать новые средства к жизни и новый промысел.

— Да, Иафет, — продолжал Тимофей, — я шел, проклиная всех мальчиков и учителей их, которые не выучили шалунов честности вместе с латинским и греческим языками, и наконец остановился в очень скромном трактире, где брали по два пенса за ночлег и доставляли кучу благ даром. Я встретил там несколько людей, добывавших себе пропитание пением на улице и музыкой; народ этот был весел, и многие из них спрашивали меня о причине моей печали. Я рассказал им последнее приключение мое, над чем они хохотали и после дали мне поужинать, чему я был очень рад. Старик, директор этой труппы, спросил, есть ли у меня хоть сколько-нибудь денег; я показал ему огромный капитал свой в восемь шиллингов.

— С уменьем этого достаточно, — говорил он, — многие из нас и половины этого не имели и сделались богачами. Вы заплатите два пенса за ночлег, а на остальные шесть купите спичек и продавайте по городу. Со счастьем, вы выручите шиллинг барыша. Сверх того, с вашим товаром вы можете входить в кухни, и если там никого не найдете, то можно кой-что и с собою захватить.

— Но я не хочу поступать бесчестно, — ответил я.

— Если так, то дело другое; вам придется тогда долго ждать богатства. «Но если бы я не получил никакого барыша и проел последнее, — говорю я, — то бы мне пришлось с голоду умереть». Умирать с голоду! Нет-нет, в Англии никогда не умирают с голоду. Тогда вам только надобно будет стараться попасть в тюрьму на месяц или на два, и вам дадут казенную квартиру и пищу, лучше, может быть, нежели вы когда-нибудь едали. Я был во всех английских тюрьмах и знаю, которые из них хуже и лучше; вот, например, здешняя тюрьма есть лучшая для зимы.

Я с удовольствием слушал рассказ этого человека, который, казалось, был один из самых веселых бродяг во всей Англии. Я последовал его совету, купил на шесть пенсов спичек и начал благополучно эту торговлю.

В первый день выручил я три пенса, продав четверть моего товара, и воротился ночевать в трактир, где провел первую ночь и где не было уже вчерашнего общества. На другой день, заплатив два пенса за хлеб с сыром и пенс за ночлег, я принялся опять за продажу спичек, но на этот раз мне не посчастливилось; казалось, никому не нужно было спичек. Прогуляв с семи часов утра до восьми вечера, я ничего не продал и от усталости присел на крыльцо одной часовни и заснул. И чем, вы думаете, я был пробужден? Ужасным запахом серы и дыму, который чуть было меня не задушил. Вероятно, какой-нибудь злой мальчишка, видя меня спящим со спичками в руке, зажег их, и я не просыпался, пока огонь не стал жечь моих пальцев. Таким образом кончился мой торг спичками за неимением товара и капитала.

— Бедный мой Тимофей, я душевно жалею тебя.

— Нечего жалеть, Иафет, меня никогда не приговаривали к смерти, а это одни только вздорные несчастья. Однако я был тогда в очень затруднительных обстоятельствах и решился уже попасть в тюрьму по убедительным уверениям бродяги-музыканта. Находясь у заставы города, я увидел вдали двух людей, которые жарко о чем-то рассуждали. Я подошел к ним поближе.

— Я говорю тебе, чтобы ты отправился со мною, — сказал один из них, который был полисмен. — Разве ты не читал этого объявления: «Со всяким пойманным бродягой поступать по законам»?

— Черт бы тебя взял; да разве ты не видишь, что я моряк?!

— Я приказываю тебе именем короля отправляться в тюрьму, а ты, молодой человек, — сказал он, обращаясь ко мне, — помоги свести его.

— А что ты дашь ему за труды? — сказал моряк.

— Ничего, — ответил полицейский, — он должен это делать, иначе я и его посажу в тюрьму.

— А я дам ему пять шиллингов, если он мне поможет отделаться от тебя, и увидим, на что он решится.

Мне этот случай показался очень выгодным, и я решился помочь тому, который был щедрее. Я подошел к полицейскому, подвернулся ему под ноги, и тот упал затылком в землю. Всем этим искусством я обязан прежнему моему фиглярству.

— Да, я знаю, что ты промаху не давал в подобных штуках.

— Мне кажется, — сказал матрос, — что вы повредили верхнюю часть. Поплывем на всех парусах в ближний порт, я знаю, где бросить якорь. С тем, кто в нужде помог мне, я готов разделить последнюю крошку хлеба.

Полицейский между тем лежал без чувств, и мы, развязав ему галстук, побежали от него так скоро, как только могли. Товарищ мой, у которого была деревянная нога, перескочив через плетень, сказал, что гораздо лучше бежать на двух ногах, нежели на одной. И, говоря это, он отвязал деревянную ногу, которая была точно так же привязана, как вы видели у меня. Я не расспрашивал его, и мы, пробежав около пяти миль, остановились наконец в какой-то деревне.

— Мы можем здесь провести ночь, — говорил моряк, — я хорошо знаю этих полицейских плутов, они никогда не выходят прежде восхода солнца.

Мы расположились в скверной хижине и лучше поели, нежели я ожидал. Здесь мой новый товарищ распоряжался со всеми, как со своими подчиненными. Выпив стакана два рому, мы легли спать.