…Заговорщики вернулись в порт и втиснулись в ялик. Неустойчивое суденышко прошмыгнуло в тени широкозадых барж и скользнуло на волны Золотого Рога. Яхта «Парадиз» стояла поодаль на якоре. Она имела непринужденно-светский вид. Ее темпераментный нос трепетал, как боевая стрела, тонкие мачты элегантно взлетали в небо, а прекрасный, но приличный бюст мог служить живым примером сдержанности. Опытный взгляд Ван-Сука определил, что суденышко сшито на славу, выносливо и в ходу не сдает.
Идеолог ахнул:
— Вещь в процессе становления! «Парадиз», милсдари! Неплохое было название, милсдари!.. Но где тут идеология? где? где базис?
Ван-Сук нетерпеливо перебил его:
— Плавали?
— Стой! — поднял палец философ. — Хи-хи, не будь я Застрялов! Что такое «Парадиз»? — Рай и буржуа! А что такое «Паразит»? Мы в раю, и мы на буржуа! Яхта «Паразит»! А, милсдари, а? Каково?
Но ялик ткнулся в борт яхты, Застрялов подавился собственным языком, и друзья, рассчитавшись с лодочником, оживили тихое, как заповедник, судно.
— Иуах! — вдруг завыл певчий прапорщик, с размаху садясь на палубу: перед ним белело обширное и неустойчивое привидение…
— Здравствуйте, Фабриций! — бодро обратился к призраку Эмилио Барбанегро.
— Здравствуйте, сэр, — уныло протянул призрак, — имею честь доложить, что на вверенной вами яхте все обстоит благополучно. Я подам вам чаю с вишневым вареньем.
— Это повар и его животное! — радостно объяснил новоприбывшим Дик Сьюкки.
Неверное пламя свечей, шумно зажженных лейтенантом, отразилось в глубине зеркал и полированного дерева. Кают-компания была обита красным бархатом; добродетельное пианино хранило сентиментальные упражнения Шопена; над пианино, в клетке, болталась желтая канарейка отсутствующего капитана, а с противоположной стены на птичку взирало благочестивое чучело орла, держащее в когтях розовый электрический лампион. Кают-компанию обегало голубое ожерелье иллюминаторов.
Не успели гости рассесться, как верный Фабриций принес невинное угощение. Лейтенант, отрывисто поблагодарив, пригласил кока присоединиться к компании и взять на себя роль хозяйки дома. Кок и его животное с достоинством согласились. Увидев незнакомую публику, животное спешно переменилось в цвете из серого в зеленый. Это был небольшой, хорошо воспитанный хамелеон, с которым Фабриций никогда не расставался и которого посвящал во все свои интимные дела. Хамелеон постоянно сидел на плече у хозяина, лениво позевывая и производя странные манипуляции своим длинным тупым языком. Под эгидой этого таинственного чудовища, кок Фабриций выглядел серым и невзрачным. Можно было только установить, что он непомерно толст, бледен и облачен в белоснежный докторский халат.
— Он странный человек! — с ударением предупредил прапорщика Титто Керрозини.
— И он будет нашей совестью, когда наши сердца очерствеют в боях! — подхватил лейтенант, осторожно кладя руку на хамелеонное плечо кока.
Фабриций оставался равнодушен, спокоен и скромен. Очевидно, роль хозяйки дома весьма подходила ему в том распространенном смысле, что женщина занимается смягчением нравов и укреплением душ. Заговорщики аккуратно пили жидкий чай, заедая его пресным, но ароматным вареньем. Наконец, голландец Ван-Сук приступил к делу:
— Ночь проходит, — хрипло произнес он и тихо обратился к Барбанегро: — будет ли соучаствовать этот человек с животным?
— Да, — твердо ответил лейтенант, — он все равно не может уйти с яхты: он очень толст.
Голубая рыба облегченно вздохнул и уже громче задал второй вопрос:
— Запас горючего?
— Три рейса и хвост.
— Великолепно! Запас продовольствия?
— Два дня, — промямлил повар, посоветовавшись с хамелеоном.
— Купим в Трапезонде, — решил Голубая рыба. — А турецкий язык?
Титто Керрозини быстро поднял два пальца:
— Позвольте! Я знаю все языки!
— О?! Хорошо! Я тоже. Кроме того, купим самоучитель.
Роберт Поотс нервно потер руки. Теперь он догадался обо всем, во что заговорщики не успели еще посвятить его. Дик Сьюкки, теряя рассудок, беспомощно зажал в кулак мизинец Юхо Таабо. Анна Жюри прополоскал рот воздухом и с мученическим выражением высвободил шею из несуществующего крахмального воротничка. Узкие розовые глаза вегетарианца горели нравственным возбуждением:
— Под чьим флагом? — вызывающе спросил он.
Заговорщики не успели переглянуться, как Эмилио Барбанегро был уже на другом конце кают-компании с руками, скрещенными на груди, и высоко поднятой бородой:
— Да здравствует Испания! — воскликнул он. — Мы выйдем под испанским флагом!
Титто Керрозини тигровым прыжком перенесся под клетку с канарейкой:
— Извините, пожалуйста! — просвистел он, изрыгая пламя. — Что есть Испания, как таковая? — Провинция Рима! В переносном смысле — итальянская колония! Неужели вы дадите флагу рабов реять над домом патрициев? Пиратство — древнейшая профессия и историческая прерогатива Италии! Только флаг Италии будет водружен на мачте «Парадиза», и защитой от судьбы нам будет служить фашистская свастика!
Он скосил глаза, заслышав кудахтанье и квохтанье, всегда предшествовавшие речам Анны Жюри.
— Ко-ко-ко! — наконец, удосужился последний. — Швейцария тоже неплохая страна! Французская Швейцария — наша дорогая мать! и я не предлагаю швейцарского флага только потому, что ей не подобает заниматься пиратством! Только потому, — имейте это в виду!
— Заплюйтесь! — робко предложил русский прапорщик, вытягивая под столом ноги. — Заплюйтесь, пожалуйста! Только русский трехцветный флаг! И с орлом. Ах, штандарт, штандарт!
По следам соотечественника засеменил голосок экономиста:
— Подводя, милостивые государи, под пиратство идеологический базис, предпочтительное первенство следует отдать нашей дорогой союзнице — Англии!
При слове «Англия» Барбанегро и Керрозини, продолжавшие стоять друг против друга с выставленной вперед ногой и пылающими глазами, одновременно подняли кулаки:
— Долой! — прогремели они на разные голоса. — Позор, позор!
Но щелкающий хрип голландца положил конец препирательствам:
— Ночь проходит, не будь я Голубой рыбой, — сказал Ван-Сук, — ночь проходит. — Он попеременно встретился холодным взглядом с глазами лейтенанта и Керрозини. — Для безопасности, экономист прав.
— Да, да, он прав, — уныло прошелестел ничего не понимающий повар, — ночь проходит, и животное спит… Английский флаг всегда безопасен.
— Для безопасности! — с горьким сарказмом развел руками Корсар.
— …безопасности! — заскрежетал зубами Керрозини.
Они заправили свои длинные волосы за уши и вернулись к столу.
— Пора машине! — заключил голландец: он торопил события.
Лейтенант, грозно шевеля челюстями, поглядел на Роберта Поотса и Юхо Таабо. Последний вытащил свой мизинец из кулака Дика Сьюкки и, тяжело ступая, покинул кают-компанию.
— Я предвижу, — сказал Роберт Поотс, — что с машиной благополучно. И я полагаю вступить в исполнение своих обязанностей.
Видя, что челюсти Корсара продолжают шевелиться, он проследовал за финляндцем.
— Итак, мы пираты! — лейтенант вздохнул. Керрозини дерзко поглядел на него.
— А череп и кости[6], лейтенант?
— Теперь уже капитан, — небрежно поправил голландец. — Что ж, можно и череп с костями для устрашения!
По спине Барбанегро пробежала легкая судорога.
Из машинного отделения донеслись взрывы проснувшегося мотора. Четыре матовых лампы в кают-компании и розовый лампион орла медленно наполнились электрическим дыханием и погасили в иллюминаторах наступающий рассвет…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ, красивая, в которой открываются широкие горизонты, бьются мужественные сердца и в голубой перспективе реет черное знамя пиратов
В моряке сильнее вера
В чудеса, чем в прочих людях:
Перед ним ведь вечно блещет
Огнедышащее небо…
Песня старой няни Куки
Для него была порукой.
6
Атрибут. Красуются на пиратском флаге.