…Заговорщики вернулись в порт и втиснулись в ялик. Неустойчивое суденышко прошмыгнуло в тени широкозадых барж и скользнуло на волны Золотого Рога. Яхта «Парадиз» стояла поодаль на якоре. Она имела непринужденно-светский вид. Ее темпераментный нос трепетал, как боевая стрела, тонкие мачты элегантно взлетали в небо, а прекрасный, но приличный бюст мог служить живым примером сдержанности. Опытный взгляд Ван-Сука определил, что суденышко сшито на славу, выносливо и в ходу не сдает.

Идеолог ахнул:

— Вещь в процессе становления! «Парадиз», милсдари! Неплохое было название, милсдари!.. Но где тут идеология? где? где базис?

Ван-Сук нетерпеливо перебил его:

— Плавали?

— Стой! — поднял палец философ. — Хи-хи, не будь я Застрялов! Что такое «Парадиз»? — Рай и буржуа! А что такое «Паразит»? Мы в раю, и мы на буржуа! Яхта «Паразит»! А, милсдари, а? Каково?

Но ялик ткнулся в борт яхты, Застрялов подавился собственным языком, и друзья, рассчитавшись с лодочником, оживили тихое, как заповедник, судно.

— Иуах! — вдруг завыл певчий прапорщик, с размаху садясь на палубу: перед ним белело обширное и неустойчивое привидение…

— Здравствуйте, Фабриций! — бодро обратился к призраку Эмилио Барбанегро.

— Здравствуйте, сэр, — уныло протянул призрак, — имею честь доложить, что на вверенной вами яхте все обстоит благополучно. Я подам вам чаю с вишневым вареньем.

— Это повар и его животное! — радостно объяснил новоприбывшим Дик Сьюкки.

Неверное пламя свечей, шумно зажженных лейтенантом, отразилось в глубине зеркал и полированного дерева. Кают-компания была обита красным бархатом; добродетельное пианино хранило сентиментальные упражнения Шопена; над пианино, в клетке, болталась желтая канарейка отсутствующего капитана, а с противоположной стены на птичку взирало благочестивое чучело орла, держащее в когтях розовый электрический лампион. Кают-компанию обегало голубое ожерелье иллюминаторов.

Не успели гости рассесться, как верный Фабриций принес невинное угощение. Лейтенант, отрывисто поблагодарив, пригласил кока присоединиться к компании и взять на себя роль хозяйки дома. Кок и его животное с достоинством согласились. Увидев незнакомую публику, животное спешно переменилось в цвете из серого в зеленый. Это был небольшой, хорошо воспитанный хамелеон, с которым Фабриций никогда не расставался и которого посвящал во все свои интимные дела. Хамелеон постоянно сидел на плече у хозяина, лениво позевывая и производя странные манипуляции своим длинным тупым языком. Под эгидой этого таинственного чудовища, кок Фабриций выглядел серым и невзрачным. Можно было только установить, что он непомерно толст, бледен и облачен в белоснежный докторский халат.

— Он странный человек! — с ударением предупредил прапорщика Титто Керрозини.

— И он будет нашей совестью, когда наши сердца очерствеют в боях! — подхватил лейтенант, осторожно кладя руку на хамелеонное плечо кока.

Фабриций оставался равнодушен, спокоен и скромен. Очевидно, роль хозяйки дома весьма подходила ему в том распространенном смысле, что женщина занимается смягчением нравов и укреплением душ. Заговорщики аккуратно пили жидкий чай, заедая его пресным, но ароматным вареньем. Наконец, голландец Ван-Сук приступил к делу:

— Ночь проходит, — хрипло произнес он и тихо обратился к Барбанегро: — будет ли соучаствовать этот человек с животным?

— Да, — твердо ответил лейтенант, — он все равно не может уйти с яхты: он очень толст.

Голубая рыба облегченно вздохнул и уже громче задал второй вопрос:

— Запас горючего?

— Три рейса и хвост.

— Великолепно! Запас продовольствия?

— Два дня, — промямлил повар, посоветовавшись с хамелеоном.

— Купим в Трапезонде, — решил Голубая рыба. — А турецкий язык?

Титто Керрозини быстро поднял два пальца:

— Позвольте! Я знаю все языки!

— О?! Хорошо! Я тоже. Кроме того, купим самоучитель.

Роберт Поотс нервно потер руки. Теперь он догадался обо всем, во что заговорщики не успели еще посвятить его. Дик Сьюкки, теряя рассудок, беспомощно зажал в кулак мизинец Юхо Таабо. Анна Жюри прополоскал рот воздухом и с мученическим выражением высвободил шею из несуществующего крахмального воротничка. Узкие розовые глаза вегетарианца горели нравственным возбуждением:

— Под чьим флагом? — вызывающе спросил он.

Заговорщики не успели переглянуться, как Эмилио Барбанегро был уже на другом конце кают-компании с руками, скрещенными на груди, и высоко поднятой бородой:

— Да здравствует Испания! — воскликнул он. — Мы выйдем под испанским флагом!

Титто Керрозини тигровым прыжком перенесся под клетку с канарейкой:

— Извините, пожалуйста! — просвистел он, изрыгая пламя. — Что есть Испания, как таковая? — Провинция Рима! В переносном смысле — итальянская колония! Неужели вы дадите флагу рабов реять над домом патрициев? Пиратство — древнейшая профессия и историческая прерогатива Италии! Только флаг Италии будет водружен на мачте «Парадиза», и защитой от судьбы нам будет служить фашистская свастика!

Он скосил глаза, заслышав кудахтанье и квохтанье, всегда предшествовавшие речам Анны Жюри.

— Ко-ко-ко! — наконец, удосужился последний. — Швейцария тоже неплохая страна! Французская Швейцария — наша дорогая мать! и я не предлагаю швейцарского флага только потому, что ей не подобает заниматься пиратством! Только потому, — имейте это в виду!

— Заплюйтесь! — робко предложил русский прапорщик, вытягивая под столом ноги. — Заплюйтесь, пожалуйста! Только русский трехцветный флаг! И с орлом. Ах, штандарт, штандарт!

По следам соотечественника засеменил голосок экономиста:

— Подводя, милостивые государи, под пиратство идеологический базис, предпочтительное первенство следует отдать нашей дорогой союзнице — Англии!

При слове «Англия» Барбанегро и Керрозини, продолжавшие стоять друг против друга с выставленной вперед ногой и пылающими глазами, одновременно подняли кулаки:

— Долой! — прогремели они на разные голоса. — Позор, позор!

Но щелкающий хрип голландца положил конец препирательствам:

— Ночь проходит, не будь я Голубой рыбой, — сказал Ван-Сук, — ночь проходит. — Он попеременно встретился холодным взглядом с глазами лейтенанта и Керрозини. — Для безопасности, экономист прав.

— Да, да, он прав, — уныло прошелестел ничего не понимающий повар, — ночь проходит, и животное спит… Английский флаг всегда безопасен.

— Для безопасности! — с горьким сарказмом развел руками Корсар.

— …безопасности! — заскрежетал зубами Керрозини.

Они заправили свои длинные волосы за уши и вернулись к столу.

— Пора машине! — заключил голландец: он торопил события.

Лейтенант, грозно шевеля челюстями, поглядел на Роберта Поотса и Юхо Таабо. Последний вытащил свой мизинец из кулака Дика Сьюкки и, тяжело ступая, покинул кают-компанию.

— Я предвижу, — сказал Роберт Поотс, — что с машиной благополучно. И я полагаю вступить в исполнение своих обязанностей.

Видя, что челюсти Корсара продолжают шевелиться, он проследовал за финляндцем.

— Итак, мы пираты! — лейтенант вздохнул. Керрозини дерзко поглядел на него.

— А череп и кости[6], лейтенант?

— Теперь уже капитан, — небрежно поправил голландец. — Что ж, можно и череп с костями для устрашения!

По спине Барбанегро пробежала легкая судорога.

Из машинного отделения донеслись взрывы проснувшегося мотора. Четыре матовых лампы в кают-компании и розовый лампион орла медленно наполнились электрическим дыханием и погасили в иллюминаторах наступающий рассвет…