Plus ca change, plus c'est la meme chose.[1]

У Биаджо Бонаккорси был трудный день. Он устал, но из приверженности к порядку перед отходом ко сну записал в дневнике: «Совет послал человека к герцогу в Имолу». Имени посыльного он не упомянул, вероятно, потому, что не придал этому событию особого значения. Звали его Никколо Макиавелли. Ехал он к Чезаре Борджа.

День выдался не только трудным, но и длинным: Биаджо вышел из дому на рассвете. Рядом с ним на крепком муле ехал его племянник Пьеро Джакомини, высокий, хорошо сложенный юноша приятной наружности. Макиавелли согласился взять его с собой. В этот день, шестого октября 1502 года, Пьеро исполнилось восемнадцать лет — подходящий возраст для первого выезда в свет. Благодаря стараниям дяди (мать Пьеро рано овдовела) юноша получил неплохое образование. Писал и читал он не только по-итальянски, но и по-латыни, а по совету Макиавелли, восхищавшегося древними римлянами, достаточно глубоко изучил историю расцвета и падения Вечного города. Макиавелли веровал: люди во все времена одинаковы, ими владеют одни и те же чувства, поэтому в сходных ситуациях их действия должны приводить к одним и тем же результатам. А помня, как, сообразуясь с обстоятельствами, поступали древние, и современный человек будет вести себя благоразумно.

И Биаджо, и его сестра хотели, чтобы Пьеро поступил на государственную службу. Поездка с Макиавелли предоставляла юноше прекрасную возможность окунуться в мир политики. И к тому же, полагал Биаджо, вряд ли он мог найти наставника лучше, чем мессер Никколо. Вопрос о поездке решился только вчера, когда Макиавелли получил верительные грамоты и охранное свидетельство. Биаджо попросил его взять с собой Пьеро, и Макиавелли — по натуре человек доброжелательный — сразу же согласился. Мать юноши понимала: такой шанс упускать нельзя, — но она, естественно, беспокоилась. Пьеро еще никогда не разлучался с ней и, по ее мнению, был слишком молод для такого опасного путешествия. К тому же она боялась, что этот беспутный Макиавелли испортит ее сына: все знали, какой он любитель погулять. А он нисколько и не стыдился, мало того, частенько рас сказывал о своих похождениях разные неприличные истории, вызывая румянец смущения на щечках добропорядочных женщин. Но, самое возмутительное, рассказывал так забавно, что как бы вы ни негодовали, удержаться от смеха не могли.

— Дорогая Франческа, — урезонивал ее Биаджо, — теперь, когда Никколо женился, он оставит дурные привычки. Мариетта — хорошая женщина и очень его любит. Он не так глуп и не станет тратить деньги на то, что дома можно получить задаром.

— Так любить женщин, как Никколо, и довольствоваться одной?.. Тем более женой…

В душе Биаджо разделял сомнения сестры, однако признать ее правоту не захотел. Только плечами пожал.

— Пьеро уже восемнадцать. Ему пора становиться мужчиной. Или ты уже стал им, племянник?

— Нет, — ответил Пьеро с искренностью, которая могла обмануть любого, кто хотел ему поверить.

— Мне известно все о моем сыне, — довольно улыбнулась Франческа. — Перед тем как что-либо сделать, он подумает, не вызовет ли его поступок моего неодобрения.

— В таком случае я не понимаю твоего беспокойства. Макиавелли посодействует продвижению Пьеро по службе, а если у мальчика достанет ума, он научится у него многому из того, что пригодится в жизни.

Монна Франческа нахмурилась.

— Этот человек свел тебя с ума. Ты словно податливая глина в его руках. А он как к тебе относится? Помыкает тобой, делает из тебя посмешище. С какой стати он занимает более высокий пост, чем ты? Неужели тебя удовлетворяет роль его подчиненного?

Биаджо, как и Макиавелли, исполнилось тридцать три года. Однако благодаря содействию тестя, Марсилио Фичино, знаменитого ученого, которому покровительствовали Медичи, на государственную службу он поступил раньше Макиавелли. В те времена связи помогали человеку занять место под солнцем не в меньшей степени, чем его достоинства.

Биаджо был среднего роста, полноватый, с круглым краснощеким добродушным лицом. Честный и трудолюбивый, никому не завидующий, он трезво оценивал свои возможности и не рвался к вершинам власти. Он любил хорошо поесть, посидеть в веселой компании. Умом он не блистал, но и не слыл дураком. Иначе он никогда не стал бы другом Макиавелли.

— Сейчас на службе в Синьории нет человека умнее Никколо, — ответил Биаджо.

(Вот уже восемь лет после изгнания Медичи высшим исполнительным органом власти во Флоренции являлась Синьория — городской Совет.)

— Чепуха, — фыркнула Франческа.

— Он разбирается в людях и государственных делах лучше, чем мужи вдвое старше его. Вот увидишь, сестра, он далеко пойдет, и, поверь мне на слово, он не из тех, кто забывает друзей.

— Я не доверяю ему. Он отбросит тебя, как старый башмак, когда ты станешь ему не нужен. Биаджо рассмеялся.

— Ты сердишься, потому что он никогда не пытался ухаживать за тобой? А ты еще хороша и должна нравиться мужчинам.

Монна Франческа поджала губы.

— Просто он знает: порядочная женщина даст ему достойный отпор. Ты всегда защищаешь его. Конечно, он ведь смешит тебя, рассказывает разные непристойные истории. Ты такой же, как он.

— Но признай, никто лучше Макиавелли эти истории не рассказывает.

— И поэтому ты считаешь его таким удивительно умным?

Биаджо вновь рассмеялся.

— Конечно, нет. Он успешно провел переговоры с Францией, а его донесениями восхищались все. Даже те члены Синьории, кто не слишком благоволит к нему.

Монна Франческа сердито повела плечами.

Все это время Пьеро, как и подобает благовоспитанному молодому человеку, молчал, скромно потупив взор. Он без энтузиазма воспринял желание матери и дяди устроить его на государственную службу и с радостью ухватился за возможность отправиться в путешествие. Как он и предполагал, житейская мудрость дяди восторжествовала над нерешительностью матери. И на следующее утро в сопровождении Биаджо Пьеро подъехал к дому Макиавелли.

Лошади уже стояли у крыльца: одна — для Макиавелли, две — для его слуг. Пьеро спрыгнул с мула и, отдав поводья слуге, вслед за дядей прошел в дом. Макиавелли ждал их, нетерпеливо расхаживая по комнате.

— Не будем терять время, — сказал он, коротко поздоровавшись с вошедшими.

— В путь.

По щекам Мариетты катились слезы. Особой красотой она не отличалась. Правда, Макиавелли женился на ней не из-за ее красоты. Мариетта была из почтенной состоятельной семьи и принесла ему солидное приданое, да и на холостяков его возраста смотрели косо.

— Не плачь, дорогая, — успокаивал ее Макиавелли. — Ты же знаешь, я скоро вернусь.

— Тебе нельзя ехать, — всхлипнула Мариетта и, обращаясь к Биаджо, добавила: — Он не готов к такому длительному путешествию: плохо себя чувствует.

— Что с тобой, Никколо? — озабоченно спросил Биаджо.

— Старая болячка. Опять что-то с желудком. Но тут уж ничем не поможешь.

— Он обнял Мариетту: — До свидания, моя радость.

— Ты будешь мне писать?

— Обязательно, — улыбнулся Макиавелли. При улыбке с его лица исчезало обычное сардоническое выражение, и оно становилось даже привлекательным. Макиавелли поцеловал жену, погладил по щеке.

— Не сердись, дорогая. В случае чего обращайся к Биаджо. Он всегда поможет тебе.

Пьеро, войдя в комнату, так и остался у дверей. Никто не обращал на него внимания. И хотя его дядя был едва ли не самым близким другом Макиавелли, Пьеро почти не встречался с ним раньше. Сейчас юноша воспользовался случаем, чтобы получше разглядеть своего будущего господина. Среднего роста, Макиавелли казался выше из-за своей худобы. Коротко стриженные черные волосы, словно бархатная шапочка, обрамляли его голову. Маленькие, очень подвижные темные глаза сверкали над запавшими щеками. Длинный нос нависал над тонкогубым ртом. Задумчивое, настороженное, даже суровое выражение лица. Несомненно, он не из тех, кто позволяет смеяться над собой.