У теософов остается аргумент отчаяния: должны были быть другие христианские мыслители, которые учили о переселении душ, вот только их труды не сохранились, потому что были уничтожены «средневековыми фанатиками».

Конечно, целые книги и библиотеки исчезали в веках. И все же вполне уверенно можно сказать, что даже в несохранившихся книгах христианских авторов первых веков нашей эры не было проповеди реинкарнации. Дело в том, что церковь помнит своих еретиков. Так устроено церковное сознание (и поныне, а еще в большей степени так было в византийскую эпоху), что имя праведника может быть забыто, но имя еретика — никогда. Еретическая рукопись может перестать переписываться — но будут вновь и вновь пересказывать и переписывать предупреждения ересиологов о том, что вот, с таким-то автором и с таким-то текстом будьте осторожнее. Могут быть забыты аргументы человека, заподозренного в ереси; могут быть утрачены собственные его выражения. Но останется память о том, что он заблуждался именно в этом и вот в этом вопросе. До сих пор курсы истории богословия состоят в большей степени из перечисления и объяснения ересей, чем из раскрытия собственно православной системы мысли [182].

Кроме того, церковное сознание, как известно, традиционно. Традиционное же мировоззрение мыслит прецедентами, прототипами: в современной ситуации оно стремится узнать нечто, уже бывшее в Священной и церковной древности для того, чтобы поместить сиюминутную новость в систему уже выявленных, освященных и сложившихся координат. Поэтому во вновь появляющихся ересях прежде всего стараются найти отголосок ересей древних. «Звезда» любого богослова может закатиться, если будет обнаружено, что его позиция идентична позиции Ария или Маркиона. Любой богословский спор может быть победно закончен, если обличителю еретика удастся доказать, что позиция его оппонента чем-то напоминает одну из прежних ересей, о которых уже известно, что они были опровергнуты древними Отцами.

Ересь метемпсихоза, как мы видели, осуждается дружным хором (consensus patrum) Древней Церкви. Это было учение очевидно языческое и по происхождению и по сути. А потому, обвинив оппонента в том, что он придерживается этой доктрины, было очень легко показать, что его мышление нецерковно, что он не столько христианин, сколько язычник. Так вот — если бы были такие церковные писатели или проповедники, которые возвещали бы идею метемпсихоза — церковные полемисты той эпохи несомненно выступили бы с обличениями этих людей и их доктрин. Но даже упоминаний о таких церковных богословах и иерархах, которые учили бы о переселении душ, не сохранилось ни в книгах, ни в письмах, ни в документах первого тысячелетия. Только оригенова книга «О началах» упоминается в этой связи — и то ее обвиняют чаще в проповеди предсуществования душ, нежели в проповеди переселения душ.

Если бы действительно раннее христианство хранило идею переселения душ, а в шестом веке ее отвергло — то следы такого перелома во множестве сохранились бы в истории. Была бы полемика, и ее следы дошли бы до нас. Хотя бы в виде многочисленных предупреждений о том, что такие-то книги таких-то прежде авторитетных авторов, читать уже не стоит, поскольку они содержат в себе басню языческих философов о душепереселении.

Но нет следов такого перелома — значит, не было и самого перелома. Тексты, приведенные выше, полагаю, это показывают достаточно убедительно (особенно на фоне того, что оккультисты не могут привести ни одного раннехристианского текста в подтверждение своей позиции).

Из приведенного выше материала следует вполне определенный вывод: Ни в одном из исповеданий веры кафолической Церкви I-VI веков, ни у одного из учителей Церкви не было концепции реинкарнации. Напротив, в святоотеческих текстах древности (включая Климента Александрийского и поздние тексты самого Оригена) встречаются ясные возражения против идеи реинкарнации.

Понимаю, что у теософов уже наготове опровержение моего тезиса: как же, не забывайте об Оригене! Уж он-то учил о переселении душ! И за это церковники его и преследовали! Что ж, присмотримся поближе к Оригену, его учению и к судьбе его книг.

Все предшествующие мои доводы теософы надеются опровергнуть с помощью одного аргумента: ведь у великого Оригена, величайшего церковного писателя древности была идея переселения душ! А, значит, эта вера все же была присуща древнему христианству. Тем не менее, я не смогу принять этот аргумент.

Во-первых, как мы увидим чуть позже, у Оригена отсутствует то представление, которое теософы обозначают словом «переселение душ». Если его гипотезу, изложенную в книге «О началах» можно рассматривать как один из вариантов реинкарнационной философии, то во всяком случае это не тот вариант метемпсихоза, что проповедуют теософы.

Во-вторых, даже если мы одну из тех систем, что за свою жизнь построил Ориген, оценим как реинкарнационную, из этой оценки никак не воспоследует тот вывод, что нужен теософам. Последнее, впрочем, очевидно даже самим теософам. Ведь теософские проповедники любят подчеркивать, что Ориген был гоним своими «невежественными коллегами» [183]. Странно, что теософы не замечают, что этот тезис работает против них самих. Ведь если духовенство III века преследовало проповедника реинкарнации — значит, задолго до Пятого Собора идея переселения душ отвергалась христианами. Так что умозаключать от приверженности Оригена идее метемпсихоза к утверждению о том, что именно эта идея и составляла суть древнехристианского мировоззрения, весьма нелогично.

Но предположим, что у Оригена действительно была идея реинкарнации. Но откуда он ее взял и зачем? Можно ли считать, что именно апостольское предание, несущее через века учение Христа, сказалось в этой гипотезе Оригена? Теософы полагают, что дело обстоит именно так. Однако, эта позиция теософов лишь в одном случае была бы хоть сколь-нибудь сильной: если бы они, исходя из текстов Оригена, могли бы показать, что а) у Оригена была идея метемпсихоза; б) эту идею Ориген высказывал не однажды, но сохранил ей верность в течение всей своей творческой жизни; в) он ее высказывал как исконное церковно-христианское убеждение; г) христианские источники до-оригенова времени (то есть II века) содержат идею метемпсихоза.

В таком случае можно было бы сказать, что Ориген к третьему веку оказался единственным носителем той древнехристианской традиции, которая была характерна для Церкви I-II веков, но к III веку стала уже непонятна для тех христиан, которые были менее духовны и образованны, чем Ориген и его церковные учителя.

Пункт б) уже не подлежит защите. Если в книге «О началах» еще можно вычитать реинкарнационные фрагменты, то в последующих своих произведениях Ориген резко выступает против допущения реинкарнации. К цитатам, приведенным в предыдущей главе, добавим еще одну: «Мы ни в коем случае не допускаем идею метемпсихозы, ни падения человека чрез прехождение в тело некоего бессловесного животного, и если иногда мы остерегаемся вкушать мясо, конечно мы это делаем не по тому мотиву, по которому это делал Пифагор» (Против Цельса VIII, 30) [184].

По пункту г) также теософам не удастся найти никакой поддержки своим построениям в реальной истории. В предыдущей главе мы видели отрицательные суждения о реинкарнации у христианских писателей II века: Иустина Философа, Татиана, Иринея Лионского, Климента Александрийского.

Пункт в) теософам также ни в малейшей степени защитить не удастся — ибо для этого придется вступить в полемику с самим Оригеном и со всеми свидетельствами о нем, что дошли до нас из III века. Но прежде, чем приступить к обсуждению этого вопроса, надо осознать — о ком же мы ведем речь. По верному суждению известнейшего патролога арх. Филарета (Гумилевского), «чтобы судить об Оригене, надобно видеть и рассмотреть самого Оригена».