К столу мужчины подступили без лишней суеты, как настоящие знатоки осмотрелись, потом заполнили пузатые серебряные стопочки. Первую пропустили для «разгона», остальные последовали для «осадки». Но не забывали и про «подкладочку», отдавали должное закускам. Поздравили именинника, повели легкий, приличный случаю разговор.

— О, икра-то отменная!

— Настоящая «троечная». Такую в старину в столицу с Волги мы на тройках спешно везли, так чтобы она свой речной дух не потеряла.

— Удалась настойка! Так смородинным листом и пахнуло.

— Батюшка из имения прислал. Он на своем винном заводике производит настойки на все буквы алфавита.

— Как это понять?

— Гонит «алычевую», «брусничную», «вишневую» и так до «яблочной». Когда губернатор или другие гости заезжают, есть чем встретить. На то, чтобы все его художества перепробовать, не один день уйдет.

— Хорошо так-то в имении жить. От службы вдали.

— Ваш батюшка, Сергей Сергеевич, монаршую милость заслужил, теперь может жить на покое.

— Да-с, нам без службы никак нельзя, надо и о детках подумать.

— Ох уж эти детки. Моего-то в гимназии совсем заучили. Мало того, что речи Цицерона наизусть долбит, так теперь заставили отрывки из «Капитанской дочки» на латинский язык переводить!

— Иностранные языки знать надо, но в этом граф Дмитрий Андреевич Толстой через край хватил.

— Ах, господа, наш министр просвещения имеет тонкий политический расчет. Помните, как он докладывал государю о необходимости нравственного воспитания общества? Доказал, что классические языки следует изучать для того, чтобы занять умы. Чтобы материализм и другие пагубные учения не охватили наше юношество!

— Батенька, Михаил Петрович, не надо нам казенные циркуляры пересказывать. Лучше послушайте, что третьего дня на балу случилось.

— Это ты про пикантную находку за кадкой с пальмой?

— Во-во, про это самое. Гости вальсы отплясывали до шести утра, в перерывах только шампанским и мороженым освежались. Все в таком веселом забвении находились, что никто и не заметил, как с одной дамы во время танцев нижняя юбка свалилась! Представляете картину, на паркете посредине зала вдруг копна кружев оказалась! Еще хорошо, что генерал Василий Петрович не растерялся, ловко подхватил ее и швырнул в дальний угол.

— Хе-хе-хе! Мои лакеи потом убирали залы и все гадали, кто бы мог юбку эту потерять.

— Так никто и не признался!

Над последним случаем посмеялись умеренно. Народ у стола собрался солидный, знающий себе цену. Нет, они не представители высшего света. Их имена в газетах не появляются, не звучат на официальных приемах и банкетах. Миллионам жителей России они просто не известны. Но государь, великие князья, члены их семейств, не говоря о всяких там сенаторах, министрах и иностранных послах, об этих людях отзываются с большим уважением. Без них Романовы, как какие-нибудь мелкие германские князьки, прозябали бы во дворце с протекающей крышей. Его царское Величество пробавлялся бы картофельным салатом и жидким пивом, а царица самолично стирала бы воротнички и штопала чулки. За столом беседовали те, кто непосредственно ведает большим и сложным хозяйством дворцового ведомства, его счетными конторами, конюшнями, кухнями, многими сотнями дворцовых служителей мужского и женского пола. Те, для кого во дворце нет никаких секретов.

В разговоре, оживленном выпивкой и закуской, стало слышаться такое, что постороннему человеку не подобает даже видеть во сне.

— Алексей Степанович, как прошло то дело?

— Отлично! Все же слышали, как великий князь сетовал на то, что от своих долгов ему впору в петлю лезть. Поэтому за нравственное содействие в получении концессии на строительство железной дороги его и обещали хорошо отблагодарить.

— Это вчера на совете министров решали, где и какие дороги строить?

— Точно так. Решение принято благоприятное, и сегодня с утра Его Высочество был очень доволен. Даже изволил шутить. Сам видел, как он подмигнул князю Григорию и при этом похлопал себя по карману.

— Ох, грехи наши тяжкие. Вон даже Иван Павлович на нехватку средств сетует. А ведь он в Сенате не последний человек, без его слова там никакая бумага не имеет хода.

— Да, имения уже не дают такого дохода, как в старину. Освободили мужичков от крепостного права в 1861 году, так теперь они работать не хотят, требуют собственных наделов.

— Так правительство же объявило, что выкупит у помещиков землю постепенно и потом полностью передаст ее крестьянам. Зачем такая поспешность? Правительству необходимо все подготовить, построить дороги, элеваторы, школы…

— Так это только наши внуки увидят. Они и заживут в согласии и достатке. Но сейчас-то как быть?

— Что верно, то верно, в наши дни деньги взяли великую силу. Теперь на Руси родовитость и знатность мало что стоят. Только и слышишь — банки, концессии, акции да проценты.

— Кто побойчее, те приспособились.

— Вот это верно. Наша голь на выдумки хитра!

В оживленном разговоре внезапно наступила пауза.

Все это время Дмитрий стоял у края стола, пил, закусывал, согласно кивал, со своими мнениями и высказываниями не лез. Здесь он был самым молодым, держался почтительно, старшим демонстрировал уважение. В последние дни во дворце на него обратили внимание, стали признавать за своего. Особенно после того, как сам наследник престола Николай Александрович милостиво изволил пару раз заговорить с молодым казачьим офицером, а генерал Черевин распорядился включить его в охрану внутренних покоев. Уже не раз Дмитрий ловил на себе изучающие взгляды, понимал, что из всех подобных мелочей начинает складываться его карьера. Многого еще не знал и не понимал, но последние слова за столом насторожили и его. В этой доверительной болтовне есть грань, за которую даже своим переступать нельзя.

Конечно, прошли те времена, когда, услыхав воровской разговор, который попахивал государственной изменой, или просто сомнительные для царской чести речи, следовало кричать «слово и дело». В таком случае всех свидетелей ожидало расследование в Тайной канцелярии, допросы на дыбе и для освежения памяти битье кнутом. Тем же, кто «изблевал хулу на высочайшее имя», рвали ноздри и отправляли в Сибирь на вечное поселение, но могли и просто отрубить голову.

Однако за неосторожное слово и сегодня можно дорого поплатиться. Вон как непоколебимо стоял у ступеней трона граф Петр Андреевич Шувалов, генерал-адъютант, шеф жандармского корпуса. А стоило только в частной беседе пренебрежительно обозвать некую даму девчонкой, как его моментально вышибли со всех должностей. Недоброжелатели графа ловко сработали, все донесли государю, да еще и от себя кое-что добавили. Поэтому и очутился граф на должности российского посла в туманном, пропахшем заводской гарью Лондоне. Дама-то оказалась самой Екатериной Михайловной! Матерью троих внебрачных детей императора Александра Второго, с которой государь в конце концов тайно обвенчался, подарил ей кое-какие земли, дал титул княгини Юрьевской и три миллиона рублей.

Вот и сейчас в застольном разговоре прозвучало нечто опасное. Вся эта придворная голь не только хитра на выдумки, но и весьма искусна в интригах. О том, что своя рубашка ближе к телу, здесь помнит каждый. Пауза совершенно неприлично затягивалась…

Дмитрий терялся в догадках, что же было сказано крамольного, но вдруг вспомнил о последнем грандиозном скандале в царской семье. Немногие были его свидетелями, но знали о нем все. Да, далеко казаку до искушенных придворных!

Скандал назревал давно. Слишком разными были характеры и привычки супругов. Император Александр Третий просыпался рано, в семь утра варил себе кофе и садился за разбор депеш, справок и других государственных бумаг, которыми его уже с вечера заваливали секретари. Когда просыпалась супруга, завтракали по-простому: ржаным хлебом, крутыми яйцами и овсяной кашей. Потом опять начиналась работа — прием министров, послов и других персон, выезд на заседания государственного совета. Вечерами царь отправлялся на художественные выставки и картинные галереи, бывал на театральных премьерах. Но отдыхал в кругу семьи, музицировал, разбирал коллекцию лично собранных картин или просто играл в карты. В своих привычках был прост и неприхотлив, спал в тесной комнатушке на простой солдатской койке. Форсить не любил, повседневную одежду и обувь носил до неприличия долго, случалось, что занашивал до дыр.