Жизнь двора резко переменилась. Замолкли шуты и льстецы. Опираясь на избранную раду и подчиняясь ей, Иоанн водворял порядок в своем царстве. Опять мы не знаем, из кого, собственно, состояла избранная рада; доверяясь же Курбскому, можем сказать, что во главе ее стояли Сильвестр и Адашев, принявшие в свой союз не только митрополита, но и много других мужей опытных и добродетельных. Избранная рада, вероятно, и управляла государством. Почему же не сам Иоанн?

Прежде всего спросим себя, где мог он научиться делам правления? Ему было только 17 лет, и раньше государственными делами он никогда не занимался. Почему было знать ему, что там-то худо, там-то следует исправить? Когда, по старорусской привычке, в предшествующий период к нему являлись с жалобами и просьбами, он сердился, выходил из себя и страшно наказывал дерзновенных, осмелившихся обращаться к нему лично. Допустить, что он вдруг, по наитию, постиг все тайны управления государством, – дело мудреное и маловероятное, тем более что и впоследствии Иоанн особой прозорливостью не отличался, а действовал наугад; нельзя одинаково приписывать слишком большую роль и Анастасии. Имя ее Карамзин постоянно украшает эпитетом добродетельной. Но между добродетелью личной, выражавшейся в том, что царица раздавала милостыню, разъезжала по монастырям и усердно молилась мощам и святителям, и добродетелью государственной как заботе о благе общем, как защите интересов меньшего и униженного – разница немалая. Предположить в московской боярышне государственную мудрость – значит сделать вещь очень рискованную. Самое же важное то, что до появления на сцену Сильвестра и избранной рады Анастасия ровно никакой роли не играла. Ни ее благочестие, ни ее добродетель не оказывали на Грозного ни малейшего влияния, и началось-то оно вместе с влиянием избранной рады. Это слишком существенный факт, чтобы упускать его из виду.

Поэтому, не опасаясь крупной исторической ошибки, можем сказать, что тринадцать лет царствования Иоанна (1547 – 1560) носят лишь имя его.

Что же сделала избранная рада?

Отмечаю кротость правления, мир и любовь среди царского семейства. Женив брата своего Юрия, царь избрал супругу и для Владимира Старицкого; жил с первым в одном дворце; ласкал, чтил обоих; присоединяя имена их к своему, в государственных делах писал: “Мы уложили с братьями и боярами”. В 1550 году вышел “Судебник”, вторая “Русская правда”, вторая полная система наших древних законов. Но особенно характерно обуздание местничества. Мы знаем, что во вторую половину своего царствования Иоанн не только не обуздал местничества, но с удивительным хладнокровием, так противоречившим его обычной раздражительности, разбирался в местнических спорах и дрязгах своих слуг, как бы даже покровительствуя и питая вниманием своим эти споры и дрязги. Но подчиняясь раде, государь запретил детям боярским и княжатам считаться родом с воеводами, ввел и другие ограничения, прокладывая таким образом дорогу великой, хотя и единственной реформе сына своего Федора, совершенно упразднившего местничество. В 1551 году обратили внимание и на дела духовные.

“Одобрив Судебник, Иоанн назначил быть в Москве Собору слуг Божьих, и 23 Февраля дворец Кремлевский наполнился знаменитейшими мужами Русского Царства, духовными и мирскими. Митрополит, девять Святителей, все Архимандриты, Игумены, Бояре, сановники первостепенные сидели в молчании, устремив взор на Царя-юношу, который говорил им о возвышении и падении Царства от мудрости или буйства властей, от благих или злых обычаев народных; описал все претерпенное вдовствующею Россиею во дни его сиротства и юности, сперва невинной, а после развратной, упомянул о слезной кончине дядей своих, о беспорядках Вельмож, коих худые примеры испортили в нем сердце, но повторил, что все минувшее предано им забвению. Тут Иоанн изобразил бедствие Москвы, обращенной в пепел, и мятеж народа. “Тогда, – сказал он, – ужаснулась душа моя и кости во мне затрепетали; дух мой смирился, сердце умилилось. Теперь ненавижу зло и люблю добродетель. От вас требую ревностного наставления, Пастыри Христиан, учители Царей и Вельмож, достойные Святители Церкви! Не щадите меня в преступлениях; смело упрекайте мою слабость; гремите Словом Божиим, да жива будет душа моя”. Далее, Царь предложил Святителям Судебник на рассмотрение, и Грамоты уставные, по коим во всех городах и волостях надлежало избрать Старост и Целовальников или Присяжных, чтобы они судили дела вместе с Наместниками или с их Тиунами, как дотоле было в одном Новгороде и Пскове; а Сотские и Пятидесятники, также избираемые общею доверенностью, долженствовали заниматься земскою неправою, дабы чиновники Царские не могли действовать самовластно и народ не был безгласным. – Собор утвердил все новые, мудрые постановления Иоанновы”.

“Но сим не кончилось его действие: Государь, устроив Державу, предложил Святителям устроить Церковь: исправить не только обряды ее, книги, искажаемые писцами-невеждами, но и самые нравы Духовенства в пример мирянам; учением образовать достойных служителей Алтаря; уставить правила благочиния, которое должно быть соблюдаемо в храмах Божиих; искоренить соблазн в монастырях, очистить Христианство Российское от всех остатков древнего язычества, и прочее. Сам Иоанн именно означил все более или менее разные предметы для внимания Отцов Собора, который назвали Стоглавым по числу законных статей, им изданных. Одним из полезнейших действий оного было заведение училищ в Москве и в других городах. Запретили затем тщеславным строить без всякой нужды новые церкви, а бродягам-тунеядцам келий в лесах и в пустынях; запретили также, исполняя волю Государя, Епископам и монастырям покупать вотчины без ведома и согласия Царского, ибо Государь благоразумно предвидел, что они могли бы сею куплею присвоить себе, наконец, большую часть недвижимых имений в России, ко вреду общества и собственной их нравственности. Одним словом, сей достопамятный Собор, по важности его предмета, знаменитее всех иных, бывших в Киеве, Владимире и Москве”.

Были попытки “просветить Русь” западным образованием; хотели вывезти из Европы ремесленников, художников, аптекарей, типографов, – даже богословов. Отчасти исполнился и этот план.

Но главное событие – это поход на Казань. Казань к этому времени, как и другие татарские ханства, обратилась в настоящее разбойничье гнездо, постоянно тревожившее Русь своими набегами. Победы над разбойничьими шайками и отрядами мало помогли делу: надо было искоренить зло в самом корне. Не буду рассказывать подробно всей истории завоевания Казани: несомненно, что велось дело тонко и проницательно. Вмешательство во внутренние смуты казанцев, основание Свияжска, благовременность выбранного для решительного нападения момента – все говорит нам об участии в правлении людей опытных и осторожных. Перехожу прямо к решительному моменту, потому что описание его ясно покажет, как мало значила личная воля Иоанна и как многое совершалось даже наперекор ей. Несомненно прежде всего, что царь сам не хотел встать во главе войска и покинуть Анастасию, беременную в первый раз, в Москве. Он сам говорит, что его принудили, и 16 июня государь простился с супругою, а 3 июля все войско двинулось из Коломны. Надо заметить, что царь проявлял большую деятельность, постоянно говорил речи, умиротворял беспокойный дух войска и т. д. 19 августа русские увидели перед собою Казань и стали в шести верстах от нее на гладких, веселых лугах, которые, “подобно зеленому лугу”, расстилались между Волгою и горою, где стояла крепость с каменными палатами и дворцами. При самой осаде никакого геройства Иоанн не выказал – единственный факт, любопытный для нас во всей этой истории. Напротив даже, он проявлял малодушие, и позднейшие его письма доказывают, как неприятно было ему пребывание под Казанью и как глубоко засело в душе его это неприятное чувство, но он на время как бы отрешился от себя и действовал по чужим указаниям.

Любопытен маленький эпизод, передаваемый Курбским и относящийся к последнему моменту взятия осажденного города: