Покончив на время с бивуачной жизнью, Меншиков выписал жену и зажил в своем новом великолепном доме на Васильевском острове с невиданной дотоле роскошью. Богатства, приобретенные им благодаря щедрым пожалованиям царя, подаркам Августа, а еще более благодаря бесцеремонному “гощению” в неприятельской земле, достигали огромных размеров, так что при всей своей скаредности он мог позволять себе и огромные расходы. У него свои карлы, парикмахер, камердинер-француз, мундшенк, берейтор, трубачи, гобоисты, бандуристы, шталмейстер, кучера, ковали, слесари, кухмейстеры, часовник, садовый мастер, огородники: все из иностранцев. Некоторые из них получали по тому времени значительное жалованье. Из русских были только сапожники и псари. По сохранившимся счетам видно, что с конца 1709 по 1711 годы князь на свое содержание (за исключением расходов на княгиню и сына) израсходовал с лишком 45 тысяч рублей. Весь 1710 год был, как мы говорили, почти нескончаемым праздником. Сначала праздновались старые победы, а потом подоспели и новые – взятие Ревеля и Кексгольма. Далее следовали празднества по случаю бракосочетания царевны Анны Иоанновны с герцогом Фридрихом-Вильгельмом Курляндским, происходившего в доме князя (31 октября 1710 года), а вслед за тем новая свадьба, на этот раз шутовская, во вкусе Петровских забав – свадьба двух карлов.

Начавшаяся новая война с турками положила предел этим пирам и забавам. В январе 1711 года Петр отправился в знаменитый Прутский поход, оставив свой “парадиз” на попечение верного Данилыча.

Но и Меншиков недолго мог почивать на лаврах. Еще в том же 1711 году, по внезапной кончине герцога Курляндского, ему пришлось вступить с войском в Курляндию. В 1712 году мы видим его главным начальником русских войск в Померании, куда теперь перешла война со шведами. В 1713 году он находится с войском в Голштинии под командой датского короля, участвует во взятии крепости Тенингена и в победе, одержанной союзниками над шведским генералом Стенбоком, берет Штеттин, который тут же отдает в секвестр королю прусскому и двору голштинскому. Потом, проведя русскую армию через польскую границу до Данцига, возвращается в Петербург в феврале 1714 года. С этих пор Меншиков уже не участвует более ни в одном походе. Хотя война со шведами еще продолжалась, но самый острый период ее миновал; новых крупных предприятий не предвиделось, так как соперничество и подозрительность союзников не допускали Петра до особенно решительных действий – оставалось, главным образом, только удерживать приобретенные уже провинции до окончательного закрепления их за собой миром. Но с этим могли справиться и другие генералы, тогда как в делах внутреннего управления, в заботах о дальнейшем преуспевании “парадиза”, который Петру приходилось так часто покидать для своих разъездов по России и путешествий за границу, Меншиков был решительно незаменим.

Необходимо, впрочем, заметить, что даже в военное время, находясь в Литве, Меншиков продолжал по-прежнему заведовать вверенным ему краем, и сохранившиеся бумаги показывают, что он без замедления разрешал все присылаемые ему донесения. Но и этим не ограничивался круг деятельности князя. Он принимал участие во всех делах и заботах государя; в его руках сосредоточивалось такое множество канцелярий, учреждений всякого рода, что определить с точностью сферу его влияния, указать, что именно сделано им за указанный период времени, по всей вероятности даже и невозможно. Этим именно и отличается Меншиков от других сотрудников Преобразователя. У каждого из них было свое дело, свой определенный круг обязанностей, с которыми он справлялся более или менее удачно. Меншиков же благодаря доверию царя, благодаря разносторонности своей богато одаренной натуры даже в самое трудное военное время не был исключительно полководцем и имел большое влияние на все внутренние дела государства.

Но зато это могущество, это редкое доверие к нему государя, дававшее ему возможность распоряжаться с такой самостоятельностью, действовали разнуздывающим образом на инстинкты и страсти любимца. Натура сильная, в высшей степени даровитая, Меншиков, несмотря на отсутствие всякой теоретической подготовки, сумел в короткое время стать полезнейшим сотрудником Петра. Но эти редкие способности не были облагорожены нравственным чувством. Меншикову не хватало той высоконравственной черты, которая мирит нас со всеми недостатками могучей, но малокультивированной натуры Петра – именно его безграничной любви к отечеству, преданности идее, которой он служил всю жизнь. Для Меншикова единственным стимулом к деятельности было желание угодить царю, от расположения которого зависело его благосостояние. Его сильный ум работал главным образом из видов своекорыстных. Уже в самом начале своей карьеры он обнаруживал, как мы видели, непомерное честолюбие, а милости Петра, необыкновенная щедрость, с которой тот расплачивался за каждую новую услугу своего любимца, раздували в нем эту черту все сильнее и сильнее. Другою преобладающей страстью Меншикова была жажда приобретения. Для первой из этих страстей еще существовали известные пределы. Фельдмаршал, светлейший князь, друг и советник великого государя, за которым наперебой ухаживали иностранные правительства, осыпавшие его знаками внимания и уважения, Меншиков был теперь первым лицом в государстве после самого царя. Большего при Петре он не мог уже добиться, оставалось только удержаться на этой головокружительной высоте. Но для другой его страсти не было пределов. Правда, с пожалованием ему в течение этого периода всего Петербургского края, малороссийских мазепинских имений и польских староств, он сделался первым богачом в России, но это богатство, приобретенное так легко и скоро, еще более разожгло его аппетиты. Страсти, ничем не сдерживаемые, как известно, разрастаются до чудовищных размеров, а могущество князя давало ему возможность удовлетворять свою алчность всякими, хотя бы и противозаконными средствами. И в какие только предприятия не пускается светлейший князь с целью наживы! Он и фабрики заводит, и заграничной торговлей занимается; он – глава всевозможных компаний, получивших монополии на ту или другую выгодную статью торговли, на тот или другой доходный промысел – все это с ведома и разрешения Петра, очень довольного тем, что его полководец и министр содействует личным почином отечественной промышленности. Но и этого ему мало, он берет на имя подставных лиц, своих креатур, казенные подряды и сам же принимает доставляемые ими продукты по более высоким против существующих ценам; он притесняет других купцов, берет, где только может, взятки, присваивает себе казенные деньги. Во время пребывания в Польше он обирает шляхтичей, конфискуя их имущество в свою пользу. Алчность его доходила до того, что он не постеснялся отнять у пани Огинской все ее драгоценности, несмотря на то, что она была теткой одного из главных приверженцев Петра. Но все это сходило ему с рук, так как никто не осмеливался жаловаться на царского любимца, и Петр, таким образом, долгое время и не подозревал о его проделках. Он, конечно, не был слеп к недостаткам своего “герценкинда”; он знал, как мы видели, его честолюбие, знал его любовь к деньгам, и не только не вменял ему в вину эти слабости, но и сам всячески старался удовлетворять их. Но именно поэтому он не мог допустить и мысли, чтоб человек, осыпанный его милостями, позволял себе его обманывать, чтоб тот, кто оказал столько услуг государству, был способен в то же время вредить его интересам.

Однако рано или поздно у Петра должны были раскрыться глаза, и это был тяжкий удар для его сердца, быть может, одно из самых горьких разочарований в его жизни. Первое разоблачение произошло в 1711 году. Отправляясь в Прутский поход и проезжая через Польшу, он узнал о некоторых самоуправных поступках своего любимца, между прочим о самовольном завладении им имением Чашниками. Последовал выговор, но в очень мягкой форме: “Зело прошу вас, – писал он ему из похода, – чтобы вы такими малыми прибытки не потеряли своей славы и кредита. Прошу вас не оскорбиться о том, ибо первая брань лучше последней...” Но это дружеское увещание не подействовало; первая брань не оказалась последней. Возвратившись из похода, Петр узнал о новых незаконных проделках князя; он стал осторожнее, внимательнее, приглядывался к его поведению, и в начале 1712 года, отправляя его в Померанию против шведов, уже более резко напоминает ему о том, чтобы он вел себя честно: “Ты мне представляешь плутов честными людьми, а честных людей плутами. Говорю тебе в последний раз: перемени поведение, если не хочешь большой беды. Теперь ты пойдешь в Померанию – не мечтай, что ты там будешь вести себя, как в Польше. Ты мне отвечаешь головой при малейшей жалобе на тебя”. Но и это не помогло, и хотя царь угрозы своей не исполнил, но отношения между друзьями сильно испортились. А тут еще началось знаменитое Курбатово-Соловьевское дело, в котором косвенным образом оказался замешанным и князь, и, благодаря начавшимся разоблачениям, стали раскрываться понемногу и другие его злоупотребления. Обличителем Меншикова явился его прежний протеже, помогавший ему во многих его незаконных проделках, и скандал вышел грандиозный. Этот обличитель был знаменитый прибыльщик Курбатов. Сильное движение преобразовательной эпохи, новые сферы деятельности и учреждения дали возможность выдвинуться многим способным людям из всех слоев общества. Особенно легко было выдвинуться, обратить на себя внимание царя в области экономических отношений. Чтоб покрывать все увеличивающиеся расходы на решение многосложных политических задач, приходилось изыскивать все новые и новые источники доходов. Явилась особая должность прибыльщиков, людей, искавших во всем прибыли казне. Особенно прославился своей энергией и изобретательностью первый прибыльщик Алексей Курбатов, по предложению которого, между прочим, была введена гербовая бумага. Долгое время Курбатов пользовался покровительством Меншикова, своего начальника, и со своей стороны отплачивал ему тем, что оказывал ему содействие в его коммерческих предприятиях. В своих донесениях Петру он не упускал случая, чтобы не превозносить мудрость и усердие князя, называл его “избранным от Бога сосудом”, единственным человеком, который “без порока перед царем”. Мало того, Курбатов простирал эту преданность своему “милостивцу” до того, что отдавал ему часть прибыли, получаемой от казенных операций, доказывая, что это вполне законная награда за его услуги царю, и Меншиков, отличавшийся не менее широким взглядом на казенные доходы, охотно принимал его приношения и посредничество между людьми, нуждавшимися в услугах фаворита и щедро платившими за эти услуги. Так шло дело довольно долгое время, по пословице “рука руку моет”, к обоюдному удовлетворению и выгоде Курбатова и князя. Но в 1711 году первый был назначен вице-губернатором в Архангельске, и тут ему пришлось столкнуться с одним из братьев Соловьевых, также протеже князя и также усердно работавшими в его пользу. Один из Соловьевых, Федор, управлял имением Меншикова, другой, Осип, был царским комиссаром в Голландии, занимался продажею казенных товаров, переводом денег из России за границу и т.п., а третий, Дмитрий, был обер-комиссаром в Архангельске. Вскоре после приезда Курбатову, по ходатайству князя, пришлось поступиться частью своих прав в пользу Дмитрия Соловьева, которому поручено ведать одному отпуск государевых товаров. Самолюбивый прибыльщик обиделся и послал донос на Соловьева, обвиняя его в том, что он отправляет в Голландию собственный зерновой хлеб вместо казенного и задерживает сбыт последнего братом, чтобы повысить цены и выгоднее продать свой. Но эта жалоба косвенным образом задевала Меншикова, так как всем было известно, что Соловьевы – его креатуры. В то же время на самого Курбатова подана была жалоба иностранными купцами. Заварилось дело, пошли доносы, взаимные обвинения, в которые мало-помалу втягивались самые высокопоставленные лица.