В воспоминаниях одного современника, видевшего в эту поездку князя в Харькове, рассказывается:

“На другой, по приезду, праздничный день ожидали князя в собор. Светлейший пришел уже после “Достойно” и остановился не на приготовленном для него седалище под балдахином, а с правой стороны амвона, посреди церкви; взглянул вверх, во все четыре конца. “Церковь недурна”, – сказал он вслух губернатору Кишенскому, вслед за тем одной рукой взял из кармана и нюхнул табаку, другой вынул что-то из другого кармана, бросил в рот и жевал; еще взглянул вверх; царские врата отворялись; повернулся в экипаж и уехал. Был он с ног до головы в таком виде: в бархатных широких сапогах, в венгерке, крытой малиновым бархатом с собольей опушкой, в большой шубе, крытой шелком, с белой шалью около шеи, с лицом, по-видимому, неумытым, белым и полным, но более болезненным, чем свежим, с растрепанными волосами на голове; показался мне Голиафом”.

“Голиаф” прибыл в Петербург 4 февраля 1789 года вечером, по иллюминированному пути от Царского Села до самой столицы, и занял свое обычное помещение в Эрмитаже. Екатерина, желая особенно почтить князя Таврического, предупредила его представление и сама первая посетила его. Не будем говорить о том, какие сцены тогда происходили в Петербурге и какое могущество представлял князь, заслонивший своей колоссальной фигурой мелкую придворную толпу. В честь “светлейшего” давали балы, и весь город перебывал у него с нижайшими поклонами. Еще раньше он получил за Очаков Георгия I степени, – отличие, дававшееся обыкновенно только высочайшим особам; но теперь на него вновь пролились неслыханные награды от благодарной императрицы.

Во всем была видна могучая рука Потемкина за это время пребывания его в Петербурге: в ходе дел с Швецией, Польшей и Пруссией. Его влияние на государыню и доверие последней к победоносному вождю выразились яснее всего в том факте, что Потемкину были поручены обе армии: украинская – Румянцева и екатеринославская, так что он явился полководцем всех военных сил на юге и юго-западе. Знаменитый и несправедливо обиженный Задунайский уехал в свою малороссийскую деревню.

Потемкин выехал из Петербурга 5 мая 1789 года. Он не предчувствовал, что это пребывание в столице являлось последним триумфом и что скоро его звезда должна была померкнуть. Но он уезжал как триумфатор, могущественный более чем когда-нибудь, сопровождаемый на пунктах своих остановок ласковыми, задушевными письмами императрицы, жалевшей о его нездоровье и надеявшейся на его дальнейшие подвиги, долженствовавшие возвестить всему миру о “Минерве” и ее достойном сподвижнике. Посылая ему, например, медали с его портретом, она писала: “Я в них любовалась как на образ твой, так и на дела того человека, в котором я никак не ошиблась, зная его усердие и рвение ко мне и к общему делу, совокупленно с отличными дарованиями души и сердца”.

Этот год, 1789, как известно, ознаменовался блестящими военными делами русских армий на юге: взятием Бендер, Фокшанами, занятием Аккермана и знаменитой победой Суворова при Рымнике. Мы должны отметить то обстоятельство, что князь оказался благородным и благодарным по отношению к Суворову, хотя впоследствии между ними происходили размолвки. Он писал Суворову: “Объемлю тебя лобызанием, искренними и крупными словами свидетельствую свою благодарность!” Он просил Екатерину наградить знаменитого полководца беспримерно щедро.

Крупные дела делали для Потемкина его талантливые полководцы: Суворов, князь Репнин, Ушаков и другие, а сам “светлейший” провел часть кампании 1789 и почти всего 1790 годов вдали от военных действий. Он жил в Дубоссарах, а затем в Яссах и Бендерах. Ставка его была необычайно великолепна, вокруг нее был посажен полковником Бауэром сад в английском вкусе. На полях битв лилась кровь, раздавались стоны и свирепые крики, а у князя царили невиданные роскошь и веселье. Сарти с двумя хорами музыки ежедневно забавлял публику. Около Потемкина вился рой красавиц, ставились балеты, происходили балы, праздники, театральные представления. Сарти положил на музыку победную песню: “Тебе, Бога, хвалим” – и к ней была прилажена батарея из десяти пушек, которая по знакам стреляла в такт, а когда пели “Свят, свят”, тогда из орудий производилась скорострельная пальба. Музыка во вкусе “светлейшего”!

К этому времени относится крайне интересный роман Потемкина, этого пятидесятилетнего селадона, пылкость чувств которого не остывала с годами. Но этот роман, кажется, не отличался теми грубыми реалистическими чертами, как прежние похождения князя. Может быть, утомленная и пресыщенная наслаждениями душа князя жаждала теперь платонического, идеального, что проглядывает в переписке его с новой избранницей. Это была Прасковья Андреевна Потемкина, жена внучатого брата “светлейшего”, П. С. Потемкина, урожденная Закревская. Замечательная красавица, она зажгла такое пылкое пламя в сердце “светлейшего”, что он, наполненный этой привязанностью, все забывал: и славу, и дела, и кровавые сцены войны. Вот коротенькие выдержки из посланий князя к этой женщине, все письма к которой были одинаково горячи и восторженны.

“Жизнь моя, – писал старый грешник, – душа общая со мною! Как мне изъяснить словами мою к тебе любовь, когда меня влечет к тебе непонятная сила, и потому я заключаю, что наши души с тобою сродны... Нет минуты, моя небесная красота, чтобы ты выходила у меня из памяти! Утеха моя и сокровище мое бесценное, – ты дар Божий для меня... Из твоих прелестей неописанных состоит мой экстазис, в котором я вижу тебя перед собой... Ты мой цвет, украшающий род человеческий, прекрасное творение... О если бы я мог изобразить чувства души моей о тебе!”

Вот каким пылким и нежным Ромео бывал этот страшный человек, заставлявший трепетать перед собой народы! Мы утомили бы читателя перечислением благодарственных писем императрицы к князю, всех наград, почестей, подарков, сыпавшихся на него в это время. Упомянем лишь о стоившем огромных сумм бриллиантовом лавровом венке, присланном Екатериной Потемкину за занятие Бендер. Это были необычайные милости, и это время представляло, кажется, апогей могущества и славы великолепного князя Тавриды.

Но уже в письмах государыни можно было бы усмотреть и маленькую черную тучку, которая постепенно разрослась в грозную для князя тучу...

Несмотря на то, что князя ждали в Петербурге по окончании осенних военных действий и для него были приготовлены великолепные апартаменты во дворце, он, однако, не поехал в столицу в 1789 году.

Хотя победы кампании этого года и были блестящи, но положение войска и разоренной страны являлось таким тяжелым, что Потемкин не скрывал уже сам этого перед государыней, которая начинала думать о мире. И 1790 год был посвящен переговорам об этом. Зимой 1789 – 90 годов военных действий не происходило, а князь проживал, как мы сказали ранее, с невиданною роскошью в Яссах, а затем в Бендерах, где у него дежурил целый штаб красавиц: Потемкина, де Витт, Гагарина, Долгорукая и другие. Тут-то происходили те гомерические пиры и безумно расточительные выходки князя, удивлявшие современников, и легендарные сказания о которых перешли к потомству. Здесь гремел оркестр Сарти из 300 человек, грохотали орудия при тостах за красавиц, раздавались дамам во время десерта целыми ложками бриллианты. Ухаживая за Гагариной, князь, по причине ее беременности, обещал этому новому предмету страсти собрать мирный конгресс в ее спальне. Отсюда летали курьеры за башмаками и лентами для дам в Париж. Здесь же раз произошла сцена, испугавшая присутствовавших. Слишком вольно обращавшийся с женщинами Потемкин однажды после обеда у себя, в большом обществе, схватил княгиню Гагарину за талию, та ответила ему пощечиной. Взбешенный сатрап встал и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Гости похолодели от ужаса. Но у князя нашлось достаточно такта, чтобы отнестись к этому как к невинной шутке: немного погодя он, улыбающийся, вышел из кабинета и преподнес Гагариной в знак примирения дорогую безделушку.