Гребя изо всех сил, Конан постепенно отплыл от мертвого корабля на безопасное расстояние. Продолжая работать, он оглянулся через плечо, чтобы последний раз взглянуть на обреченную «Мистрисс». Трюмы, полные воды, безжалостно тянули ее на дно; над поверхностью торчал лишь украшенный рострой нос. Мачта сползла с перевернутой палубы, и змеиный труп сгинул в соленой голубой пучине.

Пот лил с варвара в три ручья. Жара стояла адская. Снизу его шпарила кипящая вода, сверху же сжигало безжалостное тропическое солнце. Конан понимал, что пекло скоро выжмет из него последнюю влагу, но поделать с этим ничего не мог. Отплыв от воронки на приличное расстояние, он отложил весло, чтобы немного передохнуть. Конан чувствовал себя уставшим, однако участившийся пульс и бешеный стук сердца вряд ли могли быть следствием обычного изнеможения.

Вообще-то варвара мало беспокоило отсутствие воды и пищи. На своем веку он пересек пешком не одну пустыню, мучаясь изо дня в день от жажды и голода.

Пока плот медленно дрейфовал, подхваченный каким-то течением, Конан размышлял над тем, как южное море походило на восточные пустыни. Бесплодные пустоземы подчинялись тому же самому господину. С высокого трона зловещее солнце, словно король, правило этими бескрайними просторами, требуя дань потом с любого, кто осмеливался вторгнуться в его владения. Пожалуй, даже грозные правители Стигии и Турана были более милосердными, чем это раскаленное добела светило.

Но предстоящие испытания волновали Конана меньше всего. Его недавнее превращение – единственное, что не давало ему покоя! Приход луны теперь был страшнее палящего солнца. Подействует ли проклятие снова? Эти мысли вгоняли в дрожь даже бывалого киммерийца. Честно говоря, он не испытывал сколь-либо заметной жалости к его вчерашним жертвам. Чего он сейчас больше всего страшился, так это снова потерять над собой контроль – утратить свою личность. Вчера на корабле Конан из Киммерии перестал существовать, все, что от него осталось, – это безобразное плотоядное чудовище.

Мысли о людоедстве так и скрутили ему живот. Ему уже приходилось общаться с дарфарскими каннибалами в Замбуле – городе, где беззаконие было единственным законом. Эти утратившие души псы были настоящим бичом южных земель, и Конан отнюдь не желал иметь с ними что-либо общее. Однако нельзя забывать, что заклятие помогло ему высвободиться из плена и избежать страшной участи в Луксуре. Он победил морскую рептилию и уж как-нибудь сумеет найти способ избавиться от злосчастных чар.

Он стряхнул капли пота с грязных спутанных волос, чувствуя сильное головокружение. Закрыв глаза, он распластался на плоту; варвару пришлось свернуться клубком, чтобы уместиться на неровной и шершавой поверхности. Тупая боль в предплечье напомнила о стигийском ноже, и Конан с беспокойством осмотрел распухшую руку.

Сама по себе рана была небольшой – не шире мизинца, но багровая опухоль однозначно свидетельствовала о яде… пурпурном лотосе! А ведь он должен был знать, что нож Кхерета, как, впрочем, и нож любого другого стигийца, обязательно отравлен. Северный варвар никогда не понимал распространенного в цивилизованном мире обычая отравлять оружие. Никогда еще киммерийцы не прибегали к столь низменным приемам, всецело полагаясь лишь на собственную смекалку и силу.

Хорошо, хоть яд подействовал не сразу, позволив удрать с тонущего корабля. Силясь сохранить сознание, Конан заставил себя встать. Он окунул лезвие меча в море, смывая застывшую коркой кровь; вряд ли вода могла повредить его клинку – клинку, выкованному из лучшей акбитанской стали. Мокрое лезвие засверкало на солнце. Скрежеща зубами от боли, Конан сделал на опухшем предплечье три глубоких пореза и сунул руку в воду. Варвар тут же почувствовал острую боль – это соль выжигала отраву. Вытащив онемевшую руку и хорошенько встряхнув ею несколько раз, он принялся сосать и сплевывать яд до тех пор, пока язык не перестал ощущать горький привкус зелья. Но даже вычистив рану от заразы, он чувствовал слабость и тошноту: разгоряченная от работы кровь разнесла яд по всему телу. Открыв глаза, он увидел над собой облака, собиравшиеся в тяжелые тучи. Ветерок пробежал по плоту, обдавая киммерийца прохладой.

Конан попытался сфокусировать зрение, узнавая все признаки надвигавшегося шторма. Собрав остатки сил, он обмотал себя веревкой, пропустив ее между досками и затянув узлы как можно крепче. Затем поглубже вонзил меч в дерево и тут же упал в изнеможении. Он знал, что его ждет серьезное испытание, однако особенно по этому поводу не расстраивался. Тропические шторма кончались так же внезапно, как и начинались; он прошел через тысячу их на суше и на море.

Не сводя глаз с чернеющего неба, Конан сражался с коварным действием яда. Однако пурпурный лотос взял свое. В глазах потемнело… или это вокруг сделалось настолько темно? В следующий миг он погрузился в глубокий тяжелый сон.

Конан проснулся, чувствуя под собой теплый песок. Яркое солнце заставило его зажмуриться. Проморгавшись, он увидел узкую полоску берега, отделявшую его от моря. Спину резала тугая веревка, до сих пор крепившая тело к толстому бревну – единственному во всем поле зрения. Видимо, пока он спал, шторм все-таки разбил убогий плот и выбросил чудом уцелевшего мореплавателя на берег.

Он окончательно проспался. Яд выветрился, и даже порезы на руке, подсушенные жарким солнцем, стали затягиваться. Не считая сухости во рту и грызущего голода, он чувствовал себя лучше, чем за последние несколько дней. Ночные кошмары больше не беспокоили, и, что важнее всего, он был на твердой земле. Даже меч, дрейфовавший на той же доске, благополучно достиг берега и был теперь под рукой.

Конан огляделся вокруг в поисках хоть какого-нибудь ориентира, однако раскинувшийся перед ним ландшафт казался абсолютно незнакомым. Искрящаяся голубая вода живописно гармонировала с чистым коралловым песком, простиравшимся повсюду, насколько хватало взора. Позади возвышалась сплошная стена высоких зеленых деревьев, толстые основания которых утопали в густой траве и кустарнике. Чуть склонившиеся стволы плавно покачивались на полуденном ветру.

Присутствия на побережье людей или зверей заметно не было.

Конан потянул за веревку, опутавшую его ноги и грудь, однако мокрые узлы затянулись крепко и, пожалуй, могли уступить разве что острому клинку. Разрубив путы нисколько не затупившимся от воды лезвием, он поднялся на ноги и сладко потянулся, приятно ощущая, как кровь начинает циркулировать по онемевшему телу. Ему не терпелось изучить местность в поисках ключа к разгадке его теперешнего местонахождения, однако прежде всего следовало отыскать пищу и воду.

Он направился к ближайшей невысокой пальме, без труда забрался на самую верхушку и стряс несколько увесистых кокосов. Обозрев местность с этой заметно улучшенной позиции, он обнаружил, что находится на краю небольшого серповидного острова, неровный вогнутый край которого был чуть приподнят над морем и образовывал залив.

Зеленый остров, казалось, был абсолютно лишен обитателей, однако об этом трудно было судить до тех пор, пока он не исследовал его противоположный край. Приставив ладонь козырьком, он разглядел на дальнем конце нечто, напоминавшее обширный пустынный пляж, но только весьма причудливой формы. Да и каменно-серый цвет площадки плохо вязался с розоватым оттенком остального побережья.

Решив изучить это странное место, Конан соскользнул по стволу вниз и с удовольствием принялся за завтрак. Насладившись фруктовой мякотью и утолив жажду сладким кокосовым молочком, он был готов к вылазке.

Последние остатки одежды были безвозвратно утеряны в ночь превращения, но Конан лишь на минуту задумался о своем виде. Застенчивость вовсе не была его злейшим пороком. Словно голый дикарь из лесного племени, он осторожно двинулся вдоль берега, сжимая в руке меч и подозрительно оглядываясь по сторонам в поисках малейшего признака обитателей – людей или еще кого бы то ни было. Однако все, что он пока слышал, – это шорох листвы да тихий шелест прибоя. Растительность и климат острова напоминали зембабвийские, однако вода отличалась исключительной голубизной, а песок был безукоризненно чистым и мелким.