Вся команда была внизу, люди ужинали, а так как я уже раньше заприметил, что они всегда совещались на носу, то и прошел туда, никем не замеченный, я спрятался за спущенным парусом, над починкой которого люди работали в этот день. Отсюда я мог слышать все, что делалось и говорилось как здесь, на носовой палубе, так и там, внизу, в помещении команды. Минут десять спустя я услыхал, что к нашему борту пристала шлюпка; и вслед за этим взобрались на палубы люди с невольничьего судна.

— Все благополучно? — спросил один из них.

— Да! — ответил наш младший помощник. — Шкипер5 уехал на берег, а старший помощник лежит внизу, его схватила лихорадка.

— Тем лучше, — продолжал его собеседник, — одним меньше! Лишней возни не будет… А теперь, ребятушки, к делу! Надо все решить сегодня же, чтобы нас больше не видели вместе до того времени, когда настанет минута действовать!

И они стали совещаться; из их слов я узнал, что было решено атаковать наше судно и захватить его, как только мы выйдем из залива и из-под прикрытия фортовых батарей. Однако и младший помощник, и наши восемь матросов должны были сделать вид, что сопротивляются атакующим до тех пор, пока они не будут загнаны вниз; тогда уже они присоединятся к ним. Капитана, меня и отсутствующих четверых матросов решено было убить и таким образом завладеть судном. Затем приступили к обсуждению, что делать с грузом; груз у нас был очень ценный, и они обсуждали, каким образом поделить деньги, полученные при продаже груза. Далее они стали обсуждать, кого избрать начальством, имея в виду превратить судно в пирата. Кроме того, я узнал, что условлено было овладеть и невольничьим судном, предательски убив капитана и всех тех, кто не являлся их единомышленниками, затем взорвать эту старую, ни к чему не пригодную галошу.

Совещание это завершилось торжественной клятвой строжайшей тайны, после чего люди с невольничьего судна сели на свою шлюпку и вернулись восвояси, а наши, пробыв еще с четверть часа на палубе, ушли к себе вниз и завалились на свои койки.

Как только все кругом опустело, я осторожно выбрался из-под паруса и, крадучись, возвратился на диван кают-компании, куда меня уложили капитан и младший помощник. Едва успел я улечься, как ко мне заглянул младший помощник и любезно осведомился, не нужно ли мне что-нибудь. Я ответил отрицательно и добавил, что чувствую себя очень плохо и желал бы только поскорее уснуть, затем спросил, вернулся ли капитан. Он сказал, что капитан еще не вернулся, и, пожелав спокойной ночи, удалился. Оставшись один, я стал раздумывать о том, как мне быть и что делать. Капитан, как мне было известно, был человек боязливый, и сообщить ему о том, что мне было известно, было опасно; можно было сказать с уверенностью, что узнав о заговоре, он будет так держать себя с командой, что заговорщики сразу поймут об открытии их плана; что касается моих четверых сотоварищей по плену, то я знал, что на них могу вполне положиться, и потому, не задумываясь, сообщил им о том, что мне посчастливилось узнать. На судне у нас не имелось никаких средств к самообороне; единственная пушка, установленная на носу, с грехом пополам годилась для салютов и сигналов, т. е. для холостых выстрелов, но я знал, что если зарядить ее картечью или шрапнелью, то она разлетится в куски при первом же выстреле. Правда, у нас были мушкеты и тесаки, но что можно было сделать с этим оружием против столь многочисленного врага, да еще когда две трети нашего экипажа были на их стороне?! Понятно, что они должны были осилить нас в несколько минут.

Я ни минуты не сомневался, что экипаж невольничьего судна намеревался овладеть своим судном прежде, чем атаковать наше, так как их капитан не дал бы своего согласия на такое дело. При ветре мы, конечно, могли бы уйти от брига, но в заливе было почти постоянное затишье, и, только выйдя далеко в открытое море, можно было рассчитывать пустить в дело все паруса; но негодяи, конечно, воспользуются тем временем, когда наше судно будет медленно подвигаться вперед по сонным водам залива и когда шлюпки без труда в состоянии будут догнать его. Невольничье судно заявило о своем намерении уйти из Сенегала, чтобы в другом месте пополнить свой груз, — и если бы оно снялось с якоря одновременно, то это не вызвало бы ни малейшего подозрения. Обратиться за защитой к губернатору было бы совершенно бесполезно, так как он решительно не мог помочь нам с той минуты, как мы выйдем за пределы гавани. Напротив, в случае, если бы негодяям стало известно, что мы сделали на них заявление, они, вероятно, только поспешили бы осуществить свое намерение и привели бы его в исполнение прежде, чем мы снимемся с якоря, рассчитывая на то, что выстрелы с фортов не долетят до нас.

Таким образом, нам оставалось действовать только хитростью. Предположив даже, что нам удалось бы уйти от брига, все же наше положение оставалось не из завидных: заговорщики на нашем судне были вдвое многочисленнее нас; и даже в том случае, если бы капитан наш мог быть на что-нибудь пригоден во время схватки, и тогда нас было бы всего шесть человек против десяти рослых, здоровых парней, которым не было расчета сдаваться и отступать от раз начатого дела.

Всю ночь я провел без сна, обдумывая, как лучше поступить в данном случае, и, наконец, решил. На следующее утро я вышел на палубу, жалуясь на нездоровье, но заявив, что лихорадка у меня прошла. В это время отправляли баркас на берег за запасами пресной воды, и я постарался, чтобы на баркас отправился младший помощник и его восемь единомышленников. Как только они отчалили от борта, я подозвал оставшихся четверых матросов и сказал им, что я вчера слышал. Они были крайне удивлены, так как никто из них не имел ни малейшего подозрения, что на судне происходит что-нибудь подобное. Я сообщил им свои планы, и они обещали мне всеми силами содействовать мне; и действительно, все они были люди верные и отважные настолько, что, потребуй я того, они тотчас же сделали бы попытку осилить младшего помощника и восьмерых бунтарей и ночью уйти в море. Но я не хотел допустить этого, сознавая, что это было слишком рискованно. Эти люди были также того мнения, что капитану сообщать о заговоре было бесполезно, и что нам следовало постараться избавиться от заговорщиков чем скорее, тем лучше, затем привести наше судно в порт, как сумеем. Но как это сделать, вот в чем заключалась главная задача! Одно было достоверно, а именно, что следовало выйти из залива в эту же ночь, иначе будет поздно.

У нас была среда, а мы должны были по распоряжению капитана уйти в четверг; об этом было известно всему экипажу, а также и экипажу невольничьего брига. К счастью, по ночам дул легкий ветерок, и ночи в эту пору были темные; раньше трех часов утра луна не всходила, а до того времени мы могли успеть выйти в открытое море и тогда могли бы посмеяться над бригом, так как наше судно было куда быстроходнее.

Между тем возвратился баркас, и команда села обедать. Капитан получил приглашение отобедать в этот день у губернатора; я был также отозван к нему. Это должен был быть наш прощальный обед, так как на другой день решено было уйти из Сенегала на рассвете. Я долго обдумывал, каким образом нам избавиться от младшего помощника и заговорщиков и, наконец, решил ехать к губернатору и поговорить с ним. То, что губернатору станут известны намерения бунтарей, не могло повредить нам, но я рассчитывал, что он одобрит мой план и поможет мне осуществить его. Высадившись на берег, я сообщил о своем намерении моим четверым матросам, и они остались очень довольны моим планом. После обеда я улучил минутку, когда капитан за чашкой кофе погрузился в чтение недавно полученной газеты, и, отозвав губернатора в сторону, попросил его уделить мне несколько минут. Сообщив ему о заговоре и доказав бесполезность сообщать об этом капитану ранее, чем все будет улажено, я предложил на его усмотрение мой план, который он, не задумываясь, одобрил. Капитана мы застали все еще за чтением газеты; по-видимому, он не заметил даже нашего отсутствия. Подойдя к нему, губернатор сказал, что желал бы переправить в Англию порядочное количество золотого песку и других драгоценных предметов и желал бы сделать это теперь же, если капитан согласится принять эти предметы на свое судно, но при этом он добавил, что не желал бы делать это открыто, чтобы местные жители не стали говорить, что он торгует. Поэтому он просит капитана прислать баркас и людей с судна, когда уже стемнеет; смелые люди нагрузят все на баркас и доставят на судно вместе с накладной, в которой будет обозначено, кому получить посылаемое по прибытии в Ливерпуль. Капитан, конечно, на все согласился с величайшей готовностью, и вскоре мы распростились с милым губернатором и еще засветло возвратились к себе.