Одна говорит:

— Ясно ведь, что тучи — форма загробного существования паровых машин. Следовательно, главное — выяснить, что было сначала — паровые машины или водяной пар? Я утверждаю, что пар!

— Молчи, проклятая идеалистка! — зашипела другая.

Я попытался спросить их о лаке, но они так шипели и свистели, что я не слышал собственного голоса. Сделал запись в книге жалоб и полетел дальше.

34.VIII. Неужели конца не будет этому августу? До полудня чистил ракету. Ужасно скучное занятие. Поспешил внутрь, к мозгу. Вместо смеха на меня напала такая зевота, что я испугался за челюсти. Справа по борту маленькая планета. Пролетая мимо нее, заметил какие-то белые точки. В бинокль увидел, что это таблички с надписью: “Не высовываться”. С мозгом что-то не в порядке — глотает знаки препинания.

1.Х. Пришлось задержаться на Строглоне: кончилось горючее. Тормозя, с разгона проскочил весь сентябрь.

На космодроме оживленное движение. Оставил ракету в пространстве, чтобы не платить пошлины, взял только банки для горючего. Перед этим рассчитал с помощью мозга координаты эллиптической орбиты. Через час вернулся с полными банками, а ракеты нет и следа. Естественно, принялся ее искать. Думал, ноги протяну: пришлось пройти около четырех тысяч километров пешком. Ну, конечно, мозг напутал. Придется побеседовать с заведующим мастерской, когда вернусь.

2.Х. Скорость так велика, что звезды превратились в огненные полосы, словно кто-то в темной комнате размахивает миллионами горящих папирос. Мозг заикается. Хуже всего то, что сломался выключатель, и я не могу его остановить. Болтает без умолку.

3.Х. Насколько можно судить, мозг истощается — он уже бормочет по слогам. Постепенно я к этому привыкаю. Стараюсь подольше сидеть снаружи, только ноги спускаю в ракету: довольно холодно.

7.Х. В половине двенадцатого добрался до въездной станции Интеропии. При торможении ракета сильно разогрелась. Пришвартовался на верхней платформе искусственной луны (там размещается станция) и спустился внутрь, чтобы уладить формальности. В спиральном коридоре столпотворение; существа, прибывшие из отдаленнейших мест Галактики, ходили, переливались и прыгали от окошка к окошку. Я встал в очередь за светло-голубым алголянином, который вежливым жестом предупредил меня, чтобы я не слишком приближался к его заднему электрическому органу. За мной сразу же встал какой-то молодой сатурнянин в бежевом шлаулоне. Тремя присосками он держал чемоданы, а четвертой вытирал пот. Действительно, было очень жарко. Когда подошла моя очередь, чиновник-ардрит, прозрачный как хрусталь, внимательно оглядел меня, позеленел (ардриты выражают чувства изменением окраски, зеленый цвет соответствует улыбке) и спросил:

— Вы позвоночный?

— Да.

— Двоякодышащий?

— Нет, только воздухом…

— Благодарю вас, отлично. Всеядный?

— Да.

— Можно узнать, с какой планеты?

— С Земли.

— Тогда пожалуйте к соседнему окошку.

Я подошел к следующему окну и, заглянув внутрь, убедился, что передо мной тот же самый чиновник, вернее, другая его часть. Он листал большую книгу.

— Ага! Есть, — сказал он. — Земля… Гм, очень хорошо. Вы к нам как турист или коммерсант?

— Как турист.

— Тогда разрешите…

Одним щупальцем он заполнил бланк и одновременно другим протянул мне второй бланк для подписи, сообщив при этом:

— Хмеп начинается через неделю. В связи с этим будьте любезны пройти в комнату сто шестнадцать, там наше бюро резервов, которое вами займется. Потом прошу пройти в комнату шестьдесят семь, это фармацевтический пункт. Там вы получите пилюли эвфруглиум, которые нужно принимать каждые три часа, чтобы нейтрализовать вредное для вашего организма действие радиоактивности нашей планеты… Не желаете ли светиться во время пребывания на Интеропии?

— Благодарю вас, нет.

— Как вам будет угодно. Прошу, вот ваши бумаги. Вы млекопитающий, не правда ли?

— Да.

— В таком случае приятного млекопитания!

Простившись с любезным чиновником, я по его указанию пошел в бюро резервов. В яйцевидном помещении на первый взгляд было пусто. Там стояло несколько электрических аппаратов, под потолком сверкал хрустальный светильник. Оказалось, однако, что это был ардрит, дежурный техник, который сразу же спустился с потолка. Я сел в кресло, он же, развлекая меня беседой, произвел нужные измерения, а потом сказал:

— Благодарю, вашу почку мы передадим всем инкубаторам планеты. Если с вами что-нибудь случится во время хмепа, вы можете быть совершенно спокойны… Мы немедленно доставим резерв!

Я не совсем понял, что он имеет в виду, но многолетние путешествия научили меня сдержанности: нет ничего неприятнее для обитателей любой планеты, чем объяснять чужестранцу местные нравы и обычая. В фармацевтическом кабинете я снова встал в очередь, которая двигалась, однако, очень быстро, так что вскоре проворная ардритка в фаянсовом абажуре дала мне порцию пилюль. Еще небольшая таможенная формальность (я уже не полагался на электронный мозг), и с визой в руке я вернулся на платформу.

Тут же за спутником начинается хорошо оборудованная космотрасса с большими рекламными надписями но обе стороны ее. Буквы их удалены друг от друга на тысячи километров, чтобы при нормальной скорости езды слова складывались так быстро, словно они напечатаны в газете. Некоторое время я читал рекламы с интересом — например: “Охотники, пользуйтесь только охотничьей пастой МЛИН!” или: “Хочешь быть веселым — охоться на осьмиола!” и т.д.

В семь вечера я сел на тотентамском космодроме. Голубое солнце только что зашло. В лучах красного, которое было еще довольно высоко, все вокруг казалось охваченным пожаром — необыкновенное зрелище. Рядом с моей ракетой величественно опустился галактический лайнер. Под его хвостом разыгрывались трогательные сцены встреч. Ардриты после многомесячной разлуки с возгласами восторга падали в объятия друг друга, потом все, отцы, матери, дети, нежно слившись в семейные шары, красочно переливающиеся в солнечных лучах, спешили к выходу. Я тоже двинулся вслед за гармонично катящимися семьями; у самого космопорта находится остановка гламбуса, в который я и сел. Этот экипаж, украшенный сверху золотыми буквами, образующими надпись: “Паста Раус охотится сама!”, представляет собой нечто вроде швейцарского сыра; в его больших дырах размещаются взрослые, в маленьких — детвора. Едва я сел, гламбус тронулся. Окруженный его кристаллической мякотью, над собой, под собой и вокруг я видел симпатично просвечивающие разноцветные силуэты пассажиров. Я полез в карман за томиком Бедекера: самое время было познакомиться с его советами. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что держу путеводитель по планете Интевропии, отдаленной от места, где я находился, на три миллиона световых лет! Нужный мне Бедекер остался дома. Проклятая рассеянность!

Не оставалось другого выхода, как пойти в тотентамское отделение известного космического агентства Галакс. Кондуктор, к которому я обратился, любезно остановил гламбус, показал мне щупальцем на огромное здание и на прощание сердечно изменился в лице.

Несколько минут я стоял неподвижно, наслаждаясь необыкновенным зрелищем, какое представлял собой погружающийся в сумерки центр города. Красное солнце только что опустилось за горизонт. Ардриты не пользуются искусственным освещением, так как светятся сами. Аллея Мрудр, на которой я стоял, была заполнена мерцающими прохожими; какая-то молодая ардритка, проходя мимо меня, игриво вспыхнула внутри своего абажура золотистыми полосками, но, видимо, признав во мне чужестранца, стыдливо пригасла.

Близкие и далекие дома искрились, озаряясь возвращающимися домой жителями; в глубине храмов сверкали толпы молящихся; дети с бешеной быстротой переливались всеми цветами радуги по лестничным клеткам — все это было так прекрасно, так живописно, что просто не хотелось уходить. К сожалению, приходилось торопиться, я боялся, что закроется Галакс.