Мысль была нелепа и сразу пропала. Я подумал, без всякого перехода, о том, что пришелец явился к нам безукоризненно одетым, а я предстал перед ними в весьма затрапезном виде.

Но и эта мысль только мелькнула. В конце концов, я не был виноват в том, что одет неподобающе для посещения другого мира. Они должны это понимать.

Один из них жестом попросил меня сойти с возвышения, что я и сделал, подумав с тревогой, что никто здесь не знает русского языка. Но я ошибся, они знали его. А молчание в первые минуты объяснялось просто, — они волновались. Ведь перед ними впервые находился человек иного мира. Роли переменились,—теперь я сам был «пришельцем».

Первые слова, которые я от них услышал, были те же, какие сказал мне мой спутник два часа назад:

— Здравствуй, наш юный друг!

— А где тот, который пришел со мной?—спросил я, все еще опасаясь, что меня не поймут. Я даже забыл ответить на их приветствие.

— Он тут,—ответили мне,—но ты его не увидишь. Только потом, когда вернешься на свою родину.

Меня усадили в кресло, и все восемь сели в такие же, стоявшие передо мной полукругом. Восемь пар глаз, пристально меня рассматривающих и следящих за каждым моим движением, очень меня смущали, но я понимал, что их внимание ко мне естественно и неизбежно. Как ни странно, но первый вопрос задал я:

— Почему ваш человек, пришедший к нам, не сказал мне, что заранее знал о встрече со мной?

— Он этого не знал.

— Как же так? Ведь с вашей точки зрения я появился здесь раньше, чем он отправился к нам.

Они переглянулись. Было ясно, что мои слова чем-то их удивили. Но чем? Мне казалось, что я рассуждал вполне логично. Помню, я даже гордился тем, что говорю с их учеными, как человек, хорошо разбирающийся в вопросах перехода.

Тот, который ответил мне на первый вопрос, сказал:

— Мы на мгновение забыли о том, что ты представитель человечества, но не того, с которым наши предки встретились триста лет назад. — Он улыбнулся, а я покраснел, поняв, что, демонстрируя им свою «эрудицию», в чем-то просчитался.—Разве наш посланец не объяснил тебе, что мы живем во времени, обратном вашему?

— Он говорил об этом.

— Тогда ты должен понимать, что нашего посланца мы не увидим до его окончательного возвращения из вашего мира. Сейчас он находится там, где был до того, как встретился с тобой, и останется в том же положении на все время твоего у нас пребывания. Он спит и проснется только у вас, после перехода, который с твоей точки зрения уже произошел, а с нашей произойдет. .Через два часа.

— Хорошо,—сказал я,—вы отправите его к нам через два часа, как наметили. Но и я должен уйти с ним.

— Ты имеешь в виду, что с твоей точки зрения мы его уже отправили. Но ведь для нас это не так. Ты пришел к нам раньше. И мы учтем, что переход совершит не один, а двое. Импульс будет дан для двоих.

Я вспомнил, как пришелец, сидя со мной на берегу Черного моря, беспокоился именно о том, будет ли дан двойной импульс, или нет. Выходило, что для него всё, что сейчас происходит, было так же туманно, как и для меня. Теперь я понимаю, что он не мог знать обо мне, прежде чем заснул. А то, что его товарищи обо мне уже знали, просто ускользнуло от его внимания, что было совсем не удивительно. Ведь он, так же, как я, впервые попал в иной мир.

— Но вы уже знаете обо мне, — сказал я, — и можете разбудить его и сообщить ему об этом.

— Да, можем, но это будет совмещением разных событий в одно время. Делать этого нельзя.

Я кивнул головой. Я помнил, что мой спутник говорил мне о том же. Но я ничего не понял, как не понимаю и теперь, спустя двадцать восемь лет. Видимо, подобные вещи станут доступны разуму человека только в двадцать третьем веке.

Я вспомнил, что в моем распоряжении мало времени, и сказал:

— Вы хотели встретиться со мной и узнать от меня историю нашей планеты. Но и мне хочется хоть что-нибудь узнать о вашей.

— Ты прав. Не будем терять драгоценных минут. Расскажи нам, кто ты.

Я вторично поведал краткую свою биографию. И закончил словами:

— Как видите, вам не повезло. Я не ученый, а всего лишь вчерашний школьник.

Искренне или только из вежливости, но они не согласились со мной.

— Человек с возрастом забывает то, что учил в юности,—сказали они.—Ученый нам не нужен, слишком мало времени в нашем распоряжении. То, что ты недавно учился в школе, очень хорошо. Ты должен помнить вашу историю.

— По истории у меня всегда было «отлично»,—довольно глупо сказал я.

— Вот и расскажи нам ее.

Они ничего не записывали. Как я узнал потом, уже на нашей Земле, каждое слово фиксировалось на пленку. Но в то время я ничего не знал о магнитофонах.

Мой рассказ занял примерно минут двадцать. Хорошо помня уроки истории, я рассказал им достаточно подробно, хотя и сжато, как на экзамене. Начал я почему-то со средних веков. Они этим удовлетворились, во всяком случае не попросили начать с более ранних времен. Само собой понятно, что главное внимание я уделил русской истории и, особенно, последним двадцати пяти годам.

Когда я замолчал, один из них встал и вышел. Он тотчас же вернулся и протянул мне… газету.

Мне сразу бросилось в глаза, что она на русском языке. Потом я увидел название и от удивления даже вскочил. Это была московская «Правда»!

— Посмотри на число,—сказал тот, кто принес ее.

Я посмотрел. Газета была старая на вид, но… от третьего июля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года!

Я ощупал газету, точно сомневался,—не призрак ли она. В тот момент я ничего не мог понять.

— Наш посланец не говорил тебе, что он не первый, посетивший вашу планету?

Я ничего не ответил, буквально впившись глазами в сильно пожелтевший газетный лист.

— Мы решили показать ее тебе потому, что видели, как тревожит тебя сегодняшнее положение твоей родины. Из этой газеты ты можешь узнать, чем закончилась война. — Я молчал, и он прибавил: — Мы не знали, что война уже началась. Иначе отложили бы опыт.

Я слышал его слова, но они не доходили до моего сознания. Я лихорадочно искал в газете ответа именно на этот вопрос.

Ни с чем не сравним был момент, когда мои глаза наткнулись на очерк, напечатанный на последней, шестой странице — «Фронт теперь иной — мирный». Я прочел его с такой быстротой, с какой никогда, ни прежде, ни теперь, читать не мог. Я понял из этого очерка главное — война окончилась нашей победой. В сущности говоря, я мог бы сделать этот вывод из любого другого материала, помещенного в номере, но этот очерк попался мне на глаза первым.

—

Вам никогда не понять чувство, которое охватило меня в тот момент. Ведь я, единственный человек на Земле, достоверно знал будущее. Никто у нас не сомневался в победе над фашизмом, но одно дело верить, а совсем другое знать!

Я попросил их подарить мне газету. Но они отказались это сделать. Смысл их слов сводился к тому, что нельзя вмешиваться в ход чужой истории, что ничего, кроме вреда, от такого вмешательства не получится.

Тогда я попросил разрешения прочесть все, что имелось в газете.

— Мы хорошо понимаем твое состояние,—сказали Они,—но посуди сам. У нас осталось всего полтора часа. Пока ты будешь читать, пройдет половина этого времени.

Я вынужден был согласиться, что они правы. Единственное, о чем я пожалел, это о том, что газета от третьего июля, а не от первого мая, или седьмого ноября. Тогда я узнал бы все более подробно и более быстро из предпраздничного доклада.

Со вздохом я отложил газету в сторону. Но они тут же взяли ее и спрятали в один из стеклянных шкафиков. Видимо, они опасались, что ее вид будет меня отвлекать.

Наверное, это так и было бы.

— Послушай, нашу историю;—сказали они.

Теперь я могу сказать, что показав мне газету, они совершили ошибку. Им следовало сделать это позднее. Мое волнение помешало мне внимательно слушать, а главное, запомнить то, о чем они мне рассказывали.

Они начали с более древних времен, чем я, и их рассказ занял больше времени. Главное, что я уловил, — это поразительное, до неправдоподобия, сходство их истории с нашей. Различия были, и я их заметил, но мне стало ясно, что слова моего спутника о тождестве наших двух планет и их обитателей относятся не только к внешнему виду людей, одинаковому отсчету времени (если исключить «направление времени») и природным условиям, но и к истории, к ходу развития человечества. Даже мне, юноше, неискушенному в таких вопросах, стало ясно, что различия вызывались действиями отдельных людей, а не законами развития общества, которые были одинаковыми на обеих планетах.