Медвежонок по-змеиному зашипел из-под дюралевого сиденья, увидев залезавшего в багажное отделение вертолета человека. Он кусал руки в меховых перчатках, которые поспешно заталкивали его в рюкзак.

Мимо сторожевой вышки Саня подошел, громко распевая модную песенку и размахивая рюкзаком, чтобы заглушить рявканье медвежонка и скрыть взбрыкивающее в рюкзаке живое существо. Часовой проводил бортмеханика удивленным взглядом.

И вот он в комнате. Запер дверь на ключ. Командир и штурман не ложились, ждали.

Медвежонка высвободили из рюкзака. Он испуганно огляделся, щурясь от яркого электрического света, затем свернулся в комочек и спрятал морду между задними лапами. Правой передней лапой он прикрыл голову, словно опасаясь, что по ней нанесут удар. Люди решили, что зверенок голоден. Вылили в миску банку сгущенки, совали ему хлеб, шоколад, холодные котлеты. Но малыш не притронулся к пище. Наконец оставили его в покое.

Командир и штурман разделись и легли. Саня в тренировочных рейтузах и майке, перекинув через плечо мохнатое полотенце, повернул ключ, намереваясь выйти в умывальник. Он приоткрыл дверь и оглянулся, беспокоясь, как бы медвежонок не выскочил следом.

У порога стоял Урман. Проникнув в общежитие мимо задремавшей старушки-дежурной, он терпеливо поджидал, когда откроется дверь хозяйской комнаты.

И она открылась. Урман, вздыбив шерсть на загривке, чуть не сбив хозяина с ног, с глухим рычанием бросился на медвежонка.

Это произошло так быстро и неожиданно, что никто не успел ничего предпринять.

Когда Саня наконец сообразил, что случилось, и оттащил пса от зверя, все было кончено. Медвежонок лежал в лужице крови с располосованной клыками глоткой.

… Через полчаса, засунув теплую тушку в рюкзак, бортмеханик вышел из общежития. Он сделал большой крюк, обогнул аэродром и у подножия сопки захоронил медвежонка. Вырыть яму без лома или кайла в каменной твердости вечной мерзлоты Саня, разумеется, не мог; пробив каблуком унта плотный, утрамбованный жестокими ветрами слой снега, он сделал неглубокую яму. В нее положил медвежонка и присыпал снегом.

Кто-то простонал совсем рядом. Саня вздрогнул и обернулся. Поблизости никого не было. Послышалось…

Когда стон повторился, Саня понял, что стонет не кто-нибудь, а он сам, и почувствовал, как по щекам его льются жгучие мальчишеские слезы.

Медведица приближалась к поселку крадучись, иногда ложилась и ползла по-пластунски. Ее вовсе не интересовала вкусно пахнущая свалка. Ей нужен был другой запах – острый запах чада, и бензина. Так пахло то громадное гудящее существо, во чрево которого успел вспрыгнуть с медвежонком человек и которое с режущим свистом поднялось в воздух.

Аэродром находился с противоположной стороны поселка. Осторожная, пуганая Кривошейка, разумеется, не решилась пройти к нему через слободку и сделала большой крюк, углубившись в сушу. У подножия гигантской сопки она залегла, наблюдая за аэродромом. В сереньких сумерках белой ночи, освещенные яркими прожекторами, рядком выстроились покрытые сверху красной краской «Аннушки», по соседству отдыхали два вертолета: один совсем маленький, «МИ-2», другой побольше, «МИ-4». Возле сторожевой вышки прохаживался часовой, за плечом у него торчал короткий ствол карабина с примкнутым блестящим штыком.

Кривошейка поползла к аэродрому. Через полсотни метров терпкая, сильная струя очень знакомого ей запаха так и шибанула в нос. Почти одновременно широкая грудь коснулась твердого бугорка, скрытого под снегом. Кривошейка поспешно раскидала лапами смерзшиеся комья.

Она узнала своего детеныша сразу.

Зверь крупно задрожал всем телом, кряхтенье, стон, сдавленные рыки вырвались из распахнутой пасти. Со стороны могло показаться, что его скрутили жестокие приступы рвоты.

Длилось это, однако, недолго. С глухим грозным рычанием медведица запрыгала к аэродрому. В поселке раздался заливистый лай – очевидно, собаки почуяли зверя, – но Кривошейку это не остановило.

Она выскочила на взлетную полосу затем подбежала к «МИ-4» и страшным ударом левой лапы пробила дюралевую дверцу багажного отделения. Вертолет тяжело качнулся, вислые лопасти винта заколыхались. Подпрыгнув, медведица ухватилась за лопасть и погнула его тяжестью тела.

– Стой! Кто идет?! – раздалось за клубами туманов. И через несколько секунд:

– Стой! Стрелять буду! Воздух взорвал хлесткий выстрел.

Кривошейка выскочила на ярко освещенную площадку. Там с карабином навскидку стоял часовой. Человек на мгновение замер, потом поспешно выстрелил. Пуля ожгла маленькое медвежье ухо – прошила его насквозь. Зверь не остановился.

Человек закричал, швырнул карабин в сторону Кривошейки и бросился к сторожевой будке. С ловкостью и проворством обезьяны взлетел по жиденькой дощатой лестнице, наклонно подымавшейся к будке. Преследуя ненавистное ей двуногое существо, медведица с ходу залезла на лестницу. Когда до будки оставалось полтора-два метра, лестница с оглушительным треском рухнула. Кривошейка упала по-кошачьи – всеми лапами.

– Алло! Товарищ старший л-лейтенант! Б-быстрее! Медведь на аэродроме! Н-на меня напал! – заикаясь, закричал в телефонную трубку часовой. – Ай!… Вышку сейчас повалит!!

Зверь действительно пытался сокрушить вышку мощными ударами корпуса, лап. Толстые дощатые перекладины переламывались с легкостью спичек. Вышка скрипела и содрогалась.

От этого занятия Кривошейку оторвали собаки. На аэродром ворвалась стая из шести разнопородных псов. Зверь бросился наутек. Он обогнул аэродром и резко свернул в сторону пролива Лонга.

Но прежде чем нырнуть, медведица заманила собак на заснеженную, волнистую от валунов косу. Здесь она и дала им бой. Частые обледенелые валуны очень мешали собакам, лишили их маневренности.

Когда к побережью на предельной скорости подъехал вездеход «Новосибирец» и из крытого брезентом кузова повыскакивали вооруженные автоматами пограничники, Кривошейка была уже на той стороне полыньи, в паковых льдах.

Все собаки были мертвы. Растерзанные, с проломленными черепами, они распластались на заснеженной крупнокаменистой косе.

Старый Нноко очень стыдился, что так долго живет, что получает дармовые деньги, которые называют пенсией, что за ним, как за малым дитем, ухаживают пионеры и доктор Мария Кузьминична. Без вторых глаз – очков – эскимос уже почти ничего не видел; по утрам, когда он поднимался, кости трещали громко, как бревенчатая изба в сильный мороз. Жена давно умерла, умер и преклонных лет сын, который прожил на этом свете бобылем. Еще лет десять назад Нноко хотел поступить так, как когда-то поступали все старики его селения: незаметно уйти в тундру и там погибнуть от голода и холода, чтобы не быть обузой. Да помешал парторг колхоза Кмо. Словно узнав о намерениях старого эскимоса, пришел к нему и сказал, что если он сделает это, то оскорбит до глубины души и его, парторга, и председателя, и всех селян. Потому что он, Нноко, людям еще очень и очень нужен. Не сыскать на всем побережье Ледовитого океана такого опытного охотника на морского зверя, как Нноко. Нечестно уйти из жизни и не передать свой опыт молодежи. Ведь нет таких учебников, по которым можно научиться этому делу. Не по книгам же русских ученых людей о животных Арктики охотиться: там описаны такие вещи, про которые знает каждый мальчишка-эскимос. А что сказал Игорь Валерианович?

Что без него, Нноко, он как без рук. Потому что каждую свою книгу об арктических животных, прежде чем подарить ее людям, проверяет через Нноко. Сам Игорь Валерианович, который в Москве очень большой умилек – начальник!

Старому эскимосу трудно было выходить в море на байдаре из кожи моржа, чтобы учить молодежь добывать морского зверя. Слабые руки уже не держали карабина и гарпуна, да и на волнах его укачивало до тошноты. Поэтому после каждого выхода в море Кмо приводил зверобойные бригады в дом Нноко, люди подробно рассказывали об охоте, а старик внимательно слушал и указывал на допущенные ошибки добытчиков.